Хотя потом я и стала называться Фроловой, но это всего лишь совпадение. И у моего первого мужа Саши Фролова не было ничего общего с моим первым взрослым мальчиком Игорем Фроловым.
Нет, конечно, и до него были "романтические" истории. Но то было детство. А тут 9-й, 10-й класс. Потрясение, которое я испытала, прочитав «Жизнь» Мопассана, было моей страшной тайной. Советская власть искусственно приостанавливала всеми доступными ей средствами наше человеческое развитие. В женских школах робкие перешептывания,
чтение исподтишка научного труда о половом вопросе Фореля. Пройтись с мальчиком под руку, поцеловаться – не на виду у всех, как теперь, а вообще поцеловаться. Ни я, ни Игорь такой степени " испорченности" в свои 17 лет не достигли. И все-таки Игорь был мой первый настоящий поклонник.
Не знаю, права ли я, но мне кажется − сегодня таких мальчиков не существует, они просто не могут появиться. Прямолинейно-принципиальный, без колебаний целеустремленный, стерильно-правильный.
Потом уже, совсем в другой жизни, мне понравилось стихотворенье Евгения Евтушенко " Ты мне звонишь нередко", и строки о том, втором, нелюбимом, вызвали живое воспоминание:
Он ревностен и стоек,
В глазах любовный пыл,
Он аспирант-историк
И что-то там открыл.
Игорь не был аспирантом-историком. Но впереди все было ясно. Поступить на радиотехнический факультет Львовского политехнического института, добиться моей любви, на последних курсах жениться.
Я не была увлечена Игорем, но он и не ждал от меня ничего, даже не сделал попытку меня поцеловать. Регулярно два-три раза в неделю он приходил ко мне домой, иногда с цветами, иногда с конфетами и начинал работать. Починил привезённый папой из Германии и, наверное, уже лет пять молчащий приёмник, из каких-то деталей собрал радиолу, принёс паяльник и поставил, наконец, на место висящую кое-как дверь шкафа.
Мама радовалась. А я? Делала при нём уроки, болтала с подружками по телефону. Но не говорила ему – уйди. Уже у нескольких девочек в классе появились постоянные мальчики. А Игорь был хороший, симпатичный и такой ненавязчивый.
Но тут пора уже открыть двери нашей уютной трехкомнатной квартиры, где мама готовит обед, девочка с длинными косами делает уроки, а мальчик чинит приемник, и впустить жизнь, которая и к нему, и ко мне обернулась той подлинной, страшной своей стороной.
Во Львове 53- го года нешуточной проблемой становилась детская преступность. Была амнистия, выпустили из тюрьмы малолеток, и за что бы те ни попали, вышли они законченными урками, живущими по законам зоны, ничего не боящимися и не уважающими, и мальчишки со двора, стесненные узкими опостылевшими рамками догматических правил, стаей пошли за новыми героями.
Игорь в своей школе не только сам собрал радиоузел, но и выпускал радиогазету, где со всей принципиальностью клеймил нарушителей. Тучи над ним уже сгущались, нужен был только толчок. Я не была причиной беды, но поводом стала.
Как-то Игорь позвал меня в свою школу на вечер. Отпуская меня, мама определила условия:
−Приведи Леночку не позже одиннадцати, проводи до квартиры.
Так всё и было сделано. А когда он вышел из нашего подъезда, его уже ждали. Не знаю, сколько их было, но много. К счастью, их спугнул вышедший из соседского подъезда мужчина. Он же довёл Игоря до больницы. Раны обработали, на разбитый лоб наложили шов.
Только назавтра, когда он пришёл ко мне в какой-то другой одежде, хромая, с синяками и заклеенным лбом, я узнала предысторию.
Кто-то из этих ребят нагло попросил Игоря познакомить со мной, тот ответил: − Нет.− А мы всё равно будем с ней танцевать.
− Нет, − опять сказал Игорь и не выпустил моей руки из своей. А потом ещё в назначенное время закрыв радиоузел, пошёл меня провожать.
Конечно, это зрело давно, но случилось в тот вечер. А ещё они сказали: "Если придёшь сюда опять, убьём, если проболтаешься, убьём". Он пришёл снова, и сколько я ни уговаривала встречаться где-нибудь в парке, не соглашался. А дело об избиении дошло до следователя, и выяснилось, что в банде, где шестёрками бегали ребята из его школы, были крупные заправилы, которых разыскивала милиция.
А сейчас мне придётся сделать отступление и рассказать о своих школьных делах, ибо всё тогда сплелось в один тугой комок.
И в восьмом, и в девятом, и в десятом классах я оставалась отличницей-переотличницей, выступала, когда приходили разного рода комиссии, участвовала в олимпиадах по математике, физике, но, если в восьмом классе я еще не знала, что предпочесть математику или гуманитарные предметы, то к девятому выбор был сделан. И сделать его помогли две учительницы. Обе – по-разному. Но обе так, что запомнилось на всю жизнь.
Преподавательницей литературы стала грузная, большая, тяжелая женщина Ольга Фёдоровна Петрова. Когда она вставала и, казалось, нависала над столом, в классе устанавливалась напряженная тишина. Но начинала рассказывать, читать стихи, и исчезала тяжесть, и стены комнаты раздвигались, становилось светло.
Вскоре после своего прихода к нам, она спросила:
− Вот у нас осталось полчаса. Кто за это время может рассказать о Наташе Ростовой?
Класс охнул. Целых полчаса. Мы так не привыкли. Отвечали по учебнику.
Я подняла руку. Не знаю что говорила. Вело какое-то вдохновение. Когда я кончила, все молчали. В глазах у меня стояли слёзы.
− Ну, девочки, я даже не знаю, что тут ставить,−сказала Ольга Федоровна,− разве что пятерку с плюсом.
Потом при комиссии Академии педагогических наук она попросила меня повторить мой доклад, но так я уже не смогла.
А отношения у нас стали живые, не лёгкие, но настоящие. Волю она мне давала полную. Я писала сочинения то в форме пьесы, то детективной истории, и у меня не осталось ни одного листочка тех лет − все она отсылала в академию в Киев (она была заслуженной учительницей, и ее опыт ценился).
Как-то на родительском собрании она поднялась:
−Ну что сказать о классе? Он серый. Вот только Лена Симонович. О ней и поговорим.
И при этом никакой идиллии не было. Мы часто спорили, могли даже повздорить из-за разности оценок произведений. Особенно не выносила я роман Чернышевского «Что делать?». А по программе по этим дурацким снам Веры Павловны ещё надо было писать сочинения. Как раз во время избиения Игоря, на мою беду, и случилась такая размолвка.
Математику у нас преподавала Клавдия Георгиевна Страйн. Низенькая, полная, с толстыми очками на маленьком носу, который всё время будто что -то вынюхивал. Особенно тянуло её влезать в сердечные дела учениц. Была она старой девой, а это многое объясняет.
Клавдию Георгиевну сделали с восьмого класса нашей классной руководительницей. Я была комсоргом. Она пригласила меня к себе.
−Леночка, давай будем вместе. Ты рассказывай мне, что происходит в классе, что говорят девочки, и мы будем сообща влиять на них.
− Нет, − я была категорична, − меня с детского сада научили, что ябедничать неприлично.
Потом, уже в другой жизни, уже в КГБ я повторила эти слова.
Осознанно. Но тогда – только инстинкт вел меня. Я и в детском саду никогда не была, и в комсомоле не успела разочароваться, а вот поди ж ты.
Реакция была предсказуемой. Она стала моим врагом и вредила мне по каждому поводу. Но поначалу это были булавочные уколы. Программу математики за школу я прошла сама уже к восьмому классу, не посылать меня на олимпиады было невыгодно. А комсоргом или ещё каким-нибудь начальством я после этого разговора навсегда зареклась быть.
И надо же было такому случиться, что в то время, когда расследовалось дело о нападении на Игоря, Клавдия Георгиевна пришла инспектировать его школу. А Игорю пришлось назвать моё имя, ведь шло следствие, и сказать неправду он не умел.
Клавдия Георгиевна вызвала меня. К этому времени в ее воображении уже выстроилась целая история – как я сначала встречалась с одним из этих мальчиков, как Игорь отбил, как была драка.
−Я не знаю этих мальчиков. Это их конфликты. Я тут оказалась случайно.
Клавдия Георгиевна явилась к нам домой.
− Я нисколько не сомневаюсь в моральной чистоте Леночки, но она должна сказать правду, помочь следствию.
В скучной жизни школы история, придуманная Клавдией Георгиевной, стала сенсацией. Старые учительницы, которых было большинство, обсуждали её, пытались поговорить со мной "по душам".
Я перестала отвечать на уроках. Ольга Федоровна из-за нашей ссоры меня не спрашивала, с другими я сама не хотела говорить. Шла к столу с дневником, получала двойку и садилась на место под удивленные взгляды учителей и девочек.
Я переживала, боялась за Игоря. Теперь, когда он приходил, я не делала уроки и не болтала по телефону. Мы обсуждали его дела, думали, как быть.
А обстановка продолжала сгущаться. Был разгромлен радиоузел. Игорь стал ходить по вечерам с овчаркой. Родные волновались, уговаривали уехать. И когда в квартире были разбиты окна, окончательно настояли на своём.
Игорь пришёл прощаться с потемневшим, как будто обугленным лицом. Он уезжал к родным в Ригу. Я утешала его, говорила, что и в Риге он сможет поступить на радиотехнический. Но он считал свой отъезд слабостью и трусостью, не мог пойти против родителей, но не мог себе простить этот поступок и знал, что прощается со мной навсегда.
Тем временем дела мои в школе все усложнялись. Я шла на медаль, а в дневнике сплошные двойки. Мы с подругой Галей все ходили на переменах, все советовались. Я хотела уйти в другую школу, но ведь там свои медалисты. А медаль мне была так нужна.
И опять Клавдия Георгиевна пришла к нам домой:
− Я знаю, Леночка переживает, но ведь нельзя так.
Как я ненавидела ее лживый елейный голос, как хотелось запустить чернильницу в ее маленький, всюду сующийся нос.
С Ольгой Федоровной мы все не мирились. Но тут в классе мы писали какое-то сочинение. Не помню что написала, но, проверив сочинение, Ольга Федоровна вызвала меня в свою маленькую, тесную для неё каморку – кабинет литературы.
− Отчего пессимизм? Рассказывай.
Только тут я разревелась. И рассказала про все – про Игоря, и как боялась выйти утром и увидеть его труп, и про пересуды в школе, и про эти хождения Клавдии Георгиевны к нам домой.
Ольга Федоровна задумалась.
− Так. Во-первых, не реви. Во-вторых, надо идти на медаль, поэтому скажи, за сколько времени ты исправишь всю эту гадость – эти двойки.
− Пусть мне дадут хоть неделю отдохнуть, чтобы никто не трогал, и тогда, конечно…
− Хорошо. Больше никто не будет трогать. Иди.
И не трогали. Я сдала на пятёрки все экзамены. Школа представила меня на медаль. И я в белом платье с белым бантом в косах первая поднялась на сцену получать аттестат зрелости.
А когда уже начались танцы и стало легко, шумно, ко мне подошла наша историчка. Она была молода, одевалась по современной моде, и с нами у неё были лёгкие, почти товарищеские отношения.
−Хочешь, я расскажу тебе, как Ольга Фёдоровна остановила всю эту свистопляску вокруг тебя? Она встала на педсовете, нависла над столом.
−Если вы поломаете душу этой девочки, я не просто лишу вас права преподавать, я дойду до Киева, до Москвы, но я вас посажу.
−Ольга Фёдоровна! Что вы!− воскликнула директриса. −Нельзя же так.
−Я всё сказала, − буркнула Ольга Фёдоровна и села.
Добавить комментарий