У меня заболел муж. Но это в основном не про него, а вокруг.
Мой муж был госпитализирован в иерусалимскую больницу Хадасса из-за серьезной проблемы с кровообращением на ногах. Я привыкла считать Хадассу лучшей нашей больницей, наверное, потому что она университетская, и мне это нравится, потому что я работала в университетской библиотеке и работу любила. Может, я в своих оценках отстала, может, всё меняется, а я не в курсе.
Мужа положили во вторник, и в тот же день сделали компьютерную томографическую ангиографию (КТА). В среду утром после обхода, включавшего и руководство отделением, нам объяснил русскоязычный врач, что операция назначена на воскресенье. Муж может поехать домой, а в субботу вечером вернуться, а может до воскресенья остаться в больнице – "как в отеле". Мы решили провести эти дни дома, но возникло осложнение: возвращение в больницу считалось повторной госпитализацией, на которую необходимо получить согласие больничной кассы. Это было не просто, но удалось. Все финансовые документы были должным образом оформлены, и мы вернулись домой.
Я хочу пояснить, если кто не в курсе, но интересуется (а нет, так можно пропустить весь абзац). Каждый житель Израиля старше 18 лет обязан платить в Ведомство национального страхования налог на здравоохранение, исчисляемый в соответствии с доходом и семейным положением. Это не относится к репатриантам, не заработавшим в Израиле пенсии и получающим пособие от Ведомства социального страхования, – у них льготы. Однако и они, как и каждый житель Израиля, обязаны быть записаны в одной из больничных касс. Через больничные кассы реализуются все медицинские услуги, включенные в базовый государственный пакет в сфере здравоохранения. Объем этих услуг не зависит от выплачиваемого налога. Касс всего четыре, различия безусловно есть, но они видны только в конкретных ситуациях. Кассы получают значительные субсидии от государства. Запись в члены кассы бесплатная, но можно ежемесячно доплачивать и получать дополнительную страховку, которая обеспечивает тебе что-то лучшее и какие-то скидки. Мы сделали такую дополнительную страховку, которая тогда называлась «золотая».
Вскоре оказалось, что это нечто минимальное и надо еще и еще что-то доплачивать, а на это мы не пошли. Не только из-за ограниченности своего бюджета, но и из-за полной неспособности разобраться в получаемых преимуществах. Каждый член больничной кассы имеет право на посещение врача своей больничной кассы, оплачивая (для имеющих льготы бесплатно) только один визит в квартал, повторные визиты в том же квартале не оплачиваются.
Стоимость визита не значительная, но если надо посетить нескольких специалистов, да еще сделать несколько обследований, то все это накапливается. К этому надо добавить лекарства. И хотя большинство лекарств входит в государственную корзину и цены на них субсидированы больничными кассами, все вместе в нашем возрасте это может составить ощутимую статью семейного бюджета.
Однако, посещение врача в больничной амбулатории или – не дай бог – госпитализация – это совсем другие деньги, рядовому человеку зачастую непосильные, их оплату, если по мнению больничной кассы они оправданы, больничная касса берет на себя целиком. Но побегать надо: у семейного врача просишь направление, посылаешь по факсу или по мобильному приложению в секретариат больничной кассы, а кто не вооружен гаджетами, сам идет. Ждешь разрешения. Распечатываешь его – или опять же просишь распечатать, ну и т.д.
Возвращаясь к нашим событиям. Итак, в четверг мы дома и в ожидании операции. Вдруг звонит секретарь отделения сосудистой хирургии больницы Хадасса. Ничего объяснить она не могла, потому что она не врач, а просто передала сообщение, что мужа решили не оперировать. Приглашают на обследование через две недели в амбулаторную клинику «Хадасса». Нас это просто ошеломило, так как до госпитализации муж был у нескольких сосудистых хирургов Хадассы и все они настаивали на срочной операции. У него уже началась гангрена пальцев ступни и высокая температура, так что без этой операции предстояла бы операция по ампутации. Так и не знаю, почему они перерешили. Неужели испугались его возраста - ему ровно девяносто.
Даже когда он болен, Владимир - так зовут моего мужа - довольно находчив, особенно когда дело касается медицины. Итак, он включил свой компьютер и, хотя он плохо знает иврит и английский, нашел в нашей больничной кассе возможность для частной консультации у сосудистого хирурга доктора Файер. Володя попросил проверить все на иврите. В интернете я сначала увидела ее имя, написанное на иврите, и была уверена, что это мужчина по имени Пьер и по фамилии Симон, только потом разобралась. Оказалось, что очень видный, известный хирург, женщина. Репатриировалась в Израиль из США, родители немецкого происхождения.
Наша медицинская страховка почти покрывала цену консультации, и наш платеж составил очень скромную сумму. Однако мы не понимали, какова будет стоимость нужной Владимиру операции в той больнице, где она консультирует. Сомневались, потянем ли, так как туда обычно обращаются российские пациенты по программе медицинского туризма и в таких больницах стоимость очень высока.
Даже не знаю, как в таких случаях поступает наша больничная касса. Но доктор Файер сразу предложила госпитализировать Владимира в больницу Меир в Кфар-Сабе, где она заведует отделением сосудистой хирургии, и посоветовала ему приехать в больницу уже на следующий день. Она посмотрела КТА, нарисовала на бумажке артерии, показала, где пробка, которую необходимо удалить.
Операция называется эндартерэктомия с заплатой. Заплатку делают из вены оперируемого. Очень страшно, но Владимир и я были покорены ее объяснениями. Мы поняли, что это наш шанс, и согласились на срочную госпитализацию. По дороге домой мы обсуждали, чем Симона Файер нам так понравилась. Хирург, по нашему мнению, была похожа на мою бывшую директора библиотеки, которую Владимир тоже знал, так как мы с ним познакомились благодаря проекту, который она мне когда-то поручила. Видимо, в них обеих чувствовался тот высокий профессионализм, который дает его обладателю уверенность в себе, не переходящую в самоуверенность.
Я сказала, что мне нравятся ее неагрессивная властность, и вежливость, и интерес к пациенту, и готовность озаботиться не только своими прямыми обязанностями. Например, она спросила, как я буду добираться, ведь Кфар Саба (комфортный городок в центре страны) от Иерусалима далеко – на машине почти полтора часа. (Ответ: у меня в Кфар Сабе дочка живет). А еще мне понравилось, как она выглядит. Владимир очень смеялся, что я обращаю внимание на цвет кофточки, а мои подруги, которым я это потом рассказывала, оживленно просили уточнить: так что же было на ней надето?
Да вроде бы всё просто: брюки, блузка, теплая кофточка, - но все друг другу подходило, и было с одной стороны незаношенное, а с другой - в шкафу не залежавшееся, то есть купила то, что сейчас в ходу, и сразу надела. А у меня с этим проблема, я вечно новую вещь берегу, не знаю, достоин ли повод моего выхода моей новой вещи. Наверное, это идёт из того советского детства, когда новинок было мало и их велели ценить. Берегли не только платьице, но и фартучек, который на него надевали, чтобы не испачкать.
Я смотрю, некоторые мои подруги до сих пор, занимаясь хозяйством, надевают фартук – берегут вещи. Хотя косыночек на голове, как в фильмах про 1950-е гг., я ни у кого не вижу. То ли мы уже не протираем пыльных люстр, то ли в продаже благополучно с шампунями и мы вдоволь моем голову. Но это я слишком ушла на «вокруг». А забегая вперед, скажу, что каждый раз, когда потом я видела ее в больнице, мне на нее смотреть было приятно, а это ведь важно и для пациентов, и для их родственников, и вообще.
На следующее утро нам даже удалось до госпитализации сделать четвертую прививку. Для нашей возрастной группы она проводилась без предварительной записи. Кстати, сейчас говорят, что четвертая прививка не помогает от ковида, но мы почувствовали себя намного спокойнее. В больнице не привитых людей проверяли и, если тест оказывался положительным, помещали в изолятор вместо того, чтобы госпитализировать в отделение, куда они были направлены. Я видела таких людей и не могу сказать, что мне было их жаль. А страх заразиться был.
Владимира прооперировали: больше двух часов общего наркоза. Мы безмерно благодарны за то, что доктор Симона Файер сама его оперировала. Как мы поняли, часто операции проводит кто-то из ее сотрудников под ее наблюдением. Возможно, то, что она сама взялась за операцию, было ее данью уважения возрасту мужа и статусу пережившего Холокост. Владимир не был в нацистском концлагере, но, как известно, сейчас людей, эвакуированных во время Великой Отечественной войны из Ленинграда, тоже признают выжившими. Мои русскоязычные друзья спрашивают меня, как я отблагодарю доктора и предлагают подарить ей большую коробку конфет.
Я не считаю, что коробка конфет, пусть даже и большая, равна моим чувствам, и боюсь таким образом умалить свою благодарность, обесценить ее. Кроме того, у меня есть некоторые подозрения, что эта стройная и красивая женщина, член международных медицинских ассоциаций (одно из ее интервью я слушала по YouTube и оценила широту ее взглядов, хотя, естественно, не поняла медицинских подробностей), не позволяет ни себе, ни своим детям портить фигуру и зубы. Красивые цветы? Букет или цветущее растение? С младшим медперсоналом все по-другому - им я, естественно, оставляла шоколад на столе медсестер.
Владимир провел в больнице Меир 10 дней. Меир – это человек, в честь которого назвали больницу, он был видным организатором здравоохранения еще до образования государства Израиль, но это я так, для общих знаний. Могу добавить, что больница находится на улице Черняховского. Почти в каждом городе Израиля есть улица Черняховского, а когда я жила в Москве, параллельная с нашей Красноармейской была улица Черняховского, и там жили многие мои подруги. Только московский Черняховский был генерал Иван Данилович – вспоминают, что хороший и человечный, а здешний Саул - поэт, тоже очень хвалят. В общем, не тот Черняховский. Но и мы уже не те.
Среди сотрудников отделения сосудистой хирургии, как врачей, так и медсестер, были говорящие на иврите, арабском и русском языках. Одна медсестра – очень хорошая - была из Польши, понятия не имею, как она попала в Кфар-Сабу.
Палата была рассчитана на трех пациентов, как и в Хадассе, но размер комнаты меньше, чем в новом здании Хадассы. У входа лежал наш русскоязычный Володя, в середине израильский еврей из Раананы (совсем рядом с Кфар Сабой, но чуть престижнее) примерно моего возраста, то есть где-то 70-75 лет, а третьим – у окна - более молодой израильский араб из Тиры. Тира - арабский город, 26 тысяч населения и все мусульмане, прямо тут же, за поворотом, но я ни там, ни в каком другом арабском городе никогда не была.
Есть евреи, которые ездят: кто на арабский рынок за дешевыми овощами и фруктами, кто в Песах за лепешками-питами, когда у нас хлеб не продают, кто-то еще по другим делам, но, по-моему, лучше не надо. Араб лежал не с атеросклерозом, а с производственной травмой, ему что-то крупное упало на ногу – я не поняла, что именно, какой-то электрический грузоподъемник - и придавило палец. Его лечили многочасовыми инфузиями, очень болезненно, так как лекарство должно проникнуть до нервных корешков. Он мне наглядно на своей ноге объяснял: а не поможет, то – чик. Я отшатнулась, а он: да что ты, всего лишь палец. И надел назад свой белоснежный носок.
На редкость приятная атмосфера царила в нашей палате, где постоянно пребывали жены пациентов и много детишек разного возраста. Иногда они заказывали еду из каких-то ресторанов, им прямо в больницу привозили, а мы с Володей, в основном, питались положенной больничной.
Жена из Раананы сделала оплошность – в течение приятной беседы иногда теряешь контроль, - заявив, что ее отец отлично выучил арабский язык, сражаясь с арабами. На секунду запнулась и поспешно поправилась, сказав, что на самом деле он сражался с британцами. «Ну, вы знаете, — добавила она дрожащим голосом, — в то время были какие-то войны». «Я знаю», — спокойно подтвердил араб.
Его жена умело переключила разговор, сказав, что у них в Тире есть все, даже Макдональдс, так что практически нет необходимости выезжать за границы города. Я так давно не посещала никаких культурных заведений, что мне было легко согласиться с ненужностью прекрасных далей. А как, бывалоча, мы в Ленинград на «Холстомера» в БДТ, ленинградцы наоборот к нам в Современник, - много туда-сюда мотались, смешно вспоминать.
Самой удачной темой для разговора было, безусловно, обсуждение паргиот (куриных бедрышек) на гриле, единодушно признанных лучшим блюдом мировой кухни. Я старалась быть тактичной, не задавать личных вопросов. Они сами рассказывали. Жена из Тиры, мать троих – очень милые дети, воспитанные, но видно, что отец больше всех любит девочку - преподает в технологическом колледже Ловенштайн в Раанане. Его род занятий остался мне неизвестным, и какое-то время я размышляла, не связан ли он с израильской разведкой. Скорее все-таки, нет, но кто их знает.
Популярной темой беседы была и критика уровня обслуживания в Меире. Мне-то казалось, что все стараются . А житель Тиры подмечал погрешности и величественно наказывал сменить занавески-ширмочки - слушались. Мне он объяснил, что больница Тель ха-Шомер в Тель-Авиве более высокого уровня, потому что там солдат израильской армии, жертв военных действий (не будем уточнять с кем), а также террора, лечат врачи, приехавшие из-за границы: «А за границей всё лучше». Жена из Раананы легко согласилась с этим утверждением, добавив, что ее старший сын получил португальское гражданство, доказав, что их предки были сефардами, в 1497 году из Португалии изгнанными, и переехал насовсем в Лиссабон. Думаю, основной причиной недовольства медицинской помощью в Меире была настоятельная врачебная рекомендация бросить курить.
Владимир просил меня проводить с ним как можно больше времени, поэтому я домой не ездила, оставалась у дочери. Спать на диване в их открытой гостиной было не очень удобно, но главной проблемой была собака. Собака, мною избалованная, предпочитала ночевать со мной, а не со своим хозяином, и мой внук страдал, ревнуя. Однако родители внука были очень милы и вкусно меня кормили, в основном едой, заказанной из тех же ресторанов, куда обращались и Володины соседи по больничной палате. Жаль, что я не имею такой привычки, мне поздно учиться.
Нам сказали, что обычно излечивание гангрены (некоторые вежливо говорят «некроз» - латинские слова звучат мягче, чем греческие) после операции занимает столько же времени, сколько длилась болезнь до операции. Посчитайте, мол, сколько времени назад гангрена началась, и ждите. Ждем примерно еще два месяца. Пока что изменений не видим. Смазываем: один врач говорил мазать медицинским медом, другой вазелином, третий гормональной мазью, четвертый фламиналом и т. д. Я чередую, чтобы никого не обижать. Муж, конечно, очень слаб после операции.
Мне еще приходится обрабатывать шов на его ране. Не так уж сложно. Вот в моей молодости иначе было: бинтик, сняв, стирали и просушивали, сворачивали для повторного использования, – бинты-то тоже жалели, не только новые платьица. А теперь бинтовать и уметь не нужно, все клейкое, само пристает. Забавно, что проект, на котором мы с мужем познакомились, включал в себя приклеивание бумажек с шифрами к корешкам библиотечных книг, - вот как эта клейка аукнулась. Жизнь вроде бы проза, а сколько в ней рифм. Через две недели в Кфар Сабу на осмотр и снятие швов поедем. Вроде бы все идет к лучшему. А кроме того, я чувствую себя обогащенной пережитым мультикультурным опытом. И, конечно, я очень-очень благодарна за все.
Добавить комментарий