«Пишут все: политики, домработницы, таксисты... Графомания завладела всеми...»
Из телевизионной передачи
Странно. Ждёшь, ждёшь, когда напечатают книгу, написанную тобой…. И вот - она в твоих руках, чужая и не «твоя».
Гонорар ей вручили книгами.
Писательница узнала все магазинчики в округе.
Сначала было неудобно предлагать книжку, просить, чтобы взяли под реализацию.
На неё смотрели свысока, что, мол, выделываешься, ну, описала своивпечатления, ну и что?
Маленький уютный магазинчик рядом с остановкой трамвая. Когда-то она заходила в него покупать новогодние открытки. Милая интеллигентная пара владела им. Первый раз «писательница» зашла договориться.
Продавец сутулился под тяжестью забот, и эта сутулость так и осталась, потому что крыша магазинчика не давала ему распрямиться. Он следил за мальчишками, забежавшими просто скоротать время в ожидании трамвая. Галдели и кричали так, что хотелось сделать замечание, но он терпел, пусть хоть так привыкают к книгам. Один схватил толстый словарь, и вся ватага улетучилась. Жена вопросительно следила за мужем.
— Не волнуйся, скоро принесут, - не шелохнувшись, успокоил он.
Она нервно зашла в подсобку.
В магазинчик зашли старушечки. Глазели на огромные книги по искусству, вздыхали и, даже не притронувшись к ним, обсуждали полотна того или иного живописца между собой.
Холодный осенний ветер срывал, засохшие ещё в июле от непомерной жары, зелёные листья и швырял их в лица людей, стоящих на остановке трамвая. Онипрятали глаза от порывов ветра, а он разыгрался, разбуянился. Отрывал последние орехи с деревьев вокруг остановки и пригоршнями бросал их под ноги озябших людей. «Получайте, отвешивайте мне поклоны, согревайтесь! Полакомьтесь масленичным нутром, нече мёрзнуть, ещё не холодно».
Молодёжь с хохотом бросалась за каждым постучавшим в асфальт орешком, а те, кто постарше, вглядывались в жёлто-зелёную крону деревьев, стараясь предугадать, последний ли это дар холодного выдоха осени.
Ветер уносит последнюю листву с деревьев и гневается, когда не может стрясти тёмные засохшие шарики плодов.
Порыв, ещё. Ветер злится, распахивает куртки, кружит «вальс» с расстроенными от длительного ожидания людьми.
— Дамочки, вам показать альбом Врубеля? - продавец протягивает руку к старому альбому, но слышит за спиной:
— Благодарим, не нужно беспокоиться, мы отогреваемся. Нам такая роскошь не по карману,
Продавец застывает, но всё ж берёт альбом и протягивает старушечкам:
—За просмотр денег не берём.
Старушечки ласково гладят огромную книгу.
— Анетта, ты помнишь, как нам не достался тогда этот альбом?
— Конечно, мы с тобой по очереди считались целых два дня.
Нереальность осуществимой мечты - прикоснуться к заветному альбому, открыть его, увидеть «Демона» - зазывала в то далёкое время‚ когда две сестры, статные и красивые дамы, искали приятного общения в интеллигентной толпе желающих купить книги. На подписку на собрания сочинений классиков времени не тратили, коллекционировали альбомы по живописи. Ради красочного альбома готовы были стоять дни и ночи в очереди перед книжным магазином.
Как жаль, что их мечта осуществилась в маленьком тёмном помещении, где в их огромных очках не всё-то и разглядишь.
Ватага мальчишек влетела в магазин.
— Спасибо, дядь Витя. Мы переписали это слово, - они тыкали пальцами в
большой словарь, а продавец, счастливый, бормотал:
— Предупреждать нужно, спрашивать... - но ватага уже мчалась по соседней улице к школе.
Трамвай заскрипел на повороте, старушечки заторопились, раскланялись и ушли.
В холодном магазинчике не дуло, тепло души не обжигало, книги вырывали людей из реальности грубой жизни и дарили тепло души писателей, поэтов, художников, учёных, исследователей…
Она выпрыгнула из трамвая и попала сразу же в магазинчик. Вслед за ней протиснулось ещё человек пять: кто-то покупал учебники внукам, кто-то протягивал стопку лотерейных билетов. Дядя Витя натягивал очки на нос и с учтивой улыбкой сам проверял номера билетов. Клиенты играли на выигрыш, поэтому после проверки он веером раскрывал стопку билетов и протягивал выигравшим, те, заслышав скрип подъезжающего трамвая, выхватывали билетик и выбегали в сырую осень.
Дядя Витя любил всматриваться в лица заглянувших к нему людей, пытался понять, что привело их к нему.
«Интересная особа, но книгами не интересуется, чего-то выжидает, просто скользит взглядом по стеллажам. Что же ей нужно?»
Поборов неловкость, дама заговорила:
— Простите, могу ли я принести на комиссию свою книжку?
— Что? Какую книжку? - он недоуменно перевёл на неё растерянный усталый
взгляд. — Что вы сказали?
— Дело в том, что я - автор, а мне гонорар дали книгами.
Ей неудобно было выговорить «писатель». Она знала, что каждому человеку прощают одну написанную им книгу, да она и не собиралась писать еще. Пока. У неё была любимая работа. «Была, была..., -эхом отозвалось в голове».
Человек живёт надеждой, выстраивает планы, прилагает усилия, чтобы их осуществить. И в один день всё исчезает. Проваливается то, чем жил, на что надеялся.
Осознать, что ты - безработная, невозможно. Всё твоё существо не верит, не понимает. Не осознаёт.
Ты наталкиваешься на закрытые двери, недоумеваешь от опущенных взглядов недавних сослуживцев,ты жила «счастьем» своей работы‚ только для тебя предназначенной, только тобой выбранной.
Ее ситуация напоминала развод, когда жена всё ещё любила и не могла понять, за что её бросил муж. Жена жила в любви и согласии с мужем. Всё двигалось, устремлялось в будущее, росло, крепчало.
И вдруг…
«Нужно знать, для чего мы живём. Для чего?» - теперь её голова раскалывалась от вечного философского вопроса, если бы не он...
Кто может понять брошенную женщину?
Никто. Она не может жить, как прежде, а нужно жить. Ради детей? Ради близких? Ради работы? Ради него? Каждая брошенная осознает рано или поздно — ради неё, ради своей любви, которая не проходит от нового статуса или от отсутствия предмета любви рядом. Нужно любить, так же крепко, а, может быть, сильней и тогда….
Но сейчас, так больно, неимоверно больно.
Умереть от болевого шока. Случаи есть….
Сойти с ума от боли. Случаи есть….
Бог в твоей душе. Твой любимый - с тобой. Тогда, о чём это я? Всё остальное - решается на небесах.
Небеса послали ливень, не просто холодный осенний дождик, а ливень.
Настоящий ливень, такой, который смывает всё.
Я подставлю этому потопу свою любовь к ненужной, нежеланной, теперь чужой, но всё также живущей во мне, проросшей через меня, теперь уже не моей, работе.
Эта мысль заставила её одеться, выйти под ливень, сесть в первый попавшийся трамвай и поехать в никуда, прихватив с собой книгу. Чувство, что ты принесёшь деньги от проданной книги, вытесняло все другие.
« Я ещё оживу. Я ещё оживу».
На конечной остановке она увидела тот магазинчик, маленький и тёплый.
Продавец узнал её. Взял книжку.
Его лицо посветлело, морщинки разбежались.
— Франция, вы были во Франции…. - он не ждал ответа, он листал книженцию.
За дверьми лавчонки хлыстал дождь, отгораживая серым экраном воспоминаний
ужасный вид на гаражи, за которыми находилось кладбище.
Ему было тошно от рвущихся из него воспоминаний - как перед рвотой, когда тело живёт вне сознания, ему неосознанно тошно, а гадкая слюна уже заполнила рот. Его прорвало:
— Когда я работал начальником отдела во Львове, у меня была подчинённая - француженка. Настоящая. Из Франции. Её в семнадцать лет родители, поддавшись пропаганде о райской жизни в Союзе, вывезли на знаменитом пароходе в СССР. Отца спустя месяц не стало, не выдержал груза разочарований, а дочь... - он закрыл глаза, отгородившись от реальности сегодняшней жизни, потом устремил невидящий взор туда, сквозь занавес ливня, где за гаражами находилось кладбище.
Память. Странный эфир, который перерождает любого, попавшего в него. Только памяти подвластно омолодить, воскресить из мёртвых, пережить пережитое, слиться в сопереживании ....
— Дочь... - его память уже оживила её образ, глаза загорелись юношеским любопытством. — Мне захотелось выучить французский язык, и она взялась мне помочь.
Я затихла, эфир его памяти обволакивал меня. Я ничего не чувствовала, никуда не торопилась, ничего, кроме его голоса, не слышала.
— Мы занимались языком один раз в неделю. В пятницу после работы она заходила в мой кабинет, где я уже громко повторял: «Je раr1е, tu рагles, elle...» Всегда «elle - она» у меня была ею. Каждый раз, спрягая французский глагол, я представлял только её, когда произносил: «Еlle...».
Дверь открылась, и мокрый мужчина влетел в магазинчик, зашуршал кульком, по полу застывшими ногами, зашмыгал замёрзшим носом.
Видение заменила реальность - мокрая, сопящая.
От неё отвернулись многие, те, с кем она работала около тридцати лет. Ритм жизни подгонял людей, не давая остановиться и... «Отряд не заметил потери бойца...».
Те, кто пришёл работать, потом, став её начальниками, потеряли головы? Да нет. Их им гильотинировали. Последние шесть лет она силилась работать с теми, у кого не было души. Механические куклы были идеальными работниками - они не просили зарплаты, работали по двадцать часов в день, не знали, что им полагается отпуск, были бессодержательны, могли преподавать любую дисциплину, исполнять любое желание руководства, доносить на любого, занимать любую должность... Самое ценное в них - отсутствие чувств. Куклы не могли влюбиться, привязаться, испугаться, восхититься кем-то другим, кроме начальства, насладиться «игрой ума» - словом, только исполняли волю начальства. Их было жаль, потому что они не умели устыдиться, огорчиться‚ решиться, задуматься, раздосадоваться, обессилить, разочароваться, простить...
Камера тюрьмы Консьержери была сырая, холодная, именно здесь она осознала своё предназначение. Она не покинула законного супруга, детей, чтобы спасти свою жизнь. Жизнь, которую предлагал её фаворит, человек, который остался верен ей и её семье.
У мужа была своя судьба и своя ноша - Великая Франция. Он мог бы убежать, спасти семью, но Францию ему не унести.
Она впервые взглянула на него иначе, когда он отказался от побега. Небеса сжалились и подарили перед смертью этот волнующий и будоражащий взгляд полюбившей женщины, зрелой женщины, когда она может оценить поступок мужчины и жертвенно принять все невзгоды, только бы быть с ним, дарить ему свою любовь, ничего не прося взамен.
Жертвенность рождается от великой любви, которая сходит на избранных.
Бог избрал её.
Она знала, что рано или поздно их убьют. Труднее будет ему — он — король Франции.
Свои молитвы она возносит богу, прося вразумить её, защитить детей и их самих, дать силы ему выдержать все испытания.
И Бог посылает ему любовь его жены во спасение его души.
На эшафот он пойдет с гордо поднятой головой, сказав священнику:
«Как меня любят!»
Ей придумают смерть пострашнее.
Смерть будет медленно наслаждаться её мучениями.
Ее служанка, рискуя своей жизнью, принесёт в камеру рукодельное зеркальце.
Поруганной, обвинённой в совращении собственного сына, униженной... Женщине, которой запрещено даже смотреть сквозь щель на гуляющего в тюремном дворике сына.
Зачем ей зеркало?
Она садилась перед компьютером и чувствовала, что жить без любимой работы не может.
Память компьютера хранила около ста ею написанных статей. Клавиши стояли как солдаты перед боем, готовые выполнить любой приказ.
Но приказа не поступало.
Не был определен враг.
Мария-Антуанетта взяла гусиное перо, обмакнула его в чернильницу.
Почему пишет человек? Зачем?
Культура ежедневного ведения дневника утеряна. Письма пишут в двадцать первом веке только деловые.
Звонят много, но только узнать:
— Ты - где? - прислушиваются к шуму, который доносит мобильный телефон. Ты едешь?
Тот, кому звонят, должен подтвердить или опровергнуть, если не хочет, чтобы знали, что он действительно в машине и едет не один.
— Да, - и вздох облегчения, значит, не врёт.
— Нет.
Голос в трубке срывается на крик:
— Что?
— Да разве это можно назвать ездой? Уже два часа в пробке.
— Не мог позвонить?
— Не мог.
А дальше только воображение: он гладит коленочку смазливой девчушке, сидящей у него в машине, которая мчится с дачи, где они провели чудесную релаксацию.
Нет, это она рада, что он ещё едет, только нужно узнать где, чтобы любовник мог ещё понежиться с ней в их постели и так далее. …
Чат доносит послания:
«Семпатичный паря ишит встречь с кукелками. Званите.»
«В чате запрещены сообщения явно сексуального характера».
«Ищу умную, красивую, порядочную. Такие ещё есть?»
«Ну чё дорогие кукилки? Я ваш».
«Познакомлюсь с прикольной девушкой без комплексов. Раз и на всю ночь».
Что увидела Мария-Антуанетта в зеркале в своей тёмной камере?
Перед тем как отправиться на эшафот она пишет: «Внешнее проявление жизни - амбиции и деньги. Внутреннее - с Богом в душе... ».
С богом в душе....
Ветер хлестал дождём по лицу, холодные струи стекали по шее и увязали в тёплом шарфе. Из глаз текли слёзы, но дождь старательно растушёвывал их следы. Рыдания не вырывались наружу, заботливый ветер не давал им вырваться изо рта. Трясло. Внутренние рыдания, застрявшие в горле, сотрясали живот, но боль от ударов падающих орехов прерывала рыдания ожогом синяков, заставляла потереть болящие места.
Трамвайная остановка была пуста, усиливавшийся ветер с дождём загонял людей в магазины, в открытые подъезды, не выпускал из дома, с работы. Темные струи дождя заретушировали контуры изгороди кладбища, размыли контуры домов, запузырились по дорогам живой рекой, уносящей всю грязь человеческого бытия.
«Прошу прощения и прощаю врагов моих за всё, сделанное мне, зло».
Добавить комментарий