Извините, но процитирую самого себя: «Сочинял Фима легко. Был замечательным рассказчиком. Когда он выходил вечером на деревянную набережную вдоль брайтонского пляжа, вокруг тут же собиралась толпа. А он как истинный артист импровизировал, рассказывая невероятные истории о своих приключениях. Большой живот трясся от смеха, бородка вздрагивала, глаза хитро светились. Настоящий сатир. Его слушали, вставая на цыпочки, чтобы разглядеть получше из-за спин стоявших ближе к рассказчику».
(«Жизнь и смерть еврейского театра. Факты семейной биографии»)
В 1982 году я взял у него интервью для нью-йоркского радио на русском языке «Горизонт». Магнитофонную запись этого интервью я недавно обнаружил в своём архиве. Текст публикуется впервые.
- Я очень доволен моей судьбой, - сказал мне Эфраим (Фима) Севела. - Если со стороны посмотреть, то судьба у меня сложилась, словно путь на Голгофу: столько в биографии трагических страниц. А сам я думаю, что всю жизнь мне невероятно везло, причём именно потому, что я, как говорится, не уставал искать приключений на свою... голову. Например, я выехал из России, не получив вызов из Израиля, а участвуя в проломе стены, которая открыла эмиграцию. Страх, пережитый мною, сделал меня больше евреем, потому что я впервые дрался за еврейское дело. А до этого я отдавал кровь, силы, энергию, нервы России, ибо верил в очень зыбкие, как выяснилось, идеалы коммунизма.
- Вы не по своему выбору, а по воле случая всегда оказывались на передовой ?
- Как правило, случайно. Я неожиданно для себя оказался на передовой в битве за выезд евреев из Советского Союза, за право на эмиграцию, став участником первой еврейской политической забастовки в Москве 24 февраля 1971 года. Это была сидячая забастовка 24 евреев в приёмной Президиума Верховного совета СССР. Позже нашу группу наградили эпитетом «мужественных евреев». Таким образом и я удостоился этого эпитета.
- Кто ещё, кроме вас, там был?
- Были там Виктор Польский, Меир Гельфонд, Эфраим Файнблюм, Лев Фрейдин, Юлия Винер... Это были, действительно, самые отчаянно смелые евреи России. Судьба свела их вместе. Я говорю «их», а не «нас», потому что я присоединился к ним в последнюю минуту. Меня пригласили, позвали, и я пришёл. Но готовили акцию они, которые удивительно красиво, мужественно, с элегантной грациозностью истинных джентльменов дрались в Москве за свои гражданские права тогда, когда никто не мог рассчитывать на возвращение домой. Мы все были готовы к длительным срокам заключения, если не хуже. Но пошли на риск. Как говорил мне потом начальник Антисионистского отдела КГБ СССР генерал-лейтенант Минин, который вызывал каждого из нас отдельно на беседу: «Я преклоняюсь перед вашим мужеством, потому что весь мир боится нашей страны, а вы не побоялись встать против нас, и выиграли. Почему вы выиграли, это вопрос другой. Но вы сделали невероятный шаг, будучи совершенно неуверенными в победе. Я как военный человек уважаю вашу смелость, хотя и безрассудную». Это говорил генерал-лейтенант Минин, которого мы звали «русским Эйхманом», поскольку в СССР он занимался, так сказать, «окончательным решением еврейского вопроса». Похвала в устах такого высокопоставленного врага дорогого стоила. Причём, говорил он искренно.
- Он что, каждого из вызванных хвалил за храбрость?
- Он вызывал каждого в отдельности, чтобы понять, почему такое могло произойти и как сделать так, чтобы это не повторилось. Ну, правда, как могло случиться, что в Москве, где никогда не было такого открытого, группового выступления в самом центре столицы рядом с Кремлём, 24 еврея фактически захватили приёмную Президиума Верховного Совета СССР? Как эти люди осмелились ставить ультиматум советской власти?! Главным пунктом ультиматума было требование открыть свободный выезд в государство Израиль для каждого еврея, который этого пожелает. И в 9 часов вечера за подписью Председателя Верховного совета Подгорного нам принесли бумагу, содержавшую согласие срочно рассмотреть наши требования. Нас даже не арестовали, а предложили всем пойти домой. Сотрудники КГБ в одинаковых пыжиковых шапках проводили нас до метро, а потом до дома, опасаясь, как бы какие-нибудь пьяные хулиганы не затеяли с нами драку, которую весь мир мог воспринять как наказание со стороны органов КГБ. Поэтому нас, как детей, проводили потом по домам. А уж где кто живёт, они хорошо знали. Сопровождали нас с огромным, подчёркнутым уважением. Мы выиграли. Впрочем, тогда мы ещё не знали, что выиграли. Надежды на выезд у нас не было. Зато был этакий угарный взлёт в настроении. То событие, пожалуй, было самым важным, самым поворотным в моей судбе. И люди тогда меня окружали особенные. Вот, например, Эфраим Файнблюм. Он репатриировался в Израиль, поселился в Беэр-Шеве, возглавил один из крупнейших израильских химических комбинатов в Седоме. Седом – это тот самый город в получасе езды на машине от Бэер-Шевы, который в Библии называется Содом. А рядом был город Гоморра. Седом расположен на много метров ниже уровня моря. Так вот, Эфраим Файнблюм превратил умирающий, разваленный израильскими социалистами, существовавший только на государственных дотациях завод в одно из самых доходных предприятий Израиля. Файнблюм, репатриант из Советского Союза, железной рукой навёл там порядок. А для участия в еврейской забастовке в приёмной Президиума Верховного совета он, будучи главным инженером одного очень важного завода под Москвой, приехал на служебном чёрном лимузине с белыми занавесками на окнах. Пока шла забастовка, шофёр ждал его в лимузине на улице. Когда мы вышли и прошли мимо чёрного автомобиля, Файнблюм, смеясь, сказал мне: «Шофёр не знает, что видит меня в последний раз». Этот человек, кроме того, что отлично работал в Израиле, удивительно повёл себя во время Йом-Кипурной войны, то есть войны Судного дня 1973 года. Кстати, в этой войне участвовали все наши ребята, которые были тогда в приёмной Президиума. Фима Файнблюм незадолго до войны впервые в жизни выехал туристом в Европу. Он полетел в Испанию на европейское первенство по баскетболу. Сестра Фимы училась в Хайфском политехе и играла в женской сборной Израиля по этому виду спорта. Естественно, Файнблюм болел за команду сестры. Он прилетел в Испанию и там узнал, что началась война с арабскими странами. Тогда Фима, меняя три вида транспорта за свой собственный счёт, на третий день войны добрался до Израиля, надел военную форму, участвовал в военных действиях на Синайском полуострове, был ранен. Вот из таких ребят состояла наша московская группа 24-х. Лёва (Арье) Фрейдин - геолог, открывший нефтяное месторождение на Синае. Он жил и работал в тяжелейших условиях пустыни. Настоящий солдат. Проезжал по пустыне на джипе тысячи километров. Это когда Израиль ещё не отдал Синай с нефтью Египту в обмен на мир. Лёва мог работать без сна и отдыха, не интересуясь зарплатой, просто ради своей страны. Женился в Израиле. Там родились его дети, сабры. И у Файнблюма дети-сабры. А мой сын, родившийся в Израиле, был самый первый сабра в нашей группе.
- Видимо, сама атмосфера Израиля способствовала высокой рождаемости у русскоязычных репатриантов?
- Энтузиазм был велик. Потом наши дети говорили по-русски с сильным ивритским акцентом. Мой малыш, когда я жил в Израиле, с гордостью говорил обо мне: «Мой папа солдат!» То, что я писатель и кинематографист, не было для него предметом гордости. Солдат – вот что важно! Ведь он видел меня в основном в военной форме. Как и многие израильтяне, я после войны оставался резервистом и каждое лето на один месяц призывался в армию. Это всё я рассказываю, чтобы вы поняли, какие ребята прорвали железный занавес в 1971 году.
- И фактически открыли эмиграцию...
- С этого началась официально дозволенная, узаконенная, массовая эмиграция из Советского Союза. 24 февраля была наша забастовка, а с 1 марта начался приём заявлений на выезд. В Москву пришла весна. Первыми, кого отпустили из Москвы, были мы. Причём, половина наших участников, в том числе и я, не имели вызовов из Израиля. Нас просто выставили из страны. Сначала я попал во Францию: нас посадили в самолёт в Москве и высадили в Париже, где была пересадка по дороге в Тель-Авив.
- Из тех 24 человек выехали все?
- Кроме троих, которых не выпустили, потому что они работали в военной промышленности и у них был допуск к секретности. Это были инженеры Владимир Дрестин, Павил Абрамович и Владимир Слепак, которого вообще угнали в Сибирь. На этих троих, особенно на Слепаке, власти отыгрались по полной. Остальные выехали. Чуть позже других отпустили Виктора Польского. Я благодарен судьбе за то, что оказался среди таких людей. Все лавры первопроходцев заслужили они. Но, хотя я считаю себя примкнувшим, последним, двадцать четвёртым, волею судьбы лавры свалились на меня. Это произошло не по моей инициативе, не по моей вине. Дело в том, что на Западе, во Франции, в Америке и даже в Израиле стали лихорадочно реагировать на то, что призошло в Москве, и бросились искать фигуру, на которой можно было эффектно показать эту историю. Я оказался самым подходящим, потому что кинорежиссёр, киносценарист, муж актрисы Вахтанговского театра из семьи любимца советских зрителей Утёсова, то есть мы - вполне обеспеченные, успешные по советским понятиям люди, - оказавшиеся вдруг в первом ряду борцов за выезд из СССР. Видимо, на примере нашей семьи показывать происходящее в стране было очень удобно. Если такие люди готовы рискнуть головой, лишь бы уехать из Советского Союза, то что говорить об основной массе русских евреев, которые не так обласканы властью. Во Франции мы были встречены большой группой известных евреев во главе с бароном Ротшильдом. Мои и моей жены портреты появились в самых разных газетах и журналах Франции, даже в прокоммунистических. Поскольку мы кинематографисты, нас тут же отправили на кинофестиваль в Канны, где было собрано полторы тысячи подписей участников фестиваля под петицией Брежневу в защиту права евреев на выезд из страны. Наши выступления на кинофестивале оказались хорошим стимулом для сбора подписей. Так невольно, неожиданно для самих себя, мы сделали доброе дело. Среди подписавших петицию были многие знаменитости, в том числе режиссёры Ингмар Бергман и Федерико Феллини, который лично от себя послал телеграмму Брежневу. Во Франции слава свалилась именно на меня с женой, поскольку наши друзья сразу поспешили в Израиль, где их ждал далеко не самый лёгкий путь абсорбции и где они, а потом и мы, неожиданно натолкнулись на бюрократию, социалистические порядки и тяжёлый климат. Но пока мы с женой выступали во Франции с рассказами об условиях жизни евреев в Советском Союзе. Мы задержались во Франции не потому, что сами захотели, а потому, что нас попросили об этом. И ещё нас задержало во Франции то, что моя дочь Маша, которой было 11 лет, блестяще говорила по-французски с парижским прононсом, поскольку в Москве училась в очень хорошей фрнцузской школе. Первое французское телевизионное шоу о том, что произошло с нами в Москве, было построено на моей дочери. Эта девочка с белыми бантами, потрясая кулачками, очень темпераментно рассказывала французам о том, почему с её точки зрения евреи поднялись и как это произошло. Париж буквально рыдал, глядя на мою девочку и слушая её взволнованный рассказ. Потом её узнавали на улице, закармливали в ресторанах, тащили в магазины, предлагали платья... Мы гуляли по Парижу, и она мне сказала: "Знаешь, папа, нам нужно купить сто номеров журнала, где на обложках наши портреты, и тогда всю жизнь никто не будет у нас просить плату ни в ресторанах, ни в магазинах». Она решила, что так, как сейчас, может быть всю жизнь. Сейчас Маша - специалист по японскому языку и в Йокогаме преподаёт английский язык в японской школе. А кроме английского, японского и французского, она свободно говорит на иврите и на русском. Девочка оказалась очень способной.
Из Парижа мы приехали в Израиль и сразу включились в очень непривычную для нас, непростую жизнь этой страны. Там у нас родился сын, который, как я уже говорил, был первым в нашей группе саброй. Ему дали имя Дан. И тогда мы оказались в центре внимания уже израильской прессы. Фотографии Дана появились в израильских журналах. Когда ему делали обрезание, то был устроен чуть ли не национальный праздник, на который пришли даже самые большие военачальники, и среди них контр-адмирал Мока (Мордехай) Лимон, кстати, уроженец Барановичей в Белоруссии. На обрезании он подарил моему сыну серебряную чашу, которую привёз из Франции. Ему, в свою очередь, подарил эту чашу барон Ротшильд в Париже, где адмирал возглавлял израильскую военную миссию во Франции. На чаше по просьбе адмирала было выгравировано: «В этот день родился сын Севелы», имя новорождённого тогда ещё не было известно.
- Мы начали разговор, можно сказать, с середины вашей жизни. А как вы пришли к мысли о борьбе с всесильным режимом, благодаря которому ваша жизнь, жизнь мальчика из Бобруйска Фимы Драбкина, ставшего Эфраимом Севелой, складывалась более чем благополучно?
- Я думаю, тут ответ стандартный. Даже самые благополучные люди в Советском Союзе рано или поздно начинали чувствовать, что их от постоянного вранья властей уже тошнит. Нас тошнило даже от благополучия, достигнутого в стране, где всё основано на лжи. Когда человек достигает определённого возраста, утверждается в своём благополучии, уже не рвётся вверх по карьерной лестнице, он задумывается о более нравственных формах существования. И тогда он порой решает бросить всё и сжигает все мосты. Так я в 43 года решил начать жизнь с нуля, хотя с точки зрения элементарной логики это было неразумно.
- Власти СССР часто объясняли такое поведение психическим отклонением, объявляли диссиденствующих интеллигентов сумасшедшими и отправляли в психушки на принудительное лечение.
- В таком случае, мой пример не типичный. Меня не объявили сумасшедшим, и я не только ничего не потерял в результате эмиграции, но, наоборот, на Западе добился большего, чем в СССР, хотя и там, в Союзе, до выезда у меня вышло 8 фильмов на разных киностудиях...
- Я помню некоторые, например, «Годен к нестроевой»...
- Это был последний фильм, который я сделал перед отъездом...
- Он очень хорошо прошёл по всем городам страны...
- Да, его посмотрели в первый год 60 миллионов зрителей. Он был коммерчески очень успешен. В этом фильме я выступил в качестве автора сценария, режиссёра и даже актёра, потому что мне пришлось срочно заменить заболевшего артиста. Я просто не мог ждать, пока он выздоровеет. С этим фильмом у меня связаны воспоминания о прощании с Москвой. Когда мы ехали в аэропорт Шереметьево от моего дома на Ленинградском проспекте, моя дочь обратила наше внимание на то, что на стенах висели афиши именно этого фильма и на афишах были две жирные чёрные полоски на тех местах, где стояла моя фамилия как сценариста и как режиссёра. Так Москва попрощалась с нами. Мы для неё умерли.
- Ещё были фильмы...
- «Крепкий орешек» с Надей Румянцевой, «Аннушка» с Ириной Скобцевой и с Борисом Бабочкиным – это была одна из его последних ролей в кино, «Чёртова дюжина» с Бернесом, Шпрингфельдом, Телегиной, Пельтцер и Сергеем Филипповым. Там я был только автором сценария, но режиссёр Павел Арманд (кстати, племянник Инессы Арманд, любовницы Ленина) был настолько больной, что мне пришлось за него режиссировать. Он вскоре умер от инфаркта. Ещё были фильмы «Нет неизвестных солдат», «Наши соседи», «Пока не поздно»...
- Одновременно вы работали в газете?
- Нет, я до того ушёл из газеты, из журналистики, и перешёл в кино с первым же своим сценарием. А журналистом я работал в Литве, где в те годы происходили весьма примечательные события. Там шла партизанская война. Это была единственная из оккупированных Советским Союзом республик, в которой народ продолжал сопротивляться и бороться за свою независимость. Всё это происходило на моих глазах, и тогда, пожалуй, появилась первая серьёзная трещина в моём советском мировоззрении, в моём отношении к коммунизму. Я был свидетелем того, как вешали людей на площадях за то, что они не хотели быть под властью Москвы. Я видел, как выселяли деревню за деревней. Целые уезды обезлюдели. Только одичавшие кошки бегали по крышам. Литовцев увозили эшелонами в Сибирь. На моих глазах маленький народ, имевший мужество не сдаться, не стать на колени, довели до полного обескровливания. Литва потеряла по официальным данным 50 тысяч только убитыми, и ещё полмиллиона литовцев было сослано в Сибирь, где многие погибли. Сопротивление продолжалось до 1951 года, когда почти полностью уничтоженное литовское подполье капитулировало. С того времени в Литве на многие годы установилась тишина, как на кладбище.
- Те события были показаны в фильме «Никто не хотел умирать».
- Верно. Фильм был поставлен моим другом Витаутасом Жалакявичюсом, который начинал режиссёром на первом по моему сценарию фильме «Пока не поздно». Это была его первая работа по окончании ВГИКа. Очень талантливый человек. Помню, как после просмотра его главной картины «Никто не хотел умирать» я сказал ему: «Знаешь, чувствуется, что ты сам не видел того, что происходило в Литве, потому что ты учился тогда в Москве, а я был в это время в Литве и как журналист наблюдал происходящее в непосредственной близости». И дальше привёл ему такой пример: «Во время перестрелки в деревне я не слышал криков людей, даже раненых и умиравших. Я слышал жуткое мычание коров. Коровы страшно мычали, когда слышали стрельбу. Люди умирали молча, а коровы истошно орали из всех сараев от ужаса». Витаутас огорчился: «Как жаль, что ты мне раньше не рассказал. Это мог бы быть один из самых патетических эпизодов фильма». Литва дала мне благодатный материал для моих книг, таких как «Викинг», «Продай твою мать», «Тойота Корола», «Мужской разговор в русской бане». Я опять же благодарен судьбе за то, что оказался в Литве, когда всё было на сломе, все язвы открыты, когда жизнь и смерть, добро и зло прямо на твоих глазах корчились. Литва открыла мне глаза на Советскую власть. Я уже внутренне был готов к тому, чтобы в какой-то момент порвать с этой властью и уйти, дабы не нести ответственность за её злодеяния, не стать одним из палачей.
- А до Литвы вы верили в Советскую власть?
- Верил. Я ведь был сыном полка во время Великой Отвечественнной войны. Я бы не мог воевать за свою страну без веры в неё. Кстати, я написал роман под названием «Всё не как у людей», в котором описываю своё детство во время войны. В этой книге я выражаю благодарность стране, в которой вырос. Я ведь покинул Россию не потому, что я ненавижу эту страну и её народ. Я люблю Россию, потому что я часть её. Так я себя воспринимаю.
- Как часть и как соучастник страны с её добром и злом?
- Да, именно так.
- По-вашему, все, кто проживали и, главное, трудились в СССР или в любом другом тоталитарном государстве, в тот или иной период своей жизни, так или иначе, вольно или невольно работали на этот режим?
- Да, и должен чувствовать ответственность за это. Другое дело, что последующими действиями человек мог попытаться искупить зло, в котором участвовал.
- Как это сделал, например, Андрей Дмитриевич Сахаров?
- Каждый по-своему несёт ответственность за преступления тоталитарного режима и в каждом можно обнаружить следы его злого духа, следы той атмосферы, в которой мы родились, воспитывались, росли. Мы вскормлены добром и злом России. Я в книге «Всё не как у людей» описываю беспризорное и детдомовское детство во время войны. Пишу о мальчике, выброшенном взрывом бомбы из товарного поезда в самом начале войны, оказавшемся без родителей в 12 с половиной лет и до 17 лет бродившем по России. Он выжил, не умер с голоду, не стал вором, бандитом. Почему? Потому что на каждом его шагу встречались люди, которые, сами живя в нужде, в горе, протягивали ему руку. Это были в основном русские люди, много хороших русских людей, которые делились последним куском хлеба с беспризорным еврейским мальчишкой из Белоруссии. Они укладывали его спать вместе со своими детьми. Так продолжалось почти три года. А потом он сам пятнадцатилетним добровольцем пошёл в армию, которая приняла его как сына полка. Это моя история. Я очень признателен воспитывавшим меня тогда солдатам и офицерам Красной армии. Я считаю себя человеком с очень счастливой судьбой. Судьба всегда вела меня по краю могилы, но каждый раз я оставался живым, да ещё набирался таких впечатлений, которые потом помогли мне стать писателем. Когда я оглядываюсь назад, я думаю: «Боже мой, какой же я счастливчик, как мне везло и какую интересную жизнь я прожил!»
Все мои приключения - просто бесценный материал для литератора. Как я сейчас понимаю, я прожил несколько человеческих жизней. Видимо, я был впечатлительным ребёнком, потому что в моей памяти застряло множество эпизодов, каждый из которых мог бы стать или уже стал повестью, романом, киносценарием. У меня с детства хорошая память и на картины, и на звуки, это мне пригодилось и в кино, и в литературе. Оказавшись на Западе, где кино мне делать не удалось, потому что кинопроизводство стоит очень дорого, вкладывать надо миллионы, а западные продюсеры не любят рисковать и раскошеливаться для новоприбывших кинематографистов, особенно из России, мне пришлось заняться литературой. Я ушёл в литературу совсем не потому, что всю жизнь мечтал стать писателем, хотя я писал и в России, но только киносценарии. Впрочем, это тоже литература и сценарный опыт мне очень помог. Литература кинематографическая построена на изображении, и в ней никогда не бывает «воды», лишнего описательства, в сценарии нет места болтовне. Там главное диалог и действие. Эти качества очень ценятся в современной литературе. И когда я стал писать, оказалось, что я умею это делать так, как надо. Форма сценарно-кинематографическая очень удобна в литературе. В результате книги пошли у меня одна за другой. Первая же, так сказать, пробная книга «Легенды Инвалидной улицы» принесла совершенно неожиданный успех. Она вышла на шести языках. О ней накопились самые, я бы сказал, до неприличия хвалебные рецензии. Потом уже не я предлагал свои книги издательствам, а издательства стали предлагать мне контракты, причём самые крупные издательства в мире: «Даблдэй» и «Харпер энд Роу»в Америке, «Робсон Букс» в Англии, «Дэноэль» во Франции, а в Германии «Ланген Мюллер» и «Ульштайн» Акселя Шпрингера. Кстати, крупнейший в мире издатель Аксель Шпрингер был очень большим другом Израиля. В Советском Союзе его изображали этаким карикатурным фашистом, а он на второй день войны Судного дня на собственном самолёте приземлился в аэропорту Лод и положил перед Голдой Меир 3 миллиона долларов наличными. Аксель Шпрингер в течение многих лет пытался хоть как-то искупить вину немецкого народа перед евреями. Издательство «Ульштайн», которое нацисты, придя к власти, отняли у владельцев-евреев, после войны было куплено Шпригером и стало очень проеврейским. И вот в этом издательстве вышли мои книги «Попугай, говорящий на идиш», «Зуб мудрости», «Всё не как у людей», «Моня Цацкес – знаменосец». Книги изданы и в твёрдой обложке, и затем в карманном формате.
- Сколько всего книг вы написали?
- По-русски уже вышло 9 книг, а всего на данный момент 13 готовых книг и ещё несколько лежат в издательствах, а также у меня на рабочем столе и в моей голове. Писать я начал в 1971 году. Значит, за 11 лет мною написано и выпущено 13 книг и ещё 8 киносценариев, которые пока никуда не пошли. Я продолжаю работать впрок, пишу в стол. После каждого романа я сажусь и пишу сценарий, потому что кино – моя первая и главная любовь. Я не оставляю надежд вернуться в кино. Вскоре вылетаю в Германию, где я надеюсь договориться о постановке своего фильма.
- Сценарии вы пишете по своим романам?
- Нет, они все оригинальные, совершенно самостоятельные. Более того, по этим сценариям я потом могу писать книги. Например, сначала я написал сценарий «Мама», а потом этот сценарий перерос в книгу.
- Интересен тот особый путь, которым приходят ваши книги к русскоязычному читателю. За время моей жизни и работы в эмиграции я не встречал в эмигрантской русскоязычной периодике ни одного вашего рассказа, ни одного фрагмента из ваших романов. И рецензий на ваши произведения в эмигрантской печати я не видел. Тем не менее ваши книги быстро раскупаются, имя писателя Севелы широко известно в русскоязычных общинах зарубежья. Причём, ваши книги на русском языке издаются поразительно большими для эмигрантского писателя тиражами. Чем можно объяснить такой феномен?
- Как говорится, интриги сыграли в мою пользу. Так случилось, что «нет пророка в своём отечестве»: русская пресса зарубежья почему-то упорно меня замалчивает, игнорирует.
- Может быть вы сами игнорируете русскую прессу и отказываетесь от интервью?
- Нет-нет, что вы! Но я, действительно, мало общаюсь с пишущими по-русски, я «не тусуюсь», как сейчас модно говорить, не вхожу ни в какие круги и кружки, союзы и ассоциации. Я живу своей очень, я бы сказал, обособленной жизнью, много разъезжаю. Например, в 1980 году я жил в 9 странах. Не заезжал, а именно жил. Добрался до Таиланда, где провёл очень интересное время и написал там сценарий, который, как я надеюсь, буду экранизировать. Съёмки намечаю в Таиланде и в Германии, в Мюнхене. Таиланд - очень интересная страна. Там никто не слышал о существовании евреев. Поэтому у них нет антисемитизма. Евреев в Таиланде заменяют китайцы, которых местные терпеть не могут. Китайцы, как евреи, в большом количестве живут в диаспоре по всей Юго-Восточной Азии, и в каждой стране этой части мира китайцы занимают то место, какое занимали евреи в Европе: они сильны в торговле, активны, являются одним из самых динамичных элементов в стране, и, естественно, они становятся козлами отпущения при первых вспышках национальных страстей. Я с удивлением замечал, как плохо жители Таиланда говорят о китайцах, хотя китайцы много хорошего сделали для этой страны. Живя в разных странах, я наблюдаю другую жизнь, накапливаю впечатления для моих будущих работ. Скоро поеду в Европу, буду жить в Германии, потом в Голландии, потом перееду в Стокгольм... Антон Павлович Чехов, узнав, что в Дании вышла книга его рассказов в переводе на датский язык, написал брату: «Ну, теперь я спокоен за Данию!» А я теперь хочу быть спокоен за Швецию, где готовится издание моей книги на шведском. Поеду в Стокгольм по приглашению издательства.
- Именно потому, что вы живёте обособленной жизнью, это порождает разные слухи. Например, говорят, что вы один из немногих русскоязычных писателей в нынешней волне эмиграции, которые вполне прилично живут только за счёт своего профессионального литературного труда. В нашей эмиграции много талантливых людей в самых различных областях – и кинематографисты, и литераторы, и композиторы, и артисты, но они зачастую вынуждены отказаться от своей профессии, чтобы прокормить себя и свою семью, становятся программистами, водителями такси, страховыми агентами или агентами по продаже недвижимости... А потом у них не остаётся ни времени, ни сил вернуться к любимому делу, к творчеству. Как вам удалось не свернуть со своего пути, выстоять в безумной драке и гонке за место под чужим солнцем и остаться верным своему творческому призванию?
- Я думаю, что в первую очередь это случилось благодаря моему равнодушию к богатству. Я никогда не ставил перед собой цель разбогатеть любой ценой. Когда мы приезжаем на Запад, перед каждым открываются витрины мира изобилия, а в кошельке до обидного пусто. Появляется желание побыстрее заработать денег, чтобы всё это иметь. У меня такого желания не было. Я в своей жизни привык легко зарабатывать, но и легко терять. Могу довольствоваться малым ради более важного для себя. Я упорно делал только то, что мне нравится. Поэтому в первые годы моей жизни на Западе моя семья бедствовала. Еле-еле хватало на жизнь, потому что я занимался только трудом, который не окупался в то время: я писал. И не изменял себе. У меня были очень хорошие предложения: мне и моей жене предлагали работать на радиостанции «Свобода» в Нью-Йорке или в Мюнхене с очень высокой зарплатой. Некоторые мои коллеги соблазнились и пошли туда, но кроме зарплат, они ничего больше не получили в своей эмигрантской жизни. Они перестали быть писателями, кинематографистами, актёрами. Деньги их успокоили. Я понимал, что для меня это страшно: хорошо зарабатывать, успокоиться, стать добропорядочным мужем и отцом, положившим свою жизнь на алтарь семьи. Я мог бы благополучно жить и умереть в Париже, если бы воспользовался той временной славой, которая упала на меня во Франции сразу после приезда из Москвы. Но я не пошёл на это. Какой-то чёртик меня удержал. Видимо, дали себя знать моё беспризорное и армейское детство, умение ужать свои потребности до трёх долларов в день и при этом не чувствовать себя униженным и обиженным Богом, судьбой и обществом.
Моя жена стойко сносила моё чудачество, и это после довольно обеспеченной жизни в Москве. Ей даже нравилось, что мы опять стали жить бедной студенческой жизнью. В результате я выиграл. Покойный Александр Галич за три месяца до своей трагической смерти сказал мне, когда я был у него в Париже, а мы с ним были друзья, в Москве жили по соседству, он мне сказал: «Знаешь, я тебе завидую. Ты не соблазнился быстрыми и лёгкими деньгами и пошёл самым неимоверным путём, сидел и писал, не имея никакой уверенности, что это принесёт тебе, по крайней мере, хлеб насущный. И ты добился своего. А я пошёл на высокую зарплату и вот чувствую, что погибаю». Он погиб не по этой причине, а по другой, но он незадолго до смерти уже считал себя погибшим. Он чувствовал себя человеком, ушедшим от главного дела своей жизни, просто зарабатывавшим деньги. В искусстве только зарабатывать деньги нельзя. Этим многого не добиться. Я, к счастью, так сложилось, упорно добивался своего, не гоняясь за лёгкими деньгами, которые лежат на поверхности. В результате я сейчас в положении человека, который может жить не работая, ездить по земному шару, останавливаться в хороших гостиницах, летать в первом классе, и даже платить алименты.
- Будущим жёнам?
- Нет, бывшей. Всё же мой характер и мою своеобразную жизнь не каждая могла выдержать... Моя семья распалась. Жена осталась в Иерусалиме, и мой сын там, дочь Маша в Японии, а я в Нью-Йорке на какое-то время. У меня всё посвящено одному: работе над новыми книгами. В Израиле меня сняли с военного учёта по возрасту. Я уже не военнообязанный. Меня это совсем не обрадовало, а даже испугало. Казалось бы, можно радоваться: больше я не буду спать на земле, таскать на себе автомат... И тут я понял, что мне, действительно, уже много лет и для активной творческой деятельности времени осталось мало. Поэтому я решил, что буду безостановочно работать, чтобы успеть выговориться, выложить на бумаге то, что во мне ещё продолжает кипеть.
...Пока мы говорили, вода в чайнике выкипела, металл накалился и детектор дыма отчаянно засвистел. Мы бросились спасать чайник, махать полотенцем под детектором. Пожар не успел возникнуть. Эфраиму Севеле опять повезло.
Добавить комментарий