Андерстэнд

В свои шестьдесят пять лет Леня Шустер выглядел на сорок, не больше. Ни живота, ни седины, ни морщин. Только чуть-чуть сутулился и ходил медленно, глядя на носки своих старомодных давно не чищенных штиблет серыми печальными глазами, прятавшимися за большими, как у циркового клоуна, колесами-очками. При разговоре с женщинами он краснел и никто не слышал от него более двух, следующих одно за другим предложений. Не потому, что у него плохо варила голова. Нет, он был очень башковитый. Просто слова почему-то застревали где-то в горле и он замолкал, глядя на собеседника умными, все понимающими глазами. 

 Вот такого Леню, несмотря на категорическое нет его родственников и особенно тети Мани, женила на себе бойкая двадцатипятилетняя бухгалтерша Таня, когда ему было сорок пять лет. Инженер Леня зарабатывал деньги и молчал, а Таня тратила их и говорила за двоих. В день Лениного пятидесятилетнего юбилея, так и не дождавшись, когда он наконец заговорит, Таня побросала свои вещички в два чемодана и тихо без скандала ушла. С тех пор прошло двадцать лет. Леня успел перебраться из Одессы в Мельбурн, купить там скромную квартирку, автомобиль и сиамского кота, которому прощал препротивные шалости и царапины на руках и других частях тела.

Стараясь отвлечься от одиночества и разногласий с котом, по выходным дням Леня позволял себе завтракать в кафе. Это было очень близко от дома, в котором он жил, и там вкусно пахло свежими бубликами и бразильским кофе.

Кафе называлось “Ешьте на здоровье”, и там всегда было полно наших. В основном это были старики и приблудившиеся, чуть помоложе, не обремененные заботами о семье мужички. Они приходили сюда покушать свежие бублики с лососем, попить кофе со струделем и, главное, поболтать за жизнь. Возбужденные, полуглухие старики говорили по привычке громко, невзирая на то, что у каждого в ушах торчали последней модэли слуховые аппараты. Звучали русский, идиш и иврит, и только иногда какой-то умник вставлял английское ругательство через каждое третье русское слово. Говорили о политике, о внуках и правнуках и конечно о своих болячках. Дело доходило до того, что растроенные непониманием старички тыкали ладошками в грудь друг друга и приговаривали: 

 - Ты ничего не понимаешь. Нет, ты ничего не понимаешь. Тоже мне професор нашелся, - и многое другое из русского репертуара.

 Кафе держал небольшого роста, смуглолицый, бритоголовый мужичок лет пятидесяти по имени Мика. Был Мика бухарским евреем и приехал он в Мельбурн из Израиля. Он привез с собой красавицу жену, йеменскую смуглолицую еврейку и пять детишек, старшему из которых было семнадцать, а младшему – семь месяцев. Мика всегда улыбался и умел находить общий язык со всеми, даже с таким неразговорчивым клиентом, как Леня Шустер. 

 В то прекрасное воскресное утро Мика со своего командного пункта у кофейной машинки заметил одиноко сидящего за столиком в темном углу Леню Шустера. Он растолкал спорящих у стойки стариков и поплыл к Лениному столику. Мика сдул пылинку с плеча его пиджака и с ослепительной улыбкой в шоколадных глазах сказал: 

 - Рад тебя видеть, Ленечка! Как делишки? Как детишки, дорогой? - Все хорошо, слава Богу, сказал Леня.

 - Ну, слава Богу. Но почему грустишь, почему ты опять один? А? Почему не пришел с хорошенькой дамочкой? Ты же еще молодой парень. Что, я не прав? - Ты прав, Мика. 

 - Сколько раз я тебе говорил, что мне когда-нибудь надоест это безобразие, когда такой хороший человек приходит ко мне в кафе один. Мне уже это лежит здесь, у горла, - он приложил свою ладонь ребром к воротнику рубашки, - вот увидишь, я возьму и положу тебя в кровать с моей тещей. Андэрстэнд? (понимаешь, англ.)

 Мика смеялся так, как будто кто-то щекотал его пятки, а Леня вяло улыбнулся. - Ну, что? Ты улыбаешься? Я тебе еще лучше скажу. У нас в Бухаре тебя бы исключили из партии за такие штучки. Андэрстэнд?

 Мика почесал затылок и уже с серьезным видом сказал:

 - Теперь послушай, что я тебе скажу, дорогой Ленечка. Сегодня моя супруга, моя любимая жена Лея, чтоб она была жива-здорова до ста двадцати - именинница. Это большой праздник для моей семьи. И мы вдвоем будем рады, если ты придешь ко мне домой сегодня вечером. У меня что-то крутится в голове по твоему поводу, но это будет тебе сюрприз. Андэрстэнд? 

 - Андэрстэнд, - сказал Леня, хотя не понимал, что у Мики закрутилось в голове по его поводу. 

 - И никаких: не могу, живот заболел, трамвай не ходит. Чтоб ты был у меня как штык, сегодня в семь часов. Не пожалеешь. Андэрстэнд? – приказал Мика и погрозил Лене пальцем.

 Без четверти семь, когда Леня уже сидел в машине, позвонила тетя Маня.

 - Леня, это ты? – спросила она.

 - Да, это я. Ты что, не узнала мой голос?

 - Я узнала, узнала, - кричала она, - говори громче! Ты что, три дня не кушал? А?

 - Я кушал.

 - Так что, ты за старое взялся? - это она о его бывшей жене Танечке, - тебе твоя курвочка из Америки приснилась? Выкинь ее из головы. Она твоей подметки не стоит. 

 - Маня, я ни за что не взялся.

 - Пойди на десятый этаж! Лучше – на тридцатый этаж и плюнь на нее оттуда! – продолжала кричать ему в ухо Маня, - три раза плюнь! Нет, сто раз! Ты меня слышишь? Сто раз!

 - Обязательно плюну, тетя Маня, только отпусти меня. Я опаздываю на именины. 

 - Но там будут женщины, конечно. 

 - Наверное.

 - Не сиди там, как шмок. Разговаривай. Я не могу видеть тебя одного. Сколько можно? Есть миллион женщин, которые лучше твоей курвочки.

 В доме у Мики было жарко и шумно и незнакомые люди толпились в коридоре и на кухне. Дети бегали из одной комнаты в другую, как угорелые. Посреди большой гостиной стоял длинный, покрытый белой скатертью стол, на нем было множество бутылок и блюд с едой, на которые гости глядели потухшими голодными глазами. Наконец, появилась именинница, держащая на руках маленького Арончика. Она то вытаскивала из глубокого декольте круглую розовую грудь и совала ее в крошечный ротик младенца, то запихивала ее назад в бездну ярко красного платья-халата, когда Арончик засыпал. 

 Мика сам рассаживал гостей.

 - Дорогие мои, садитесь, не стесняйтесь. Мужчины – с этой стороны, а женщины – напротив. Все сели? Ну, вот и хорошо, - Мика осмотрел стол, как Наполеон осмотрел поле перед битвой при Ватерлоо. 

 Справа от Лени с выпученными базедовыми глазами на голом бурякового цвета лице сидел Микин брат Жора – сапожник, держащий точку возле главного городского рынка. Он нервно постукивал вилкой по пустой тарелке и кричал бикицер, бикицер. Леня боялся, что с ним случится удар и он обязательно рухнет в его тарелку. Слева от Лени сидел молодой еврей в кипе, пришпиленной на макушке. У него была рыжая борода и грустные глаза. Он ерзал на стуле и спрашивал у всех:

 - А эта рыба кошерная? А вино из Израиля?

 Прямо перед Леней сидела не первой свежести дама необъятных размеров, с многообещающей похотливой улыбкой на губах. Она смерила рыжего парня очень любопытным взглядом, а потом строгим голосом, как мама провинившемуся сыночку, сказала:

 - Что за дурацкие вопросы, молодой человек. А если - не кошерное, так что? Вы же не на свадьбе у ребе Гиршмана.

 Рыжий парень еще больше погрустнел, сжался, а потом вытащил из кармана маленький молитвенник и стал читать, качая головой. Наверное, он просил у Бога защиты от дурного взгляда и других напастей, связанных с соседями женского пола. 

 Между тем Мика налил себе в бокал виски и застыл. Он стоял с вытянутой вперед рукой и ждал, потому что публика начала жадно накладывать еду в тарелки и тянуться за бутылками. Никто, конечно, не обращал на Мику внимания.

 - Дети, ша! – Мика подождал еще минуту, а потом, перекрикивая шум, сказал тост. 

 Он сказал тост и, когда он закончил, женщина с очень обещающей улыбкой, сидящая напротив Лени, начала растирать большими, как у молотобойца, руками слезы, ползущие по пунцово-красным щекам. 

 - Ой, я не могу, - простонала она в Ленину сторону, - вы знаете, Мика так говорит, что мое сердце сразу сжимается, как будто меня душит, не дай Бог, грудная жаба. Я вижу вам тоже хочется плакать. 

 Леня промолчал, а дама, которая прослезилась, опрокинула в малиновый рот рюмку водки, осмотрелась по сторонам, а потом снова вперила в Леню свои острые глазки. 

 - Молодой человек, – она смотрела на Леню взглядом, которым обычно глядит контролер на безбилетного пассажира, - я советую вам попробовать эту рыбку. Я вижу, у вас совсем пустая тарелка. Не показывайте свою интеллигентность. Вас никто не поймет. Берите, не тяните кота за хвост, потому что рыбы скоро не станет. 

 Леня боялся крупных, решительных женщин еще с молодых лет, когда его соседка по коммуналке Жанна Кацман, которая в пятнадцать лет носила бюстгальтер двенадцатого размера, прижала его в темном коридоре своими грудями к стене так, что он чуть не задохнулся от нехватки кислорода.

 - Меня зовут Елизавета, – голос дамы, сидящей напротив, прервал Ленины воспоминания, - давайте выпьем на брудершафт, - и она потянулась к нему со своим бокалом.

 - Елизаветы мне и не хватало, - подумал Леня, но отказаться от ее предложения не решился.

 Елизавета перегнула свой мощный торс через стол, пытаясь найти Ленин рот, но тот вывернулся, и она жирными, горячими губами присосалась к его щеке. 

 - Ну, теперь мы, можно сказать, друзья. И как хороший друг я скажу вам, что я наблюдала за вами. Вы же ничего не кушаете. Откуда у мужчины силы возьмутся, чтобы женщина его любила, я вас спрашиваю? С таким ростом, как у вас, вы должны скушать хотя бы три хорошие отбивные на ночь. 

 Леня согласился, но для себя он решил, что при первом удобном случае надо сматывать удочки, пока эта дамочка не наложила на него свою тяжелую, как кувалда, руку. 

 Все кроме молодого еврея с рыжей бородой и Лени пили помногу и часто. После тоста за именинницу пошли тосты за мужа именинницы, за детей, за бабушек и дедушек, и наконец, очередь дошла до рядовых гостей, в том числе и до Лени. Встал Мика. По тому, как он подымался, было видно, что от обильной еды и выпивки он здорово отяжелел. Но он все-таки встал и сказал то, что хотел сказать:

 - Я думаю, что мы не забыли никого. Правда, моя дорогая Лея? - Мика сделал длинную паузу. -Теперь, пришла очередь выпить за Ленечку. Он хотя и не из Бухары, но - очень умный человек. По секрету скажу вам, что он был в Одессе самый лучший инженер, и здесь – он тоже далеко пошел. Андерстэнд? 

 Мика осмотрел всех гостей, потом долго глядел в потолок не совсем ясным взглядом и продолжил: 

 - Но у каждого человека, даже у самого умного есть свои штучки. У кого их нет? Правильно я говорю, Ленечка? 

 Леня молчал. Он не понимал, какие штучки имел в виду Мика в своем охмелевшем до предела мозгу. Мика, прождав немного и не дождавшись ответа, решил довести дело до конца. Вот что он сказал:

 - Я поднимаю этот тост за то, чтобы такой замечательный человек, как Ленечка, даже если он имеет какие-то штучки, не был один. Никто не должен быть один. За твою будущую подругу, замечательную Елизавету. Лехаим!

 Мика подмигнул Лене, после повернулся в сторону Елизаветы и вдруг рухнул на стул. Голова его при этом плавно приземлилась между блюдом с фаршированной рыбой и бутылем с кислыми огурцами.

 Когда начался тарарам и женщины и дети завизжали так, что задрожал хрусталь на люстре, Леня вышел из-за стола и тихонечко, чтобы, не дай Бог, Елизавета не заметила его, вышел из дому. 

 В ту ночь Леня уснул поздно. 

 - Не дай Бог, не дай Бог, – многократно шептал про себя Леня, вспоминая Елизавету, - еще хорошо, что так обошлось. Могло быть хуже. Монотонные, то усиливающиеся, то слабеющие звуки “цыг-цыг”, которые издавали ударяющиеся о черепичную крышу капли дождя, наконец, одолели Ленину бессоницу. 

А под утро на него навалился несуразный сон. Будто Дженни, его соседка с первого этажа, неизвестно каким образом очутилась в его скромной полупустой комнате, стены которой были увешаны дешевыми, с барахолки, картинами. 

 - Небогато ты живешь, Лион, - сказала она, осмотревшись, - я думала, что все евреи имеют много денег и красивые дома. Выходит, я ошибалась, – она что-то соображала в своей милой головке, - но, дорогой, скоро мы поженимся - и тогда все будет по-другому. Не так ли?

 - Я не знаю, - неуверенно сказал Леня, - мне надо посоветоваться с тетей Маней.

 - Что? С какой еще тетей Маней? – зло сказала Дженни, сняла туфлю и запустила в Леню.

 Леня, почувствовав боль, будто все это было наяву, проснулся. Вдалеке, за домами, за промокшими эвкалиптами и платанами, уже повисла полоска голубого неба. Всходил еще один понедельник. 

 Днем к Лене на работу позвонила тетя Маня.

 - Леня, ну как прошли именины?

 - Хорошо, тетя Маня.

 - Были подходящие женщины?

 - Были... Маня, я на работе. Мне некогда.

 - Последний вопрос, Леня, и все. Ты познакомился с кем-то?

 - Да, познакомился с хорошей женщиной.

 - Молодой? - спросила Маня.

 - Да, молодой и красивой.

 - Ну, мазл тов!(поздравление на идише) Наконец-то. Кто же она? 

 - Маня, я же тебе говорил, что я на работе. Ты это можешь понять? Андэрстэнд?

 - Что? Что? На каком языке ты говоришь, Леня? - Маня тяжело выдохнула, потом грустным голосом сказала, что у нее подскочило давление, - и повесила трубку.