В 1990-м году в Нью-Йорк впервые приехали актёры МХАТа, супруги Андрей Мягков (известный по главным ролям в советских кинофильмах «Служебный роман», «Ирония судьбы, или С лёгким паром!», «Братья Карамазовы», «Жестокий романс») и Анастасия Вознесенская (известная по фильмам «Гараж», «Оглянись», «Майор Вихрь»). Я взял у артистов интервью для нью-йоркского русскоязычного радио. В печатном издании это интервью публикуется впервые.
- Андрей, вы в Нью-Йорке в первый раз?
- Да, сегодня первый раз именно в Нью-Йорке. А в Америке мы уже три дня: остановились у нашего друга в округе Сомерсет, в штате Нью-Джерси.
- Настя, поделитесь, пожалуйста, своими первыми впечатлениями.
- Что касается одноэтажной Америки, наблюдаемой в Нью-Джерси, то нам трудно было себе представить и ощутить Америку именно такой: запах скошенной травы, аромат декоративных растений, много цветов. И мы спросили друг у друга, когда мы помним последний раз в России такой аромат фактически в городе? Там такое возможно только где-то в деревне. Мне это напомнило моё давнее детство.
Андрей Мягков был сдержаннее в своих оценках:
- Жить постоянно в Нью-Джерси, в Сомерсете, в часе с небольшим от Манхеттена, наверно, очень хорошо. Но я не представляю, как можно плодотворно, сосредоточенно работать в таком загруженном, перенасыщенном городе, как Нью-Йорк, где летом жарко и душно.
- Чем же этот город перенасыщен?
- Информацией, автомобилями, народом, давящими зданиями. Мне, например, для творчества, нужен покой и дома, и за его окнами. Мы сейчас прошли от места, где мы с трудом запарковали машину, до вашей радиостудии, и уже устали от давящих на нас и склонившихся над нами небоскрёбов. Мы заграницей не первый раз, естественно. Бывали с гастролями в Японии, во Франции, в Англии, в Австрии, в Германии, то есть мы видели Европу и Азию. А в Америке отметили для себя явное отличие. Я ещё не могу сфомулировать, в чём это отличие, но своеобразие явное и непередаваемое.
- Настя, заметили ли вы какое-то отличие в выражении лиц американцев и, скажем, москвичей?
- Я увидела достаточно раскрепощённую, пёструю, не задавленную каким-то типичным внешним этикетом толпу, намного более естественную, органичную. В Москве это тоже можно увидеть, но в определённые часы, в определённых районах, типа Арбата. А здесь, в Нью-Джерси и в Нью-Йорке, я вижу гораздо больше улыбок, больше радости на лицах.
Мягков:
- Я обратил внимание на то, что здесь очень много едят на улице. Едят все и всё разное. В Москве редко встретишь человека, который идёт и ест на ходу....
Вознесенская:
- ...Разве что зимой мороженое.
Мягков:
- Да, зимой мороженое купить в Москве легче, чем летом... А здесь, в Нью-Йорке, едят на ходу или для перекуса присаживаются, где придётся. Очень забавно.
- Андрей, вы можете представить себе существование в Нью-Йорке русского театра, который бы позволил себе пригласить вас на роль в спектакле?
(Позднее такую практику сумел ввести монреальский русский театр имени Варпаховского под руководством Григория Зискина и Анны Варпаховской).
Мягков:
- Я не только могу представить такое, но и мечтал бы об этом. Мне кажется, такое вполне возможно. Даже необходимо.
- Необходимо для американцев или для русскоязычных иммигрантов?
- Думаю, что и для американцев это было бы небезынтересно.
- А это не было бы похоже на открытие в Москве какого-нибудь каракалпакского театра, где играют на каракалпакском языке и куда ходили бы только каракалпаки?
- Есть такая опасность. Но, конечно, здесь всё зависит от личности и масштаба приглашаемого. Когда приезжает в Москву, допустим, актёр масштаба Пола Скофилда, то москвичам это очень интересно. Думаю, если бы в Америку приехал приглашённый на роль в американском театре Смоктуновский... Мне кажется, это было бы интересно.
- Боюсь, что мировая слава Скофилда...
- Не сопоставима со славой Смоктуновского? Пожалуй, вы правы.
Когда эмигрировали ваши друзья или коллеги, или даже родственики, как вы относились к ним?
Вознесенская:
- Это всегда было очень тяжело.
Мягков:
- Я относился к этому, как к решению людей гонимых, к решению, вызванному трагической необходимостью. Люди уезжали иногда против своей воли или оставались тоже против своей воли. Естественно, никакого порицания с нашей стороны не было. Я прекрасно понимал, что поступок и тех, и других требовал мужества.
- Требовалось огромное мужество, чтобы уехать, или огромное мужество, чтобы остаться?
Мягков:
- И для того, и для другого нужно было огромное мужество. Я с уважением относился даже к тем, кто уезжал не из идейных соображений, а из чисто экономических. Каждый человек должен иметь право жить там, где ему выгодно и где ему лучше. Но среди моих знакомых экономических эмигрантов не было. Люди моего круга уезжали потому, что их у нас либо не печатали, либо не давали ставить спектакли или снимать фильмы, записывать пластинки, выступать с концертами... Либо власти сами выдворяли неугодных, мыслящих инако. Это были в основном люди талантливые, достойные. Мы даже не думали осуждать таких людей.
- Вы в Америке, возможно, встретили своих давних знакомых, с которыми учились в театральном институте или играли в театре, снимались в кино. Эти ваши знакомые устроились кто хуже, кто лучше, работают, купили дом, открыли бизнес, но ценой отказа от своей прежней творческой профессии. Как вы к ним относитесь?
Мягков:
- Ну, я вообще не считаю переход из одной профессии в другую предательством. Я в своё время тоже закончил Химико-Технологический институт в Ленинграде, но потом предал профессию и поступил на актёрский факультет. А сейчас на грани того, что готов предать и эту профессию и заняться чем-то другим.
- Почему?
- Надоело. Устал. Не убеждён в том, что я могу что-то интересное ещё сделать на сцене. А вот живопись и литература меня сейчас очень увлекают, правда, возраст уже не тот, чтобы начинать что-то заново. Я это к тому, что не считаю отказ от профессии предательством. Каждый живёт по тем законам, которые определает для себя сам, и если ему его профессия наскучила, он вправе её сменить. Если актёра или писателя заинтересовал бизнес – я рад за него, особенно, если бизнес приносит и радость, и деньги.
- Завидуете таким людям?
Мягков:
- Сказать «нет», наверное, было бы слишком просто. Сказать «да» тоже неправильно... Наверно, интересно было бы пожить, не думая о деньгах, но поскольку у меня не было такой возможности, я даже не знаю, завидую я или нет.
- Ваша популярность выпала в основном на брежневские времена...
Мягков:
- ...И на хрущёвские, и на брежневские, и на черненковские, и на горбачёвские...
- Вы забыли андроповские...
- Да, простите, и андроповские. То есть я хорошо работал при пяти Генеральных секретарях КПСС.
- Но основной период вашего творческого успеха выпадает на 60-е-70-е годы. Сейчас иное время. Когда человеку вашей профессии, актёру, было спокойнее и интереснее работать в России?
- Вопрос не простой. Односложно не ответишь. Сейчас действительно сложнее.
Вознесенская:
- Во времена нашей актёрской молодости и даже зрелости уровень понимания, способность критического осознания действительности были ниже.
Мягков:
- Очень тяжелый период переживают сейчас театр и кинематограф. Очень тяжёлый. Надо понимать, что такое искусство театра. Многие режиссёры за всю свою жизнь так и не смогли с этим пониманием соприкоснуться. И не потому, что они не хотели. Многие очень хотели, но властями от культуры не поощрялись ни более глубокое раскрытие пьесы, ни новые формы. Если в советском театре форма была раз и навсегда данная - социалистический реализм - и ни шагу ни вправо, ни влево, то сейчас, поскольку дана свобода действий, идёт активный поиск новых театральных форм, незнакомых нашему зрителю, непривычных. Поэтому что-то принимается в штыки публикой. Контроля, цензуры в советском понимании нет.
- Есть ли роль, которую вы бы хотели сыграть?
- Боюсь показаться кокетствующим, но нет у меня такого желания. Начинал я работать в театре с Олегом Николаевичем Ефремовым. Тогда он возглавлял театр «Современник». Этот театр был для того времени совершенно особым, не сравнимым с другими. Ефремов меня убедил в том, что не очень важно, большую или маленькую роль ты играешь, а важно, в каком деле ты участвуешь. «Современник» тогда участвовал в очень конкретном деле: он был флагманом нового, глубокого по мысли и по режиссёрскому подтексту, левого театра, и мне очень нравилось дело, участником которого я тогда был. Это было задолго до появления Театра на Таганке. Я до сих пор убеждён в том, что дело, в котором ты участвуешь, важнее, чем роль, которую ты играешь в этом деле.
- Может быть, именно поэтому сейчас вы решили уйти из дела?
- Очень, очень может быть. Я не вижу дела, в котором я мог бы участвовать. А с другой стороны, мне повезло, потому что я играл много из того, о чём в молодости мечтал: и Дядя Ваня, и Треплев, и Алёша Карамазов... В общем, не простаивал.
- Настя, у меня теперь к вам вопрос: каково женщине в русском театре? Я не имею в виду репертуар, потому что женских образов в русской драматургии немало. Я имею в виду другое. Поясню: в Америке идёт активная борьба за равноправие женщин с мужчинами. Женщины считают, что их права ущемляются, что они в американском обществе всё-таки отстают от мужчин в оплате труда, в положении в обществе. Считаете ли вы, что и у вас в стране, и у вас в театре, в кинематографе женщин ущемляют, с их интересами меньше считаются?
Вознесенская:
- Женщины, конечно, несомненно более слабые существа. Можно оспаривать это сколько угодно, но это так. А слабому существу в такой структуре, в какой мы сейчас живём, труднее. Это ощущают не только женщины, а любые более слабые существа, те, кто без кулаков. Таким людям труднее в наших условиях, рассчитанных на выживание сильнейших. Если же говорить о специфически актёрской профессии, о женщине как актрисе, то сценическое искусство – то последнее метро, в котором нам наиболее уютно. Ты сидишь, и тебя везут. Искусство даёт тебе возможности для более наполненной жизни, для ухода от той жёсткой реальности, в которой мы сейчас оказались. Думаю, поэтому многие женщины в России хотят быть актрисами.
- В сложившихся в вашей стране условиях, какое чувство у вас превалирует: оптимизма или разочарования?
Вознесенская:
- Мы находимся на разрыве. Мы от каждого дня чего-то ждём, но нервы, не только наши, а вообще всех наших сограждан, очень сильно напряжены.
Мягков:
- Я не могу себя отнести к таким уж отпетым нигилистам, не верящим в светлое будущее, но и оптимизма особого у меня нет. Я верю, что, конечно, Россия изменится, но, как говорится, «Жаль только - жить в эту пору прекрасную уж не придётся - ни мне, ни тебе», потому что стране, пережившей 70 лет разрушения, потребуется как минимум 100 лет восстановления. Даже стольких же 70 лет восстановления будет недостаточно. 100 – 150 лет должно пройти, и за этот срок, может быть, начнётся процесс положительного, нормального человеческого развития, то есть развития более цивилизованного национального русского характера, и, соответственно, более цивилизованного государства. А пока мы, за редким исключением, следуем последней ремарке Пушкина в его пьесе «Борис Годунов». Помните? «Народ безмолвствует».
Добавить комментарий