Блинчики

Эта печальная история случилась первого мая 1941 года. Перед самой войной. Многие меня потом спрашивали, почему печальная история именно в такой праздничный день. Что вас обокрали или, не дай Бог, Додик попал под трамвай? И всем я отвечал одно и то же. Пожалуйста, не спешите впереди батьки в пекло. Я вам все расскажу. Только все по порядку.

 Мне было тогда шесть лет, но выглядел я не больше, чем на четыре года, потому что, как говорила Тэма, моя бабка по маминой линии, мое тело не имело мяса, только кости и кожа. При сильном ветре я мог запросто взлететь на крышу нашего дома, там передохнуть, держась за дымоходную трубу, а потом полететь над Пушкинской улицей аж до Дюка дэ Решилье и дальше. 

 Мы жили тогда в трехэтажном доме на Пушкинской, между Большой и Малой Арнаутской, в одной комнате коммунальной квартиры. Наша семейка состояла из четырех с половиной человек. Половинкой, конечно, был я.

 Только год назад, благодаря деду Яше, грузчику-стахановцу Одесского порта, мы перебралась туда из полуподвала на Молдаванке. Тэма никак не могла привыкнуть к тому, что наконец они живут как люди. И соседями ее были две старушки, бывшие учительницы и один старичок-философ с собачкой, а не молдаванские бабы, способные на всякие пакости. Тэма еще была на седьмом небе, потому что у нас был балкон, выходящий на Пушкинскую, где всегда можно было хапануть свежий ветерок с моря, а под балконом был подвальчик с вывеской над дверью “Кагор для души”, где продавали на розлив Молдавские вина и куда регулярно после работы заходил мой дед Яша пропустить стакан кагора перед обедом.

 С балкона, если смотреть вправо, можно было увидеть железнодорожный вокзал, в который упиралась Пушкинская улица, а если смотреть налево, то она, насколько хватало глаз, лежала правильным остроугольным треугольником, сходящимся у бронзового Пушкина. В общем райончик, где мы проживали, был что надо, первый класс. 

 В тот Первомайский день перед тем, как уйти на демонстрацию, мама напялила на меня темносинего цвета курточку с золотыми пуговицами и бескозырку с надписью “Юный матрос”, а потом передала меня в распоряжении бабки Тэмы. А та тут же начала пихать в меня манную кашу, которую я ненавидел больше всего. Но на меня, куда сядешь, оттуда и слезешь. Сколько Тэма ни мучилась с манной кашей, у нее ничего не получилось. - Скажите мне, люди добрые, с чего у Додика берутся силы, чтобы вынимать из меня душу? – обратилась она к соседкам, собравшимся на коммунальной кухне, и начала готовить свои фирменные блинчики. 

 Над нашим балконом повис балкон наших соседей с третьего этажа, а еще выше – весеннее, голубое небо, в котором резвились юркие самолеты, исполнящие мертвые петли и всякую другую акробатику. А внизу, на грешной земле, по широкой улице Пушкинской, медленно, как речка-поганка на Пересыпи, текла демонстрация одесских трудящихся. Люди горланили задорные песни, кричали ура и тащили на себе портреты вождей. Они останавливались через каждые пять метров, а, подойдя к нашему дому, многие из них – в особенности трудящиеся мужского пола - прислоняли к стволам платанов портреты вождей, пусть мол передохнут маленько, и направлялись в подвальчик, чтобы промочить пересохшее от жажды и крайнего возбуждения горло. 

 Я наблюдал за всем, что происходило на улице, положив подбородок на перила балкона, а рядом со мной по одну сторону стоял Яша со стаканом вина, а с другой стороны - бабка Тэма, державшая в руках тарелку, на которой солидной горкой лежали горячие румяные блинчики, пожаренные ею в честь праздника не на постном, а на чистом сливочном масле. Она периодически пыталасть просунуть блинчик в мой рот, а я, как всегда, отказывался открывать рот. - Открой рот, изверг! Такой здоровый буц, и чтобы ничего не жрал! Где это видано?

 Но я не сдавался, смыкал свои губы еще сильнеее, а один раз даже вместо блинчика укусил Тэмин палец.

- Что ты делаешь со мной, Додик? Готыню(Боже), за что на свете я должна так мучаться? – А я думаю, - сказал Яша, отглотнув вина, и помозговал с несколько минут. Яша был очень сильный физически человек, шутка ли, с двенадцати лет он работал грузчиком, и он усвоил с детства, что каждую проблему можно решить силой. И вот, что он наконец сказал Тэме: - Я так думаю, моя умнейшая жена, что, если Додик получит несколько пэчис (легкие удары, идиш) по жопе, то он перестанет тебя мучить. Тэма не любила насилия в любом виде, в особенности по отношению к детям, и в особенности по отношении к своему единственному внуку. Она посмотрела на Яшу так, как она могла посмотреть, если была чем-то недовольна, махнула в его сторону рукой и пошла на коммунальную кухню, где шкварили и жарили на чихающих примусах соседки, чтобы подогреть блинчики и заодно чуть расслабиться. Уже у дверей она сказала Яше: - Мой добрейший муж, не забудь посматривать за нашим голодающим внуком. Ты меня понял, Яша? 

 По прошествии стольких лет должен вам сказать, я понял, что мало кто из нормальных людей мог бы устоять перед Тэминым шедевром кулинарного искусства. И тогда, в тот памятный Первомай, те блинчики исходили такими запахами, что у наших соседей на третьем этаже Гойчиковых Мани Ивановны, Василия Федоровича и их дочки Сони, тоже стоявших на балконе, организмы не выдержали и начали выделять в больших количествах желудочный сок. Особенно много того сока выделилось у восьмилетней Сони, которая и ведать не ведала, что на свете могут быть такие вкусные вещи, как Тэмины блинчики. Любопытная Соня перегнулась через перила балкона посмотреть, что происходит на втором этаже, и в тот момент слюнки потекли из ее рта, открытого от удивления и восторга. Они потекли и начали падать вниз, на улицу, как крупные дождевые капли в занудливом холодном ноябре. 

 С тех блинчиков и тех проклятых капель все неприятности в тот праздничный день и начались. 

На наше еврейское счастье, одна из Сониных вроде бы невинных капель попала на лысину стоявшего внизу гражданина. Гражданин вытер ладонью блестяший на солнце череп и злость заиграла в нем, как играют кишки в желудке у голодного солдата.

А что делает мужик, когда у него в голове гуляет злой ветер? Ему хочется почесать свои кулаки об кого-то и, конечно, обматюкать всех на свете. Наш пострадавший задрал голову вверх, но его глаза не увидели Сонечку. Нет, его злые серые глаза увидели только наш балкон, и они уперлись в одетого в парадный адмиральский наряд шкилявого мальчика. У того мальчика были невинные библейские глаза - точно такие, какие имел сын Авраама Ицхак, когда наш Праотец вел его в горы, чтобы принести в жерту Богу. Тот мальчик был я.

- Додик, куда ты высовываешься? Еще сантиметр - и ты вылетишь на улицу. Ты же такой тонкий, что просклизнешь через эти прутья, и – все – конец. Иди сейчас же сюда и открой рот. Кому я говорю? Ты меня слышишь, Додик?

 Лысый понял мгновенно – кто виноват. Конечно – этот глазастый скелетик.

- А ну покажите мне этого Додика! – заорал снизу лысый гражданин, - я хочу посмотреть на этого еврейчика!

- Можешь посмотреть на меня, хулиганская морда! Тэма перегнулась с балкона, - Чего ты к мальчику пристал? Додик, возьми блинчик. Они уже стали холодные как лед. Перестань крутиться. Кому я говорю, Додик!

- Это я - хулиганская морда? Ах ты, старая ведьма! – угрожал лысый, - товарищи, ее Додик вонючий плюнул мне на голову, и она меня оскорблять посмела! Вы все видели, как он плюнул на мою контуженную белыми пулями голову. Где милиция? 

Он крутился, словно его ужалила оса в напиханный пирожками с повидлом и ливерной колбасой зад, и продолжал орать: 

- Милиция! Милиция!

- Яша, а ну пойди и разберись с этим мишигиным (сумасшедшим). Я тебя прошу, оставь свое вино и скажи ему пару теплых слов, как ты умеешь сказать! Этот лысый обормот меня немного раздражает. 

 - Покажи мне этого штымпа (нахала), Тэма. Я понял, что сегодня кто-то нарывается на неприятности. Я так понял, Тэма? 

- Да, Яша, ты правильно понял. Этот молодой человек заслужил, чтобы ему немного прочистили мозги.

- Ну так в чем же дело, Тэмочка? Если человек заслужил, так он это получит, чтоб наш Додик так был здоров.

 Яша спустился вниз и своими железными локтями проложил себе путь к лысому гражданину. Он подошел к нему вплотную, так, что его громадный, как стратостат, наполненный вином и некошерной краковской колбасой живот уперся в плоскую грудь обидчика его любимой жены. 

- Гражданин, вы что спятили? Куда вы претесь? Вы что, не видите, что перед вами участник Первомайской демонстрации, а не камод с царского времени? – заорал лысый.

- Я все вижу, гусь ты вонючий, а не участник. Понял, кто ты? – начал Яша.

- Вы что себе позволяете? Люди, вы слышали, что он сказал? Это же явный антисоветчик! Милиция! Где милиция? – распалился лысый.

- Ах, тебе милиции захотелось? Сначала получи вот это, пижон недоделанный! – и Яша, которого обходили стороной бандюги со Слободки и с Пересыпи, нежно прикоснулся своим тяжелым, как спелая тыква, кулаком к плечу лысого демонстранта.

Этого было достаточно, чтобы лысый отодвинулся в соответствии с законом Ньютона на несколько метров в направлении Куликового поля, но не упал на землю, благодаря большому скоплению народа возле винного подвальчика.

- Милиция! – орал лысый. 

- А теперь, падла, получи за Додика и Тэму. Ты с ними не знаком? Так вот тебе привет от них, - и Яша, насколько мог нежно, прикоснулся правой рукой к левому уху горластого гражданина. 

 Никто, кроме Тэмы, не видел, что происходило внизу под балконом. 

Тэме, которая чувствовала неприятность, когда ее еще никто не чувствовал, даже их сосед старый философ Гольдман не чувствовал, не понравилось то, как настойчиво звал милицию тот лысый тип. Не дай Бог, где-то рядом окажется мент и тогда ни за что, ни про что можно нарваться на неприятности. Кому нужны неприятности из-за пустяка, я вас спрашиваю? Надо смываться, пока не поздно. Менты не будут слушать Яшу. Они, конечно, послушают этого придурка. Так подумала Тэма, и она решила действовать.

- Яша, гиниг (хватит)! Подымайся наверх. Пусть он горит огнем, Яша. Подымайся! Ты слышишь, что я тебе сказала?

- Тэма, я - не глухой. Что с тобой сегодня происходит? Спускайся, поднимайся. Я тебя не пойму, Тэма. 

- Яша! Поднимайся! Ты мне надоел! – кричала злая Тэма.

Яша нехотя поднялся на второй этаж. Он прошел на кухню, открыл бутылку бессарабского рислинга и налил вино в стакан. Он выпил тот стакан и собирался налить второй, когда в дверь постучали. Яша открыл дверь, и кого, вы думаете, он увидел на пороге? Тэма-таки была права. Ее чувства никогда ее не подводили. На пороге стояли два милиционера и тот лысый, который заварил всю эту кашу. 

- Только этого мне не хватало, - подумал Яша. 

- Это он? – спросил длинный милиционер у лысого.

- Да, тот самый, товарищ милиционер. Это один из ихних Додиков.

 Я в это время уже был у двери. За мной пришкандыбала на своих распухших от бесконечной варки, стирки и дел с Додиком Тэма. Она загородила Яшу от милиционеров своим выработанным телом.

- Мой муж ни в чем не виноват. Этот лысый все начал, товарищ начальник. А ты, Додик, иди домой!

- Отойдите, женщина. Мы разберемся – кто прав и кто виноват. Пройдемте с нами, гражданин, - и длинный милиционер положил свою руку на Яшино плечо. 

- Ой, горе мне. Это моя вина. Зачем я послала моего Яшеньку? Они же все бандиты. Какое горе! У всех праздник, а у меня цурыс (горе).

 Постаревшая в момент Тэма поплелась за невеселой компанией. В руках она держала тарелку с злополучными блинчиками. Они остыли, но запах от них еще висел в воздухе. Легкий черноморский бриз подхватил тот запах и понес в сторону Куликового поля, где под звуки праздничных маршей вышагивали с криками ура ликующие советские граждане.

 Яшу забрали. Все было тихо–ша. Ведь все в тот день праздновали день солидарности мирового пролетариата. Только – не мы. 

Я не ушел в дом. Я пошел за бабкой Тэмой. Я понимал, что Тэма расстроена и, что ей не до моих вопросов, но то, как лысый произнес мое имя, мне не понравилось и не давало покоя. Я не выдержал и спросил ее: 

- Баба Тэма, тебе нравится имя Додик? 

- Что за глупости ты меня спрашиваешь? Конечно, нравится. 

- А почему тогда тому лысому и милиционерам - нет. 

- Вот станешь постарше, – тогда поймешь, - ответила Тэма, вытирая ладонью мокрые от слез глаза. 

 Ее глаза не высыхали от слез еще долгих восемь лет. Только в сорок девятом году Яша вернулся из Сибирских лагерей, где рубил лес и кормил комаров и вшей. 

И за что? Я вас, люди добрые, хочу спросить. Нет, вы никогда не догадаетесь. Из-за ерунды. Из-за пары блинчиков на постном, нет простите, на сливочном масле.