– Вы что себе позволяете, милостивый государь?! Или забыли в беспамятстве в чьи двери врываетесь? – Рявкнул Дмитрий Николаевич Блудов на стоящего в распахнутых дверях молодого офицера.
– Простите, Ваше превосходительство, дело спешное, безотлагательное… – задыхаясь просипел, бледный от волнения подпоручик, и сам понимающий, что к министру внутренних дел без доклада не заходят. – Пушкин…
– Что Пушкин?.. – удивлённо приподняв бровь, спросил хозяин кабинета.
– Пушкин убит!
– Как убит? Когда? – вскакивая с места, крикнул Блудов.
– Вернее, тяжело ранен. Сегодня… Дуэль… У Комендантской дачи. – прерывисто отчитывался юноша, пытаясь собрать доносимые сведения в единую цепь.
– Подпоручик, хватит мямлить! Вы – офицер или барышня? Извольте докладывать чётко и ясно, по всей форме.
Молодой офицер, мгновенно пришедший в себя от слов министра, словно от хорошей оплеухи, выпрямился и уже твёрдым голосом стал докладывать:
– Ваше превосходительство, по имеющимся сведениям, сегодня вечером камер-юнкер Александр Пушкин стрелялся с поручиком кавалергардского полка бароном Жоржем Геккерном, урождённым д’Антесом. Дуэль состоялась у Комендантской дачи на Чёрной речке. Раненого Пушкина повезли домой на Мойку.
– Ах, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич… Горячая голова! Опять за своё. Ведь сколько уже дуэлей было. Не весь же век с провидением шутки шутить. Ай, ай, ай, беда-то какая… – вполголоса размышлял Дмитрий Николаевич, меряя шагами пол собственного кабинета.
– А сведения откуда? Точны ли они? А что этот фат Геккерн, жив поди? – уже обращаясь к принёсшему дурную весть офицеру, спросил Блудов.
– Да вроде жив. Ранен в руку только. А сведения от капитана Аракчеева. Он видел подполковника Данзаса, привёзшего Пушкина домой. А Константин Карлович как раз был секундантом у Пушкина.
– Ай беда, беда… Их же всех под суд за дуэль. – словно, не замечая молодого подпоручика, сокрушался Блудов. – А что же это Александр Христофорович Бенкендорф не уследил-то? Он же о каждом шаге его извещён. Уж его-то люди непременно должны были знать о дуэли. Те ещё проныры. А может и знал, да делать ничего не захотел. Ох, не люб ему Александр Сергеевич, ох не люб. От того-то и глаза закрыл на всё, небось.
Молодой офицер стоял молча, пытаясь понять, о чём в полголоса размышлял министр внутренних дел.
– Одинцов, голубчик, выполни мою огромную просьбу.
– Что прикажете, Ваше превосходительство! – с благородным рвением ответил офицер.
– Не приказ, а именно просьбу, голубчик. Дело, видишь, какое щекотливое, а ещё и подсудное для всех его участников. Государю доклад будет необходим, а доложить пока и нечего. Не хочу я сейчас официальное дознание учинять. Да и причины есть на то. Потому, езжай-ка ты на Мойку, узнай о здоровье Александра Сергеевича и о поединке самом узнай. А если что, найди Данзаса и его расспроси. Да пусть не упорствует, я пока ладом хочу всё узнать, а не дознанием. Будет ещё время для наказаний.
Подпоручик, прочеканив: "Слушаюсь, Ваше превосходительство!", застучал сапогами по полу коридора и через минуту звук его шагов затих. В кабинете Дмитрия Николаевича Блудова повисла тягостная тишина.
Он знал Пушкина с его юности. Они были приятели. Прибыв в Петербург, Блудов был принят в круг столичных литераторов и стоял у истоков создания "Арзамасского общества безвестных людей" или попросту "Арзамаса" – литературного кружка, объединявшего сторонников борьбы с архаическими литературными вкусами и традициями. Именно памфлет Блудова послужил названием "Арзамасу". В это общество литераторов нового времени входил и Александр Пушкин под весёлым дружеским прозвищем "Сверчок". Все они были молоды, свободны в своих взглядах и наивны, как всё молодое поколение. Как давно это было…
А что сейчас… Как сейчас быть? Доложить государю? Но, что же Сергей Александрович Кокошкин – обер-полицмейстер Санкт-Петербурга молчит? Неужели не знает о дуэли поэта?
"Сергей Александрович – шельма такая, что за взятку мимо глаз всё пропустит: любое воровство и душегубство, не то, что простенькую дуэль. А если и представит отчёт, то так всё развернёт, что и невинный виновным окажется. Да только верит ему государь, в фаворе у него Кокошкин. – размышлял Дмитрий Николаевич. – Но ведь всем участникам, по уложению о дуэлях, смертная казнь грозит или, как минимум, ссылка… и даже Александру Сергеевичу, если жив останется. Ой, беда, беда… А ведь Пушкин – гордость России, хотя Россия сама этого не понимает пока."
Вызвав к себе адъютанта, Дмитрий Николаевич распорядился сделать крепкий чай и саней домой не готовить.
– Да, кстати, Сергей Филиппович, – окликнул он, уже уходящего адъютанта, – как только прибудет подпоручик Одинцов, пропусти его ко мне беспрепятственно.
Дежурный офицер покинул кабинет, а Блудов, сев в кресло, погрузился в тягостные мысли. Время подходило к полуночи.
Под утро в дверь кабинета постучали. Министр, очнувшись от дремоты, сморившей его за размышлениями, пригласил войти стучавшего. Дверь открылась, и адъютант представил прибывшего подпоручика Одинцова.
– Ну, наконец-то, голубчик, проходи, проходи. Сергей Филиппович, а ты мне пока не нужен. Отдыхай. – выпроваживая дежурного офицера, снова обратился к прибывшему. – Докладывай.
– Ваше превосходительство, был я и в доме Александра Сергеевича, и с Данзасом говорил.
– Ну, – нетерпеливо поторопил Блудов.
– Дуэль состоялась на Чёрной речке около пяти часов пополудни. Секунданты: Данзас у Пушкина и виконт д´Аршиак у Геккерна. Геккерн выстрелил, не доходя до барьера и попал Александру Сергеевичу в живот. Поражаюсь мужеству камер-юнкера Пушкина.
– Что так? – спросил Дмитрий Николаевич, скрывая волнение.
– Со слов свидетелей, раненый Пушкин упал, но нашёл в себе силы взять пистолет и произвести выстрел.
– И… Ну же, что дальше… – теряя терпение, торопил Блудов.
– Жоржа Дантеса спасло только чудо. Выстрел был нацелен прямо в грудь, но Дантес прикрыл её правой рукой. Пуля, пробив руку, ударилась в пуговицу мундира. Он оказался только ранен.
– А что Пушкин? Как его состояние?
– Увы, Ваше превосходительство, дело плохо. К раненому вызвали Николая Фёдоровича Арендта.
– Лейб-медика?!
– Да. Он находится у постели Александра Сергеевича и делает всё возможное. Но всё в руках Вседержителя.
– Значит, Его Императорское Величество уже обо всём знает. – задумчиво произнёс министр. – Тем более, с докладом затягивать нельзя. Сергей Филиппович, пожалуйста, умываться и велите закладывать сани. Через час еду к государю.
А Санкт-Петербург гудел. Весть о ранении поэта не переставала будоражить столицу. Люди толпились у дома №12 на набережной реки Мойки, чтобы узнать, как себя чувствует Пушкин. А Пушкин умирал…
Даже император Николай I был поражён сообщением своего лейб-медика Арендта о том, что рана смертельная. Да, Пушкин умирал…
Выполняя свои должностные обязанности, Дмитрий Николаевич Блудов, не переставал следить за состоянием здоровья арзамасского "Сверчка", молясь о спасении его души и, конечно, тела.
Через два дня, после внезапного визита молодого подпоручика в кабинет министра внутренних дел, в дверь его кабинета снова постучали с докладом. После позволения войти, внутрь шагнул адъютант и произнёс:
– Ваше превосходительство, только что с нарочным просили передать, что камер-юнкер Александр Сергеевич Пушкин час тому назад скончался. Прими его душу, Господи!
Министр закрыл глаза и произнёс:
– Благодарю, голубчик! Ступай. Меня ни для кого нет.
Лишь только за офицером замкнулась дверь, по щекам сурового министра очень серьёзного ведомства, потекли слёзы, а плечи содрогнулись в безмолвном рыдании.
– Не уберегли! Осиротела Русь!
Это были последние слова министра внутренних дел Российской империи, сказанные 29 января 1837 года.
Добавить комментарий