Много лет назад, когда я впервые знакомился со стихотворением Гаврилы Державина “Евгению. Жизнь Званская” и дошел до описания обеденной трапезы, то невольно воскликнул: ”Так это же фламандская живопись!”
Вот эти строки:
Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль янтарь-икра, и с голубым пером
Там щука пестрая: прекрасны!
Обилие и разнообразие вкусной еды, показанной сочными красками, отсылали меня к жанровой живописи Фландрии эпохи барокко, точно передавали дух и эстетику фламандского натюрморта с его мясными и рыбными лавками, кухнями, заполненными снедью.
Я задумался над тем, у кого еще из поэтов встречались подобные явленные в слове картины еды. Без труда извлек из памяти имена Николая Заболоцкого, Эдуарда Багрицкого, Владимира Леванского. Я, конечно, не помнил стихов наизусть, но помнил названия.
Сначала я обратился к стихотворению Заболоцкого “На рынке”. Положил перед собой художественный альбом с закладками на страницах с репродукциями картин Франса Снейдерса и Питера Артсена.
Читаю у Заболоцкого:
Сверкают саблями селедки,
Их глазки маленькие
кротки,
Но вот, разрезаны ножом,
Они свиваются ужом.
И мясо, властью топора,
Лежит, как красная дыра,
И колбаса кишкой кровавой
В жаровне плавает корявой...
А перед глазами картина Питера Артсена “ Мясная лавка”. Стол на переднем плане придавлен тяжестью разных видов мяса, а почти посредине расположилась красно-бурая коровья голова. Мы видим окорока и колбасы, ливер и ветчину, а рядом, на плетеной крышке корзины, - битую птицу. Над столом свисают разделанные туши. Все свидетельствует об изобилии и щедрости земли. Но символика эта амбивалентна. Она также говорит о порабощенности человека чревоугодием.
У Заболоцкого об этом сказано так:
О самодержец пышный
брюха,
Кишечный бог и властелин,
Руководитель тайный духа
И помыслов архитриклин!
Хочу тебя! Отдайся мне!
Дай жрать тебя до самой
глотки!
Мой рот трепещет, весь в
огне,
Кишки дрожат, как
готтентотки.
Желудок в страсти
напряжен,
Голодный сок струями
точит,
То вытянется, как дракон,
То вновь сожмется что есть
мочи,
Слюна, клубясь, в рту
бормочет,
И сжаты челюсти вдвойне...
Хочу тебя! Отдайся мне!
И на ту же тему у Эдуарда Багрицкого:
И как вожди съедобных
батальонов,
Как памятники пьянству и
обжорству,
Обмазанные сукровицей
солнца,
Поставлены хозяева еды.
И я один среди враждебной
стаи
Людей, забронированных
едою,
Потеющих под солнцем
Хаджи-бея
Чистейшим жиром, жарким,
как смола.
И я мечусь средь животов
огромных,
Среди грудей, округлых, как
бочонки...
При чтении последних строк сразу вспоминается строчка того же Заболоцкого: “Здесь бабы толсты, словно кадки...”
Поэт-символист, соплеменник художника Снейдерса, Эмиль Верхарн так показывает фламандский рынок:
В столовой, где сквозь дым ряды
окороков,
Колбасы бурые, и медные
селедки,
И гроздья рябчиков, и гроздья
индюков,
И жирных каплунов чудовищные
четки,
Алея, с черного свисают
потолка,
А на столе, дымясь, лежат
жаркого горы
И кровь и сок текут из каждого
куска, -
Сгрудились, чавкая и грохоча,
Обжоры.
А это рынок глазами поэта и переводчика Владимира Леванского:
Алел закат и рынок был багров-
вздымались туши хряков и
коров
и грустно перед лавками
мясными
торчал бродяга- продавец
шаров.
Я подошел к нему- в его руках
на смоляных изогнутых ветвях
шары пылали гроздьями
цветными
и сам он весь черемухой пропах.
Тут материальное, придавливающее к земле, решительно контрастирует с устремленной к небу связкой шаров, символизирующей духовное начало.
Но вернемся к картине Артсена. Тема земных удовольствий продолжается в ее правом верхнем углу. Перед нами таверна и веселая компания, пьющая вино и поглощающая устриц, которые символизируют похоть.
На заднем плане слева, в проеме окна, мы видим сцену бегства Святого семейства в Египет. Она резко противостоит главному плану - Мария отдает ломоть хлеба нищенке. Людей, сопровождающих Марию с младенцем Иисусом на руках и ее мужа Иосифа, зритель видит со спины уходящими вглубь картины.
Под окном, на блюде, одна поверх другой положены две рыбины в форме креста. Рыба известна как древний символ христианства, а первые ученики, призванные Христом, были рыбарями.
Артсен был современником Реформации и творил в северных землях, где утвердилась протестантская церковь. Прежде он расписывал церковные алтари, а теперь предметы культа и, вместе с тем, объекты религиозного искусства: статуи, иконы, фрески и витражи, бывшие неотъемлемой частью католического собора, во множестве уничтожались. Таков был протестантский вариант иконоборчества.
По этой причине сцена из евангельского сюжета отодвинута художником вглубь полотна.
Интересно, что у Николая Заболоцкого есть стихотворение “Бегство в Египет”.
Это снова сближает художника века шестнадцатого и поэта -двадцатого:
Ангел, дней моих хранитель,
С лампой в комнате сидел.
Он хранил мою обитель,
Где лежал я и болел.
Обессиленный недугом,
От товарищей вдали,
Я дремал. И друг за другом
Предо мной виденья шли.
Снилось мне, что я
младенцем
В тонкой капсуле пелен
Иудейским поселенцем
В край далекий привезен...
Артсен был голландцем, но южанин Франс Снейдерс, который своим талантом вывел фламандский натюрморт в самостоятельный жанр, испытал на себе его влияние.
Снейдерс создал замечательный цикл натюрмортов “Лавки”, включая рыбную, лавку дичи, овощную и фруктовую. Есть у мастера и “Мясная лавка”. Художнику удавалось одухотворять декоративные формы, звучащие в цвете. Тут не обошлось без влияния Рубенса, в мастерской которого Снейдерс работал и учился.
И вновь я оттолкнусь от стихов Заболоцкого и перейду к обзору полотна Снейдерса “Рыбная лавка”.
Посмотрим глазами поэта на рыбную лавку:
Тут тело розовой севрюги,
Прекраснейшей из всех
севрюг,
Висело, вытянувши руки,
Хвостом прицеплено на
крюк.
Под ней кета пылала
мясом,
Угри, подобные колбасам,
В копченой пышности и
лени
Дымились, подогнув
колени,
И среди них, как желтый
клык,
Сиял на блюде царь- балык.
На картине Снейдерса представлен богатый ассортимент морских и речных даров, прежде всего, рыбы, а точность в изображении поражает. Мы с легкостью узнаем речных угрей и осетра, семгу и атлантическую сельдь, свежую и копченую, камбалу, подвешенную на крюке, и длинноносого саргана, морского петуха и атлантического лосося. Под разделочным ножом хозяина лавки “пылает мясом” семга. В центральной части стола виден внушительных размеров краб. А в нижнем ярусе картины прочие составляющие аллегории водной стихии: скат, две черепахи, тюлень, взбирающийся на тушу морской свиньи, выдра, лежащая на кадке с моллюсками.
Но не забудем, что море в Библии служит символом противоборства Богу и принадлежности к язычникам, которые, по словам пророка Исайи, “нечестивые как море взволнованное, которое не может успокоиться и которого воды выбрасывают ил и грязь”. В книге “ Откровение Иоанна Богослова” зверя, вышедшего из моря, связывают с приходом Антихриста. Символика в произведениях искусства всегда многослойна, она способна выходить за рамки видения самого автора.
Приведенные стихи и полотна фламандских живописцев объединяет не только схожее эстетическое восприятие их создателей, но и особая художественная достоверность в отражении предметной среды,
нацеленная на раскрытие смыслов и ценностного содержания.
Разве не подтверждают эту мысль стихотворение Эдуарда Багрицкого “Встреча”?
Прочтем вместе этот фрагмент:
Меня еда арканом окружила,
Она встает эпической угрозой,
И круг ее неразрушим и страшен,
Испарина подернула ее...
И в этот день в Одессе на базаре
Я заблудился в грудах помидоров,
Я средь арбузов не нашел дороги,
Черешни завели меня в тупик;
Меня стена творожная обстала,
Стекая сывороткой на булыжник,
И ноздреватые обрывы сыра
Грозят меня обвалом раздавить.
Еще- на градус выше- и ударит
Из бочек масло раскаленной жижей
И, набухая желтыми прыщами,
Обдаст каменья- и зальет меня.
И синемордая тупая брюква,
И крысья, узкорылая морковь,
Капуста в буклях, репа, над которой
Султаном подымается ботва,
Вокруг меня, кругом, неумолимо
Навалены в корзины и телеги,
Раскиданы по грязи и мешкам.
Вначале, не жалея метафор, автор говорит о стихии еды как о чем-то враждебном и даже пугающем, но дальше яркими поэтическими мазками показывает это грубое съестное великолепие, напоминая о незамысловатых, но столь важных для человека удовольствиях, без которых жизнь была бы пресной.
А теперь рассмотрим картину Снейдерса “Овощная лавка”. Снова перед нами изобилие, на этот раз это сезонные овощи, которые регулярно присутствовали на столе у фламандцев. Огромная корзина нагружена капустой: белокачанной, кольраби, краснокачанной, цветной. Подле корзины лежат кабачки, артишоки, редис, морковь, тыква, лук, чеснок, огурцы.
В правой части картины видны коренья пастернака, а в плетенных корзинах выложены бобы, качанный салат и грибы, в керамических мисках - каперсы и оливки.
Кухарка увлечена выбором пастернака, а в это время мальчишка вытаскивает у нее кошелек. Изобилие, природное богатство противостоят людской бедности, персонифицированной в малолетнем воре.
Слева от фигур людей видна лошадь, которая тянется к капустному листу. Мы видим лишь ее малую часть - голову и шею. Этот прием, как и срезанное рамой изображение справа и слева, призваны расширить объем полотна и без того внушительного до пределов, ограниченных лишь воображением зрителя. Пейзаж на заднем фоне с усадьбой за каменным забором, колодцем с разложенными подле него качанами капусты, которую на приусадебном огороде собирают работницы, домами и собором вдали усиливает ощущение беспредельности пространства.
Схожее ощущение нескончаемости рыночного одесского царства, где герой встречает Ламме Гудзака, возникает при чтении стихотворения “Встреча”:
Мы переходим рыночную
площадь,
Мы огибаем рыбные ряды,
Мы к погребу идем, где на
дверях
Отбита надпись кистью и
линейкой:
“ Пивная госзаводов Пищетрест”.
Так мы сидим над мраморным
квадратом,
Над пивом и над раками- и
каждый
Пунцовый рак, как рыцарь в
красных латах,
Как Дон-Кихот, бессилен и усат.
Я говорю, я жалуюсь. А Ламме
Качает головой, выламывает
Клешни у рака, чмокает губами,
Прихлебывает пиво и глядит
В окно, где проплывает по
стеклу
Одесское просоленное солнце,
И ветер с моря подымает мусор
И столбики кружит по
мостовой.
Все выпито, все съедено. На
блюде
Лежит опустошенная броня
И кардинальская тиара рака.
Поэты и живописцы и после ухода из этого мира продолжают общаться с нами через свои стихи и картины. Связи и параллели между двумя видами искусства помогают детальнее и глубже разобраться в идеях, заложенных в произведении, увидеть все в неожиданном ракурсе, испытать новые, подчас противоречивые чувства.
Добавить комментарий