Признание

Продолжение. Начало № 24 (83) за 2006 г.

Иногда ей казалось, что будь она хоть немного покрасивее — и удалось бы его расшевелить. С этой целью она предпринимала отчаянные попытки усовершенствовать свое лицо: например, однажды взяла и выщипала густые широкие брови до узеньких дугообразных полосок. Щипала долго, даже устала; кроме того, оказалось, что это довольно-таки болезненный процесс: выщипывать пинцетом волосок за волоском. Результат поверг ее в уныние: расставшись с этой все-таки яркой деталью, ее лицо совсем поскучнело и как бы стерлось. Вздохнув, Соня неумело закрасила недостающее черным карандашом и потом не могла дождаться, когда брови отрастут; а Веня прореагировал на этот ее маневр недоуменным:

— Зачем ты это сделала?

Незадолго до отъезда в Америку она почти решилась на пластическую операцию по отрезанию носа, то есть, той его части, которую считала излишней. И посоветовалась на этот счет с мужем.

Пожалуй, это был единственный случай, когда она допустила возможность любви с его стороны: Веня так испугался, как будто речь шла о ее жизни и смерти.

— Ни в коем случае! — категорически заявил он. — Это будешь уже не ты... Даже не думай!

Соня молча пожала плечами.

— Да и зачем? У тебя же оригинальная броская внешность кудрявого итальянского мальчика... понимаешь?

— Ну, да! Кудрявого тридцатипятилетнего итальянского мальчонки! — саркастически хохотнула Соня.

Но в глубине души была польщена и отчасти даже озадачена этим разговором. И несколько дней прожила с таким ощущением, как будто Веня почти признался ей в любви. Но потом все пошло по-старому; “момент истины” не имел никаких последствий и вскоре забылся, но от операции носа она все-таки отказалась.

Почему-то Соня привыкла считать своего мужа немного размазней — такой интеллигентный очкарик, любитель шахмат и детективных романов, среднестатистический инженер-строитель. И, надо сказать, была приятно удивлена целеустремленной активностью, проявленной им по приезде в Америку. Причем он умудрялся распространять эту активность сразу в нескольких направлениях и в рекордно короткие сроки усвоил язык и подтвердил свою профессию инженера-строителя. Полтора года Веня проработал в маленькой индийской фирме в Бронксе, а потом ухитрился попасть в солидную строительную компанию в Манхеттене, имеющую филиалы по всей стране, в которой и работал по сей день. Дом в Нью-Джерси они купили только благодаря Вениной приличной зарплате, которую к тому же постоянно повышали. В результате Соня вынуждена была пересмотреть свое отношение к мужу и сменила его со снисходительно-пренебрежительного на удивленно-уважительное. Но с тех пор почему-то еще болезненнее переживала его пресловутую бесчувственность.

Тем более, что для некоторых он делал несомненное исключение; и таким исключением оказалась их собственная кошка по имени Маруся. Эта кошка, которой они обзавелись, когда купили дом, из игривого полосатого котенка с веселой круглой мордочкой очень быстро преобразовалась в весьма вздорную особу со щекастой брюзгливой физиономией. И на этой физиономии как бы застыло невысказанное: “Оставьте меня в покое!”. Будучи стопроцентной американкой, Маруся, тем не менее, не признавала еды из супермаркета и ела только домашнее — и попробовали бы вы не дать этой кошке то, на что она положила глаз! Хотя они в свое время стерилизовали ее, Маруся имела привычку в любую погоду шляться неизвестно где — и уговорить ее остаться дома не удавалось даже Вене. (Страшно подумать, чего бы они нахлебались с этой дамой в случае ее сексуальной полноценности!) У Маруси, как говорится, не было в жизни ничего святого, кроме... Эта кошка имела одну мощную слабость: она страстно любила своего хозяина. Именно страстно: каждое утро Маруся вспрыгивала на их широченную супружескую постель и, пройдя как по тротуару по лежащей с краю Сони, взбиралась на спящего Веню и будила его поцелуем в губы. Соне даже со стороны было неприятно это зрелище, а Веня явно ничего не имел против — даже наоборот: разбуженный страстным поцелуем он блаженно улыбался и, схватив Марусю за пухлые щеки, терся носом о ее холодный мокрый нос... Поцелуйный обряд длился минут пять, а потом Маруся тем же путем — через Соню — удалялась по своим неотложным делам.

Эти двое никогда не пресыщались друг другом: вечерком, когда Веня возвращался с работы, а Маруся — Бог весть откуда, немного отдохнув, они непременно уделяли несколько минут своей любимой игре. Игра заключалась в следующем: Веня притворялся будто замахивается на нее, а потом резко поднимал руку — и на третий раз Маруся мячиком взлетала вверх и, уцепившись лапами, повисала на его запястье. Тогда он начинал медленно вертеться вокруг собственной оси, и Маруся, не выпуская Вениной руки, как на карусели, парила в воздухе и возбужденно орала басом. А уже перед сном у них полагалось посидеть в обнимку в любимом Венином кресле...

Их отношения вызывали в Соне глухое раздражение и двойную ревность: она ревновала мужа к Марусе, а Марусю — к мужу. Причем и раздражение, и ревность были нешуточными: эти двое обожали друг друга, а она, как всегда, оставалась в стороне... Соне даже не приходило в голову, что причина — в ней самой: трудно, почти невозможно приласкаться к тому, кто никогда не ласкается сам. А Соня была неласковой; она бы искренне удивилась, если бы кто-то сказал ей об этом, но это было так. Раз и навсегда вообразив, что Веня испытывает к ней исключительно родственные чувства, а если что и происходит между ними — то по обязанности и в силу, так сказать, естественных потребностей, Соня и не напрашивалась на ласку. Например, она никогда не целовала мужа беспричинно, а только поздравляя с каким-нибудь праздником или после недолгой разлуки.

Как-то, вернувшись из более длительной, чем обычно, служебной командировки, Веня на радостях неожиданно напился — и полез к Соне с нежностями. И то, и другое было совсем на него не похоже, Соня даже растерялась под градом его поцелуев, еще немного — и трудно сказать, что бы могло произойти... Но не произошло ровным счетом ничего, потому что посреди страстных взахлеб поцелуев Веня, от непривычки к спиртному в таких избыточных количествах, вдруг начал икать и никак не мог остановиться. Страстные поцелуи вперемешку с пьяной икотой в мгновение ока превратили любовную драму в жалкий фарс — и Соня негодующе высвободилась из объятий мужа.

Так она и жила, и постепенно постоянная тоска по любви превратилась в навязчивую идею. Вот если бы у нее был сын, думала Соня. Она бы вывернулась наизнанку, но добилась бы, чтобы он любил ее всем сердцем — так самозабвенно, что в нем уже не осталось бы сил еще на одну любовь... даже к отцу. И пусть бы тот утешался со своей Маруськой! Но сына или, на худой конец, дочки так и не получилось по причине ее инфантильной, то есть недоразвитой матки. Конечно, можно было взять чужого ребенка и притвориться, что он — твой собственный. Но Соня не хотела притворяться; кроме того, она боялась, что чужой ребенок, несмотря на все ее усилия, не сможет полюбить ее всем сердцем...

Так вышло, что ей не удалось реализовать свою невостребованную любовь — и тогда на помощь Соне пришла фантазия; и об этой второй, секретной жизни не знал никто, ни одна живая душа, даже Лора.

Обычно это случалось, когда ее воображение поражал какой-нибудь фильм о любви. Книги, конечно, тоже западали в душу — и даже намного сильнее, но в них отсутствовал зрительный ряд, а Соне для максимальной достоверности требовался конкретный мужчина с конкретной внешностью.

“Фантазии” навещали ее не слишком часто, — потому что их непременным условием было сильное нервное потрясение, — но все-таки более или менее регулярно.

Начиналось с того, что во время просмотра фильма у Сони начинало тоненько ныть под сердцем, а в интимные моменты ее всю обдавало жаром. Это был верный признак, и тогда, запоминая, она начинала жадно вглядываться в лицо героя, с замирающим сердцем предчувствуя надвигающуюся ночь...

Соня не принадлежала к числу женщин, для которых плотские утехи — необходимая и чуть ли не главная сторона их жизни. Ее больше волновала обволакивающая атмосфера перед, “прелюдия”, чем сам “акт”, который своей животной грубостью безжалостно разрушал эту тонкую духовную атмосферу и почти сводил на нет наслаждение... во всяком случае, для Сони это было так.

Дождавшись, пока Веня уснет, она долго лежала с зажмуренными глазами, вызывая в памяти образ героя только что увиденного фильма и доводя его до возможного совершенства в смысле правдоподобия. А потом, как-то помимо ее усилий, сам собой разворачивался новый сюжет, в котором героиней была уже она сама... Наутро после очередной “фантазии” она просыпалась блаженно опустошенной и какое-то время не могла освободиться от чувства вины перед Веней, как если бы и в самом деле изменила ему, хотя дело никогда не заходило дальше “прелюдии”.

И был один вполне реальный эпизод, который случился прошлым летом. Веня привел к ним в дом своего нового сослуживца — высокого рыжего, с веснушчатым бледным лицом человека по имени Яков. Он был русский, москвич и примерно того же возраста, что и они — короче, по всем параметрам годился для более короткого знакомства. Кроме всего прочего, Яков жил в одном из городков по соседству с ними. Он был холост, и у него имелся пес Чарли какой-то странной породы. По-видимому, Яков очень гордился этим псом и в первый же свой приезд показал им его многочисленные фотографии. Соне он напомнил одновременно английского бульдога и поросенка... разумеется, Якову она этого не сказала.

Это случилось, кажется, в третий его приезд, в конце июня. Они выпили за обедом чуть больше обычного, и Веня не позволил Якову сесть за руль.

— Из всех известных мне законов, “закон подлости” самый непреложный, — сказал он. — Не искушай судьбу!

И тот остался.

На смену жаркому дню пришел, не принеся облегчения, душный вечер. Духота и москиты загнали их в дом; они сидели в гостиной при свечах, потягивая через соломинку дринки и слушая музыку. Соня обожала танцевать и раньше частенько танцевала, когда бывала дома одна — без никого, просто сама с собой. В последнее время это случалось все реже... Лорка считала, что это плохой признак: если женщина перестает танцевать наедине с собой, значит, она стареет...

Пел Шарль Азнавур, тембр голоса которого вызывал в Соне легкую внутреннюю дрожь, похожую на озноб. Вдруг Яков отставил свой бокал, встал и пригласил ее на танец. Они медленно покачивались в танце, и Соня почувствовала, что немного пьяна.

— Ты что дрожишь? — негромко спросил Яков.

— Разве? — удивилась Соня. — Наверное, это от Азнавура.

— В каком смысле? — не понял он и теснее придвинул ее к себе.

Они танцевали, а Веня затеял свою излюбленную игру с Марусей, которая так обожала гостей, что по этому случаю отменила свой вечерний променад и осталась дома. Азнавур замолчал, но Яков не отпускал ее, — и они стояли полуобнявшись и ждали, когда он запоет снова.

Этот танец длился с перерывами весь вечер... Муж и Маруся дремали в кресле, а они, как сомнамбулы, молча раскачивались под музыку. Потом Веня проснулся и, обнаружив их за тем же занятием, сказал, что пожалуй пора спать — и, попрощавшись, ушел наверх. А они вышли на терассу в парную духоту ночи и какое-то время помолчали там.

— В самом деле, пора спать, — неуверенно сказал Яков, стоя у нее за спиной.

— Да, ночь... — подтвердила Соня.

И они опять замолчали. Потом Яков взял ее за плечи, осторожно, чуть коснувшись губами, поцеловал в шею и ушел в дом...

Соня поднялась в спальню, разделась и легла. Муж, кажется, еще не спал, но почему-то притворился спящим. Она лежала и пыталась понять, что чувствует. Вообще-то, Яков был совсем не в ее вкусе: в ее фантазии он никак не вписывался, но... все же это был реально существующий, живой мужчина, который поцеловал ее...

Она заснула только под утро, а когда, проснувшись, спустилась вниз, оказалось, что Яков уже уехал.

— Торопился к своему Чарли, — объяснил муж. — Вообще-то, сосед вроде обещал его вывести, но... родительское сердце не камень. Так что — тебе привет!

Пропустив пару недель, Яков появился снова — такой, как обычно: сдержанный, молчаливый и приветливый. Глядя на его непроницаемое веснушчатое лицо, можно было подумать, что он попросту забыл тот затянувшийся танец, завершившийся мимолетным поцелуем под покровом душной томительной ночи.

Само собой разумеется, Соня сразу же рассказала Лорке об этом странном эпизоде.

— Как ты думаешь, все-таки, что это было? — спросила она подругу. — Какая муха его укусила?

— Может быть, спьяну? — бестактно предположила Лорка.

С ней бывает: сначала брякнет, а уже потом подумает! И то не всегда. Выходит, если Соню кто и поцеловал — так это только спьяну. Вот так!

— Он не был пьян, — сухо сказала она. — Во всяком случае, не настолько.

— Я имела в виду: наверное, ты ему и раньше нравилась, но он не решался: все же муж-сослуживец и все такое. А тут выпил лишнее и расслабился — вот что я имела в виду!

— А чего же он теперь прикидывается, дурачком?

— Наверное, испугался. Холостые мужики, вообще, ужасно пугливые: все время боятся, как бы чего не вышло...

— Нужен он мне! Да я, если хочешь знать, рыжих на дух не переношу. Да еще и веснушчатых!

Вскоре Яков перестал бывать у них совсем — и Соня даже обрадовалась: в его присутствии на нее нападала дурацкая скованность, и все время хотелось, чтобы он поскорее уехал. Но сегодня, почти четыре месяца спустя, сидя у раскрытого в дождь окна, она почему-то вспомнила о нем — наверное, по контрасту с Лоркиным любовником. “Я без тебя, как пес, потерявший хозяина...” Господи ты, Боже мой! Ну что у нее за жизнь — дом, работа, работа, дом. Ну и, конечно, Лорка. И кое-кто из знакомых по уикендам и праздникам. И один-единственный раз в году, стремительно, галопом, промелькнувший отпуск... Ложишься спать — и просто не о чем помечтать, если это не ночь фантазий. Да и сколько можно фантазировать, в конце концов? Соне хотелось жить реальной жизнью — немедленно, прямо сегодня, сейчас! Чтобы сердце молотило набатом: люблю, люблю, люблю! Пусть безответно, безнадежно, безрадостно... если уж нельзя иначе. Пусть даже она сама будет той собакой, потерявшей хозяина и воющей от тоски; Соня была согласно на все — так она жалела свою уходящую, как вода в песок, монотонную бесцветную жизнь.

Выплакавшись и немного успокоившись, она стала напряженно думать. Ну, хорошо, думала Соня, ну попробуем немного опустить планку, так сказать, применительно к реально существующим обстоятельствам. Любовника у нее нет и не предвидится, зато у нее есть муж. Влюбленный муж тоже не так уж плохо! Вон Лоркин подыхает от ревности и через день закатывает ей жуткие сцены — такую жизнь не назовешь монотонной! И, вообще, от ревности до любви путь, пожалуй, еще короче, чем от ненависти... Другими словами, она должна заставить Веню ревновать. Но каким образом, если у нее нет любовника?

И тут ее осенило. А Яков? Нет, совсем не случайно она именно сегодня вспомнила о нем! Какой же надо быть раззявой, чтобы пропустить такой случай... Ведь все произошло, можно сказать, буквально у Вени на глазах: и этот танец длиною в вечер, и то, что он ушел наверх спать, а они остались внизу одни. Только сейчас до нее дошло, что Веня тогда определенно приревновал ее: этот его внезапный и, по большому счету, не особо вежливый уход — и то, что, бодрствуя, зачем-то притворился спящим, когда она пришла в спальню... Еще пару сильных штрихов — и он бы взревновал не на шутку! Правда, Яков, как назло, с утра пораньше укатил домой и потом не появлялся пару недель, а вскоре прекратил свои визиты совсем. Но, с другой стороны, все это как раз могло свидетельствовать о его смятении в связи с внезапно возникшим чувством! Это как посмотреть... И всего-то от нее требовалось — тонкая усмешка по поводу такого стремительного отъезда, и еще более тонкая, этакая полуусмешка — в ответ на недоуменное Венино: “Интересно, куда это провалился Яков?” И ненароком, вскользь брошенное: “И слава Богу — так оно и к лучшему!” — после его окончательного исчезновения... Вот уж, действительно, задним-то умом она жуть как крепка, а по жизни, как выяснилось, дура-дурой. Упустила такой шанс — и поезд ушел, а она осталась на своем пыльном, по уши заросшем крапивой и бузиной полустанке с названием “Пропащая жизнь”.

Потянуло позвонить Лорке, пожаловаться на себя и попросить совета... Хотя, а что тут посоветуешь? Сиди теперь на скучном перроне, смотри вслед ушедшему поезду и глотай пыль.

Внизу чему-то засмеялся муж. “Рассказать бы тебе, голубчик, не очень бы ты веселился!” — раздраженно подумала Соня. Минуточку, минутучку... А кто сказал, что поезд ушел? Кто мешает ей рассказать обо всем мужу, так сказать, задним числом? Так даже правдоподобнее, если хотите знать: женщина изменила мужу и терзается угрызениями совести. Месяц терзается, два, три, а потом не выдерживает и сознается. Да, но ведь измены, как таковой, не состоялось... Если рассказать все, как оно было в действительности, это, пожалуй, не произведет должного впечатления. Значит, придется слегка подработать факты. Совсем необязательно называть вещи своими именами... а так... просто дать понять, что она очень виновата перед ним. Остальное он домыслит сам...

Соня не замечала, что ходит по комнате и говорит с собой вслух; ее щеки горели, и кровь горячими толчками пульсировала в висках: “начинается, начинается, начинается...” Сейчас она спустится вниз и скажет ему. Она попыталась сосредоточиться и подготовить в общих чертах предстоящее “признание”. Что сказать и как? Очень важно правильно начать, и чтобы он обязательно выключил телевизор: чтобы ни на что не отвлекался. Хорошо, что Маруси нет дома, это очень кстати!

Значит, так: она стремительно входит в гостиную и садится в кресло напротив мужа: “Веня, я давно хотела тебе сказать, но не решалась...”. Нет, это очень избито — сплошной шаблон! Лучше так: “Веня, прости меня, но я не в состоянии дольше выносить эту пытку!” О, Господи, чистая мелодрама... Не надо ничего готовить — экспромтом получится даже эмоциональнее. Просто спуститься вниз, войти в гостиную и сказать: “Веня, нам надо поговорить”. А там будет видно. Она в последний раз посмотрелась в зеркало и осталась довольна горящими щеками: все правильно, она волнуется — так и должно быть. Потом зачем-то старательно причесалась и стала спускаться по лестнице. На площадке она вдруг остановилась. “Господи! Что я делаю? Зачем? Стыд-то какой...” Но в эту минуту муж снова громко, от души, захохотал — и этот смех как будто подтолкнул ее в спину.

Когда она вошла в гостиную, он все еще смеялся.

— Идиотский фильм, — сказал он, заметив ее. — Но — смешно! Сядь посмотри...

Соня села. Муж опять громко фыркнул и хлопнул кулаком по ручке кресла.

— Шит! — выругался он. — Полный идиотизм!

— Слушай, ты можешь оторваться? — спросила Соня. — Выключи телевизор: нам надо поговорить...

— Говори, — сказал муж. — Я могу одновременно.

— Нам нужно с тобой поговорить.

Его удивили не сами слова, а тон, каким они были сказаны — и он выключил телевизор и выжидательно посмотрел на нее.

— Я должна тебе сказать, — сказала Соня и опустила глаза. — Это очень важно... Помнишь, месяца три назад, летом, Яков... один раз остался у нас до утра?

— Ну, помню, — подтвердил муж.

— Мы еще танцевали с ним весь вечер под Азнавура... и вообще.

— Да, ну и что?

Соня перевела дух, сглотнула — и посмотрела мужу в глаза.

— Мы тогда целовались — вот что. Ночью, на терассе... когда ты ушел наверх.

Веня отвернулся и уставился в пустой экран телевизора.

— Так это началось... В сущности, я давно должна была тебе сказать.

Веня, не отрываясь, смотрел на экран.

— Что — это? — бесцветным голосом спросил он.

— В сущности, это недолго длилось, — не отвечая на вопрос, сказала Соня. — Я и сама не знаю, как это вышло...

Поутихший было дождь с новой силой забарабанил в окна. Веня включил телевизор и взял с журнального столика газету. Сидел перед включенным телевизором, загородившись от нее газетой, и молчал.

Соня еще немного посидела, надеясь, что он заговорит, а потом встала и ушла наверх.

Проснулась она оттого, что прямо у нее над головой завозилась и захлопала крыльями какая-то большая птица. Она села в кровати и посмотрела на будильник — три часа ночи. Мужа рядом не было, и постель с его стороны не была смята. Это было странно... как и бодрствующая в ночи птица. Соня встала и, накинув халат, вышла из спальни. В ванной Вени тоже не оказалось: полоска под дверью не светилась, из крана падали редкие капли. “Надо вызвать водопроводчика”, — вспомнила она и спустилась вниз. В гостиной горел ночник, и от его приглушенного света комната казалась намного просторнее, чем была. Вени там не было. Она заглянула в столовую, на кухню — никого. “Где же он?” — испугалась Соня и открыла дверь в подвал.

— Веня! — почему-то шепотом позвала она.

Никто не ответил, но она все-таки спустилась в подвал, а оттуда — в гараж. Пол в гараже был цементный; ноги в легких тапках сразу замерзли, и ее стала бить дрожь. “Запросто могу схватить воспаление легких!” — подумала Соня и вышла на улицу. Холодный редкий дождь сыпал с неба, на улице, в драйвеях и вдоль тротуаров, терпеливо мокли соседские машины. Она пошла прямо по дороге, шлепая промокшими тапками по лужам, сама не зная, куда. Дошла до угла, постояла и повернула обратно. Тем же путем, через гараж, вернулась в дом и бегом поднялась наверх.

— Веня! — опять позвала она и посмотрела в окно кухни — прямо напротив двери, ведущей в подвал.

Муж сидел на слабо освещенной террасе спиной к ней... как был во время их разговора — в халате и тапках. Тихо ойкнув, она рванулась на террасу и в нерешительности остановилась. Услышав ее шаги, он медленно обернулся. Сначала ей показалось, что он пьян, но, приглядевшись, она убедилась, что нет — абсолютно трезв. Но что-то случилось с его лицом: оно было другим.

— Ты что тут делаешь?

— Сижу, — сказал муж и отвернулся.

Мокрые волосы у него слиплись, как после душа, на макушке проглядывала чуть заметная лысина. И почему-то он был без очков.

— А где твои очки? — спросила Соня.

Он пожал плечами и ничего не ответил. Из-за кустов показалась Маруся и, высоко поднимая лапы, заспешила к ним на террасу.

— Явилась, — сообщила Соня мужу, как будто бы он и сам не видел.

Веня никак не прореагировал на Марусю: сидел, как неживой, и молчал.

— Пойдем в дом — ты простудишься: ты же совсем мокрый!

Он встал и послушно пошел за ней. Оставляя на деревянных ступеньках мокрые следы, поднялся по лестнице и хотел пройти в спальню.

— Сначала — в ванную, — велела Соня. — Прими горячий душ и переоденься в сухое, а я пока поставлю чайник.

Она сняла с мужа тяжелый от воды махровый халат, принесла в ванную его спортивный костюм и теплые тапки и включила горячий душ. Он безучастно стоял рядом.

Потом Соня переоделась сама, спустившись в кухню, поставила на плиту чайник и достала из бара бутылку рома: крепкий чай с ромом считался в их семье лучшим средством от свежей простуды.

Соне было почти физически тошно — с той самой минуты, когда муж обернулся на звук ее шагов, и она увидела его лицо... “Старая дура!” — мучилась она, прислушиваясь к звуку льющейся наверху воды. “Шекспировские страсти ей подавай... чтобы мужики стрелялись и выли! Это сколько же он там просидел? Вот схватит двустороннее воспаление легких — сама взвоешь...”

Появился Веня в спортивном костюме и, слава Богу, в очках. Его лицо после горячего душа было красным, но все равно оставалось неживым... Соня налила ему и себе чай с изрядным количеством рома, и они сидели друг против друга и, обжигаясь, прихлебывали из чашек.

И тут это случилось: Веня подавился чаем; наверное, он хотел что-то сказать и одновременно глотнул — и чай с ромом попал ему в дыхательное горло... Сначала он хрипел сидя, потом вскочил и, с выпученными под стеклами очков глазами, хрипя, стал бегать по кухне. Соня беспомощно бегала за ним. От ужаса она сразу забыла американский способ и по старинке на бегу колотила его по спине. Наконец, он начал понемножку продыхиваться и, вконец обессиленный, упал на стул.

Соня трясущимися руками налила из под крана холодной воды и протянула ему стакан, но он отпихнул его, снял очки и сидел с закрытыми глазами, приходя в себя. И вдруг заплакал... Сидел с плотно закрытыми глазами и беззвучно плакал. Соня никогда, ни разу в жизни не видела мужа плачущим — даже на похоронах его матери.

— Веня! — крикнула она не своим голосом. — Не надо, Веня! Я же все выдумала — честное слово... Не знаю, что на меня нашло. Мы вовсе и не целовались тогда — не веришь? Это он разок поцеловал меня в шею... даже не поцеловал, а так... клюнул. И это совсем все! Клянусь тебе!

— Зачем? — спросил Веня и открыл глаза. — Зачем? — недоуменно повторил он. — Ведь я же хотел... неважно... Сонька! Ведь ты же знаешь, как я тебя люблю... Я отлично понимаю, что неинтересен, будничен, слишком обыкновенен для тебя, но... Сонька! Зато я люблю — я всю мою жизнь пропадаю от любви к тебе! Я просто жить без тебя не могу, понимаешь? Не могу и не буду.