Я видел многое, в том числе и то, что не хотел видеть. Как сейчас помню, мне совсем немного лет, нас с моими братьями везут в новое пристанище, где бы мы служили опорой для людей. На наших глазах ломают и уносят тех, кто были до нас, а меня и мою родню распределяют по всей территории. Аушвиц — так называли это место злые люди в серых мундирах, а от других, одетых в простые полосатые рубахи или же вообще бродивших без них, слышалось чаще слово «Освенцим». Полосатых людишек было очень много, они бегали по всему пристанищу, расставляли нас, как приказывали серые мундиры и снова бегали. Один из таких поставил меня неправильно на новое место, и мне приходилось смотреть на то, что происходит внутри, в то время как мои братья смотрели наружу. А что я могу поделать? Раз поставили, надо так и стоять. Это конечно, гораздо скучнее чем те пейзажи, которые я видел по пути сюда, но я не имею право спорить, мое дело за малым — стоять.
Пока я наблюдаю за безжизненными помещениями родня рассказывает, что же происходит снаружи. А там скажу вам, все более разнообразно чем здесь. Меняется погода, бывает дождик польет и все вокруг становится сыро. Даже я ощущаю на себе эти капли, стекающие по моей спине. Все дни там бегают полосатики, работают, иногда за ними гоняются злые люди в серой форме и бьют их плетками. Полосатики их называют фрицами между собой. Видимо, для них это очень обидно, поскольку пару раз слышал, как мундиры называли полосатых жидами, звучало грозно и страшно.
Также, по рассказам братьев, я узнал, что ночью на улице никого нет, за исключением нескольких фрицев, которые патрулируют территорию. Ночью тишина, слышно лишь гул ветра и шорох насекомых в траве. А наверху вместо ослепительного и согревающего Нечто находится белый шар и вокруг полным- полно маленьких песчинок такого же цвета. Я бы хотел посмотреть на ночь, но не могу.
Долгое время я ничего видел. Перед моими глазами было темное помещение, небольшого размера, абсолютно пустое. Там не было даже пыли, до определенного момента. Навсегда запомню тот первый раз, тот первый ужас, который повторялся впоследствии неоднократно. Однажды двери в комнату открылись. Сначала я увидел фрица, а потом как туда начали забегать полуголые полосатики. Я понял, что это были они, так как у серых мундиров всегда были чистые лица, а у них нет. Я не понимал, зачем их сюда загнали, как и в принципе не понимал значения этого помещения. То ли это спальня огромная без кроватей, то ли тюремная камера для обдумывания своего поведения — не понятно.
Поскольку комната не могла похвастаться своими размерами, полосатики буквально прижимались друг к другу, как мы с братьями, и дрожали. Как только за ними плотно закрылась дверь, с пола начала подниматься зеленоватая дымка. Все кричали, начинали ломать дверь, стучаться изо всех сил. Кто-то поднимал детей на свои плечи, дабы уберечь от яда, но те теряли сознание и падали, поскольку успели надышаться отравой, находясь еще на полу. Какая-то женщина кинулась откачивать детей, но за считанные секунды сама упала рядом с ними. Кто-то из полосатиков подошел ко мне и начал истошно бить меня, это им не помогало, а я совсем не чувствовал этих ударов. Одна из женщин в порыве гнева расцарапала мне лицо своими грязными от земли ногтями. Вот это я уже почувствовал, но держался.
Люди падали друг на друга, образовывая холм спасения для последних выживших, но и это не спасало. Самые сильные умирали последними, взобравшись на гору трупов, они пытались до конца найти выход наружу, но дымка находила их быстрее. Я тоже чувствовал этот запах, и, если бы я был человеком, то наверное также корчился от мучений. Но я не человек, и все что я могу делать, — смотреть. Мне очень хочется крикнуть «Стоп!», но меня никто не услышит, кроме родни. Хочется плакать, но я не могу. Мне бы так хотелось, чтобы дождь, который постоянно бьет меня по спине, прошел сквозь меня и выступил на лице, чтобы полосатики знали, что хоть кому-то здесь их жаль.
С тех пор здесь начала появляться пыль, и она была единственной, кто, помимо меня, видел это. Мы на пару с ней узрели больше насилия, чем самый фанатичный маньяк на этом свете. Каждый раз, когда здесь снова появлялись полосатые, начиналось все по новой. Я бы очень хотел не смотреть на это, но увы, такова моя участь. Я очень зол, что появился на свет тем, кем являюсь. Братья спрашивали меня постоянно, когда слышали крики оттуда:
- Что происходит? Кого ты просишь остановиться?
А я не мог им ничего сказать, это выше моих сил. Всякий раз, когда кто-то из них заводит речь об этом, я молчу. Я молчу в память о полосатиках.
Я видел многое, в том числе и то, что не хотел видеть. Я кирпич, который действительно видел смерть.
***
Редакция ЧАЙКИ обратилась с несколькими вопросами к автору рассказа, Николаю Голынину, дебютировавшему в нашем журнале.
Ирина Чайковская. Николай, вы молодой человек, что вас подтолкнуло написать рассказ на тему концентрационного лагеря, Холокоста?
Николай Галынин. В школе я не сильно увлекался историей, она мне казалась до бескрайности скучной. Мне было совсем не интересно слушать про ожесточенные бои, большие потери, подвиги солдат и тому подобное. Я следовал логике: "Это было до моего рождения! Зачем мне вообще это!?" Но однажды на уроке по истории у нас речь зашла про Холокост и это повергло меня в глубочайший шок. Мне тогда стало действительно не по себе от такой жестокости. И этот момент запомнился мне надолго. Хотелось как-то отдать дань уважения всем выжившим. Я постарался сделать рассказ максимально достоверным, хотя и уверен в том, что многое может являться неправдой.
И.Ч. Как вы пришли к такому интересному решению: написать рассказ от имени "неодушевленного" персонажа?
Н.Г. Эта идея уже давно таилась у меня в голове. Я просто однажды задумался, если бы камень обладал душой и имел бы способность говорить, то наверное он бы рассказал самую удивительную в мире историю. Шло время, идея в голове оставалась, но претерпела несколько значительных изменений.
И.Ч. В рассказе есть следы того, что он написан российским человеком. Вы их оставили сознательно или по недосмотру?
Н.Г. Я не задумывался на этот счет. Мне было важно показать пренебрежение и ненависть офицеров рейха к плененным. А для русскоговорящего "жид" - самое пренебрежительное слово по отношению к еврейскому народу.
И.Ч. Успеха вам! Вы начали рано, в 21 год. Желаем вам дальнейшего восхождения по этой весьма непростой дороге!
Добавить комментарий