Клеймёный

Уставшие от выпускного бала и бессонной ночи, но счастливые и ликующие, они встречали рассвет, растянувшись поперёк тираспольской улицы. Вдруг в ночном небе возник громадный огненный куст и раздался страшный грохот. “Гроза”, — предполагали одни. “Нет, что-то другое...”, — тревожно возражали другие. Грохотало за городом. Там находился военный аэродром. Жора знал это хорошо — вместе с другими допризывниками ходил туда на занятия в планерную школу.

Таким оказался рассвет 22 июня 1941 года...

— Зря решили обо мне писать, — прервал он свой рассказ, и в который раз предложил другого ветерана. — Ну, какой из меня герой? С детства “не своим” числился...

Нет, не зря хочу рассказать о Георгии Иосифовиче Барбалате — моём, как считаю, “первом бостовчанине”. Десятилетие назад случайно оказались вместе в одном медицинском офисе: для меня, новичка в Массачусетсе, вообще первого в этом штате. Ассистентка доктора нас и познакомила: “Оба же журналисты...”

Хоть из разных мы поколений, а сдружились. Ну, а что “не герой” — как сказать. Героизм — это ведь не только телом на амбразуру. Это и человеком оставаться вопреки преследованиям. И, десятилетиями неся сомнительные ярлыки, не озлобиться, порядочности не потерять.

Клеймо ещё подростком ощутил: “Сын врага народа”. Отца, чиновника молдавского наркомата земледелия, арестовали как “саботажника”. За то, что семь лет назад, в 1931-ом, рассылал по распоряжению наркома колхозам подписанную кем-то инструкцию: животных — забить, птицу — зарезать! Мера была вынужденной: жесточайшая засуха оставила хозяйства без кормов. Умертвив скот и птицу, можно было хоть мясом людей обеспечить.

Ну, сына, конечно, как тогда водилось, из комсомола вон. Это ничего, что самого “врага” вскоре выпустили так же неожиданно, как арестовали, а сына — тоже без объяснений — восстановили в комсомоле: клеймо-то в гэбэшных архивах всё равно осталось. До нужного момента.

Перед войной юноша мечтал о театральном училище. Взамен он, 17-летний, в июне 1941-го в составе городского комсомольского батальона рыл на левом берегу Днестра противотанковый ров, а потом патрулировал с малокалиберной винтовкой и серьёзным видом улицы в поисках шпионов и диверсантов, которые бдительные советские люди видят, конечно же, невооруженным глазом...

После встречи нового, 1945-го, разведка донесла: недалеко от Кенигсберга фашистский подземный завод производит снаряды. Туда направили тяжёлый бомбардировщик 13-й воздушной армии дальней авиации. На счету штурмана, лейтенанта Барбалата было не одно такое задание: как-никак три года уже бомбил фашистов в Смоленске, Белоруссии, прорывался к берегам Балтики.

Подлетели к Кенигсбергу на рассвете. Определились по местности. Сделали круг. Зашли на цель. Вдруг заметил: вблизи завода — детишки. Бегают беспечно по снегу, кувыркаются. По радиотелефону передал: “Дети!”. Командир приказал переключиться на второе задание — уничтожить вражеский крейсер.

А на своём аэродроме вернувшийся экипаж уже поджидали оперативники из СМЕРШа: “Кто виновник срыва боевого задания? Кто “посеял панику”?

— Знаешь, сколько из-за тебя убито наших бойцов произведенными на том фашистском заводе снарядами? — зловеще выговаривал Барбалату следователь.

— Не знаю, — отвечал “сын врага народа”. — Зато знаю, что мы жизни детишкам сохранили.

Наутро прибыл дивизионный трибунал и расстрельная команда.

До приговора, однако, не дошло. Во времянке появился начальник политотдела дивизии:

— Это что же вы делаете? Фашистам помогаете уничтожать наших лётчиков, которые врага бьют?!

Подействовало. Экипаж отпустили. Снова полетели на пресловутый завод. Сбросили бомбы. На титульном листе незакрытого дела появилась надпись: “По изменившимся обстоятельствам не расследовано”.

После Победы их перебазировали в Кенигсберг. Поехали осмотреть разбомбленное место. Оказалось... и не было там никакого завода: фашисты эвакуировали его ещё за год до появления советских войск. Ошиблась, значит, разведка. А ведь Барбалата с экипажем казнить собирались.

...Да, актёром Георгий не стал. Но проявил свой талант в журналистике... В 1942-ом, раненый, лежал в госпитале в городе Чкалове. Там же находился и эвакуированный факультет журналистики Белорусского госуниверситета. Из раненых со средним образованием набирали студентов. Приняли и Барбалата. Преподаватели приходили прямо в госпиталь, а когда офицер вылечился и вернулся в полк, ему присылали журналистские и литературные задания туда. После Победы университет вернулся в Минск. Творческий семинар для группы Георгия, состоящей из 13 фронтовиков, вёл наезжавший из Москвы Константин Паустовский.

— Прекраснейший был человек и хороший товарищ, — вспоминает Георгий Иосифович. — Мы многое обсуждали: учёбу, творчество, а то, бывало, просто, за бутылкой водки, — жизнь. Паустовский ведь тоже знал и гонения, и шельмование. Его стиль не вписывался в насаждаемый сверху соцреализм. Замечательный писатель так и остался в русской литературе “последним романтиком ХХ века”.

Фронтовика, окончившего университет с красным дипломом, Паустовский рекомендовал на работу в ТАСС. Там встретили радушно, предложили на выбор несколько регионов для работы. Требовался корреспондент и в родную Молдавию. Через два дня Барбалат уже был в редакции республиканского отделения ТАСС.

— Да не могу я тебя взять, ну, пойми же! — объяснял директор. — В редакции и так уже пять евреев, за шестого с меня местное начальство голову снимет...

А в 1952-ом припомнили “клеймёное” прошлое. Как-то, вернувшись из командировки в редакцию “Молодёжи Молдавии”, где работал ответственным секретарём и завотделом рабочей молодёжи, обнаружил приказ... об увольнении. Оказалось, только что сменившийся главный редактор узнал, что Георгий — “сын врага народа”. “И такой будет воспитывать нашу советскую молодёжь?”

Вскоре и “трибунальное” прошлое всплыло. Вызвали в управление госбезопасности:

— Замечательно маскируетесь, — саркастически говорил полковник. — Сразу и не подумаешь, что под личиной советского журналиста скрывается пособник врага. Уезжайте-ка отсюда добровольно!

Барбалат отказался.

— Тогда отправим мы...

И отправили. С “зэками”. В байкальский райцентр Тайшет. Снова без суда: “политического недоверия” было предостаточно.

В лагере вызвали: “Журналист? Ты нам нужен”. И пошла оригинальная жизнь: ночевал с “зэками”, а днём его конвоировали... в райком партии. Там находилась редакция райгазеты, которую обязали выпускать. Газета быстро стала читабельной.

В 1953-ем отправил в ЦК КПСС письмо: мол, ни в чём же не виноват, почему в неволе держат? Ответили: жалоба рассмотрена. Президиум Верховного Совета СССР вынес частное постановление о вашей реабилитации.

Но от чего реабилитировать, коль осуждённым не был?

Тем не менее, ещё восемь лет на журналистскую работу не брали: перебивался в фотомастерской. Потом пригласили в газету.

И вот уже за плечами три книги почти миллионным общим тиражом. Это уже в конце 80-х было. Готова к тиражированию новая книга: о местных правителях-грабителях. Вдруг типографский пресс остановили: из республиканского ЦК срочно затребовали рукопись. Прежде ничего подобного не случалось.

Издательство получило команду: нечего тиражировать компромат о республике!..

Для Георгия Иосифовича то стало последней каплей. Чаша терпения переполнилась.

Решение эмигрировать оказалось непоколебимым, так он оказался в Бостоне.

Написаны две книга: повесть и сборник рассказов. Бостон свёл с Виталием Коротичем, который в начале 90-х профессорствовал в Бостонском университете. Сдружились. Пригласил Барбалата в университет. Хорошо владеющий английским, Коротич переводил студентам рассказ “русского” журналиста и литератора.

...Так вы уж не расписывайте меня как героя, — вновь напомнил Георгий Иосифович.

Я пообещал. В конце концов, не больший же он герой, чем другие из его героического поколения. Поколения моих родителей — того, которому выпал почти век лихолетий и кровавейшая война.

Моё обещание выполнено.