Первая книжка. Из 1970-х

Автобиографическая повесть "Человек из толпы" написана в 1994 г. Была представлена на конкурс биографий "шестидесятников" - "Гляжу в себя, как в зеркало эпохи...", объявленный газетой "Невское время" и Институтом социологии РАН; в 1995 г. автор был признан одним из основных победителей конкурса, и книга предполагалась к изданию. Однако, кризис 1998 г. помешал претворению этих планов в жизнь. Отрывки из повести печатались в периодике ["Невское время", "Невский альбом", "Час пик" (СПб), "Независимая русская газета" (Англия), "Горизонт" (США), "Мишпоха" (Беларусь) и т.д.].

 В предлагаемый отрывок автор внес минимальные коррективы и дополнил его последними абзацами. Сейчас автор не то, чтобы написал все иначе, - он и вовсе не стал бы писать мемуары. Да и не станет, надеюсь.

 ...К 1976 году у меня поднакопилось достаточно стихов, как-то устраивавшего меня уровня и, с моей точки зрения, в какой-то степени "проходимых", я перепечатал их на машинке, скомпоновал из них "книжку" и отнес в "Советский писатель".

 Я знал, что рассчитывать мне не на что (ну, скажем честнее, почти не на что: огонек надежды все-таки теплился), и никаких особых надежд не питал, но я впервые попал в издательский мир, и мне было любопытно. Редактор, которого мне назначили, была женщина, в общем-то, неплохая, только сделать она почти ничего не могла, да и не очень пыталась, пожалуй. Наша с ней совместная работа над книгой тянулась ни шатко, ни валко; полученные на нее внутренние рецензии нельзя было назвать отрицательными, во всех них не было прямого отказа, в каждой были слова насчет того, чтобы "продолжить работу с автором", хотя встречались и удивительные по откровенности пассажи.

 Писали эти рецензии довольно известные тогда ленинградские поэты, почти все они умерли. Я сознательно не привожу их фамилий: и тогда-то я не испытывал к ним никаких особо сильных эмоций, какие уж теперь могут быть счеты? Но рецензии у меня сохранились, так что особо "сильные места" разных рецензентов, сливающиеся в единый текст, цитирую не по памяти. Итак:

 "...Разговор не столько о частностях, об отдельных неточностях и недоделках, сколько об отношении автора к действительности, к окружающему миру... Автору надо... решительно снять вещи... не отвечающие требованиям времени по своим мировоззренченским установкам... придать всему сборнику более светлую тональность..."

 "... В стихах встречаются неясные ситуации, намеки, недосказанность... строки стихотворения представляются какими-то "потусторонними", теософическими... во многих стихах совершенно неуместно употребляются обороты: "Бог весть... ", "боже ты мой...", "слава богу...", "Дай-то бог..."... "ощущенье взгляда оттуда, с высоты". Исторический цикл... мог бы быть верным выходом в гражданскую тему. Однако, и тут не четки позиции, странно стихотворное толкование истории..."

 "...Мир его поэзии выглядит нарочито мрачным... <автор> прямо-таки увлекается показом теневых сторон жизни, в результате чего картина жизни получается искривленной... Ко многим стихотворениям у читателя могут возникнуть претензии мировоззренческого характера... Нет, с таким мироощущением, с такой верой в нашу жизнь в поэзии далеко не уедешь... хочется опротестовывать автора, видящего жизнь в столь мрачном свете. Хочется посоветовать автору снять шоры с глаз и посмотреть в лицо времени - оно молодое, доброе... В наше время уметь писать стихи - этого мало. Советскому поэту надо быть глашатаем времени, идущим с ним в ногу..."

 Не ровняю, конечно, масштабов, но все, как у Булгакова: "...Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке..., несмотря на их... уверенный тон."

 Яснее всех выразилась редактор из Лениздата, куда я тоже попытался "пристроить" свой сборник (кстати незадолго перед этим проявившая определенное мужество и "пробившая" книгу стихов молодого тогда поэта-авангардиста, известного в кругах "второй литературной действительности"): "Это не наша литература. Вы меня понимаете?.."

 В том-то и дело, что я искренне ее не понимал: я и изначально отобрал в книгу самые нейтральные из своих стихов, а уж после "работы" в "Совписе" там и вовсе не могло остаться даже намека на "криминал"; что же они за сердцеведы такие, читающие в душе человеческой?.. Все это тянулось года два-три, за это время после очередной конференции молодых писателей Северо-Запада в году 1977 небольшие подборки моих стихов напечатали в "Авроре", "Неве" и "Молодом Ленинграде", редактор моя начала заговаривать о "паровозах" (так назывались специально написанные известного рода стишки, протаскивавшие за собой вереницу других, не отягощенных идеологической нагрузкой), я отшутился, но все это начало мне надоедать, пока в году 1978 или 79-м не завершилось довольно в каком-то смысле для меня печально (я не книжку имею в виду - рукопись я благополучно забрал из "Совписа" в году 80-м, стало совсем очевидно, что никакого толка из всей этой возни все равно не выйдет)...

 ...На службе меня вызвали к "режимникам" и поговорили; поводом для первой части разговора был пустяковый "прокол" во время междугороднего телефонного разговора по работе: я не то, чтобы "разгласил", но "чуть было не разгласил" (в будке с междугородным телефоном висела табличка с чем-то вроде "Помни! Разговоры прослушиваются американским консульством"; не уверен насчет американцев, но наши "режимники" прослушивали), сопровождавший меня сотрудник сектора, несший формальную ответственность за "покушение на разглашение", все время под столом наступал мне на ногу, удерживая от того, чтобы я в запале не "усугубил вину", когда пытался объяснить "режимникам" абсурдность происходящего.

 Вторая часть разговора последовала вскоре и как бы в продолжение первой, но уже в другом составе участников - на предмет того, что им известны мои литературные увлечения и попытка издания книжки, и они готовы посодействовать в ее издании в обмен (это было выражено как-то помягче) на минимальное сотрудничество (тоже как-то не так было сказано, помощь что-ли...), каковое сотрудничество (о вербовке не то, что слова - намека не было) должно было выразиться в совместных попытках уберечь неопытных, горячих юношей от опрометчивых поступков, могущих искалечить их молодую жизнь, что конкретно должно было воплотиться в предоставлении общего характера информации о направлении образа мысли определенного круга лиц из бывшего ЛИТО Кушнера и, собственно, о нем самом (ЛИТО к тому времени по разным причинам распалось, мы изредка собирались более узким кругом у кого-нибудь на квартире, может быть, именно поэтому...).

 Надо сказать, что я не был вовсе не готов к такого рода разговору, знакомые предупреждали о возможности чего-нибудь такого типа и порекомендовали некую линию разумного поведения, которой я и воспользовался; правильно ли я поступил? - я долго пытался ответить на этот вопрос, и не мог; решил, что это из разряда тупиковых ситуаций, когда вообще не существует "правильного" решения. Суть рекомендации была такова: перед тобой профессионалы, вступать с ними в разного рода "игры" не стоит (к тому времени у меня перед глазами было несколько таких печальных примеров: пытавшиеся вести с "ними" свою игру всегда так или иначе оказывались в проигрыше, иногда очень серьезном), если ты не собираешься уехать из страны или стать активным диссидентом, держись линии - я ничего не знал, не знаю и в будущем не узнаю; вокруг меня никаких сомнительных разговоров не ведется, сам- и тамиздатовских книжек я в глаза не видел и в руках не держал, ничем полезным я вам, в принципе, оказаться не могу и никогда не смогу; полного идиота строить из себя не стоит, ни в какие дискуссии не вступать. Приблизительно так я и держался, разговора "за жизнь" не поддержал, пробовать выяснить, кто и что их особенно интересует, не пытался, хотя зацепку для этого они вроде бы давали; довольно быстро интерес ко мне был потерян, выразив вежливое сожаление и не вернувшись к вопросу о "литературной помощи", мы навсегда расстались. Несколько позже я узнал, что не одного меня пытались "подцепить на крючок" из нашего круга, да и нет у меня полной уверенности, что все эти попытки оказались безуспешными. Всех, кого это могло касаться, несмотря на прозрачный намек о "неразглашении", я предупредил. Мне казалось, что получилась "почетная ничья", какое-то время я даже несколько гордился собой, но как же я был неправ!..

 Только через некоторое время я стал ощущать разрушительные последствия всего этого разговора. Мне трудно связно выразить это ощущение горечи и беспомощности... ну, не издали бы мою книжку и черт с ней, не очень-то я на это и рассчитывал, но ведь оказалось, что утрясти все так просто, как говорится, "счастье было так возможно"; не то, что я жалел о своем отказе - уж о чем о чем - об этом и мысли не было, но какой-то червячок точил меня... бывало, что на таких встречах кому-то что-то подсыпали в кофе или давали выкурить - мне и этого не понадобилось.

 Тут, конечно, тоже много чего совпало: отъезд друзей, вторжение в Афганистан, сложности в личной жизни, почти полное подавление диссидентского движения и много еще чего, но конец семидесятых – начало восьмидесятых были для меня очень трудным временем; только внешним проявлением этого глубокого внутреннего кризиса было то, что я почти полностью перестал писать стихи... Те же, что писал, и те, что уж никак не могли войти в "советскую" книжку, были частично опубликованы в самиздатской антологии "Острова" и неподцензурном же журнале "Молчание" в начале 80-х.

 ...А книжка моя вышла, в том же "Совписе" и более чем наполовину в том же составе... только в другие времена и, по сути, в совсем другой уже стране - в 1992 году.

 И последний забавный штрих. В 2011-м году вышла в свет роскошно изданная филфаком петербургского Университета энциклопедия в двух томах: "Литературный Санкт-Петербург". Стоила она немеряно, приобрести ее у меня возможности (да, честно сказать, и желания особого) не было, но за то небольшое время, что она была у меня в руках, обратил внимание на статью в непосредственном соседстве с заметкой о себе - об одной довольно известной в свое время поэтессе. Той самой, которая подловила меня в своей рецензии на злоупотреблении "божественным". В те времена, когда поэтесса ее писала (начало 80-х), она работала литконсультантом в отделе поэзии одного из самых солидных литературных журналов Ленинграда. Отзыв ее окончательно формально и "похоронил" мою книжку. Кстати, человек она была, видимо, неленивый и деньги свои отрабатывала честно: на весь мой сборник из сотни стихотворений этих строк с упоминанием "божественного" (или намеком на него) и было-то штук пять – она нашла их все! Ладно, и тут все, можно сказать, нормально: зарабатывала на жизнь, как и чем могла.

 Написал "как и чем могла" - и задумался. Речь, собственно, о формальном профессионализме. Поэтесса в своей рецензии написала еще: "..."Ах, как славно мы завтра умрем" - так начинается стихотворение "Ночь на 14 декабря 1825 года". Здесь автор от лица декабристов как бы предвосхищает события. Но едва ли о смерти думали в ту ночь декабристы! Это была не жертвенность, а вера в победу! Иначе и не стоило, и не было бы восстания..." Был в сборнике такой стих, и были в нем такие строки, ими оно начиналось: "Ах, как славно мы завтра умрем \ На ветру, на недрогнувшей площади!.." Тут надо заметить следующее. Я в стихах редко и мало привязан к совсем уж документальным реалиям, мне они не кажутся важными и существенными в поэзии (впрочем, не тот случай, когда бы стал рьяно отстаивать эту позицию). Но этот стих – редкое исключение: я почти дословно привел известное восклицание декабриста Александра Одоевского в ночь перед восстанием: "Умрем! ах, как славно мы умрем!.." Слова эти даже не то, что известны - они общеизвестны, а поэтесса кончила гуманитарный, хотя и не бог весть какого уровня, ВУЗ - видать, не на одни "пятерки" училась. Повторюсь, речь идет уже не об идеологической позиции, а о простом профессионализме. Но и то надо сказать: знала... не могла не знать поэтесса, что возразить я ей никак не могу, дискуссии рецензируемого с рецензентом в те достославные времена как-то не были приняты.

 Возвращаясь к вопросу о "божественном". Из статьи о поэтессе с удивлением и полным восторгом узнаю о ее теперешней карьере: публикуется в журналах "Православный собеседник", "Церковный вестник" и "С.-Петербургские епархиальные ведомости", а уж даже названия ее теперешних сборников и поэм... - куда мне с моими тогдашними робкими "боже ты мой"? Нет, все же какие поразительные случаи духовного преображения бывают с людьми!