Катастрофические события последнего времени, когда в одночасье были смяты и раздавлены планы и чаяния огромного числа людей из двух ближайших народов, каждый изживает по-своему. Но есть и общее: в этой рефлексии изматывающее страдание подобно лейтмотиву в симфонии.
Предположу, что в тяжелые минуты немало людей обращаются к стихам близких им по духу поэтов. В этом случае ты как бы уже не один на один с миром, твоя рефлексия приобретает новое качество. Внутренний камертон настраивается на поэта как на доброго собеседника. Особенность лишь в том, что он говорит с тобой посредством стихов.
В эти дни я ощутил потребность перечитать стихи советских поэтов военной поры и, в первую очередь, - Бориса Слуцкого. И вскоре тяга к собственному высказыванию стала очерчиваться все явственней. Но к написанию этого текста подтолкнуло меня еще одно обстоятельство. Подруга детства, дружеская связь с которой никогда не прерывалась, дала мне возможность ознакомиться с фронтовыми письмами Слуцкого, которые она бережно сохранила в семейном архиве. Адресатом этих писем была ее родственница Слава Владимировна Щирина. Она была секретарем партийной организации Литературного института имени А.М. Горького, преподавала в нем основы марксизма-ленинизма. Ей принадлежит авторство обширной монографии о Марии Андреевой.
Студенты предвоенного времени, среди которых немало значимых для русской литературы имен, уходя на фронт добровольцами, отзывались о Славе с добрым чувством, а для некоторых она стала кем-то вроде заботливой и умной сестры. Среди них был и Борис Слуцкий.
В одном из писем к ней он писал:” Дорогая Слава! Твое письмо получил. Очень прошу тебя напиши подробно все о Борисе Лебском. Точно ли известно, что он умер от ран?
У него в Москве на Цветном бульваре (кажется №25) живет мать. Заходила ли она к тебе. Еще одно соображение. У Бориса нет печатных произведений. А ведь это замечательный поэт, умный и лаконичный, профессионально писавший несколько лет подряд. Если сейчас не собрать его стихов (также, как стихов Павла Майорова, Полякова, Траубе и тех, быть может многих, о которых ты мне пишешь) - они не будут собраны никогда. Нужно поднять на это дело нашу партийную орг-ию и всех ребят. Почему ты мне ничего не пишешь о новых ”именах” института? Неужели 3 набора ничего существенного не дали? Все равно существование ин-та необходимо и в этом случае, у него слишком беспризорное прошлое. Пока необходимы традиции высшего литературного образования. И еще необходимо, чтобы вернувшиеся с войны нашли все готовым для их учебы и работы. То что Сельвинский и Брик работают в ин-те - это очень хорошо. Это значит, что не так уж плохо обстоит дело с талантами. Кого из писателей вы думаете пригласить?
Насчет Белинкова - очень гадко. Очень стыдно для нас всех, что этот случай - не первый и может быть даже не случай. Молодой человек, особенно поэт, учащийся у вас сейчас, обязательно должен чувствовать ложность своего положения (в призывном отношении). Эту ложность моральную можно устранить совершенно четко только переведя 4- ый курс на подготовку военкоров и вообще работников фронтовой печати. Илье Львовичу и Осипу Максимычу от меня передавай привет. Привет также Лиле Юрьевне Брик, если ты ее видишь. Напрасно ты все-таки мне многого не пишешь. Как живет Толя Медников? Что слышно о Кульчицком? Борис.”
Из письма отчетливо видно, как важно было для Слуцкого сохранить наследие своих собратьев поэтов, ушедших на войну. Каждый талантливый голос должен был быть услышан и найти своего читателя. Ведь жизнь любого из товарищей могла оборваться в любой момент.
В стихотворении ”Памяти товарища” поэт говорит о сакральности человеческой жизни, отданной на войне за соотечественников. Вначале он резюмирует свое мнение о “книжице поэта-ленинградца”, на которую написал “подвал” перед войной, словами: “Певец довольно скучно напевал.”
А дальше все переворачивается:
“Я сдал статью и позабыл об
этом,
За новую статью был взяться
рад.
Но через день бомбили
Ленинград
и автор книжки сделался
поэтом.
Все то, что он в балладах
обещал,
чему в стихах своих трескучих
клялся,
он выполнил - боролся и
сражался,
и смертью храбрых,
как предвидел, пал.
Как хорошо, что был редактор
зол
и мой подвал крестами
переметил
и что товарищ,
павший, перед смертью
его,
скрипя зубами,
не прочел.”
Простыми ясными словами поэт выстраивает свою иерархию ценностей, а стихотворение в целом становится метафорой судьбы истинного поэта с его готовностью к самоотдаче вплоть до гибели.
Удивительная созвучность темы стихотворения “ Уже не любят слушать про войну” психологии значительной части нынешнего российского обывателя, гонящего от себя мысли крайне болезненные и даже травматичные для души, прослеживается в этом произведении:
“Уже не любят слушать про
войну
прошедшую,
и как я ни взгляну
с эстрады в зал,
томятся в зале:
мол, что-нибудь бы новое
сказали.
Еще боятся слушать про войну
грядущую,
ее голубизну
небесную,
с грибами убивающего цвета.
Она еще не родила поэта.
Она не закусила удила.
Ее пришествия еще неясны
сроки.
Она писателей не родила,
а ныне не рождаются пророки.”
А стихотворение “Объявленье войны”, рисующее ядерную катастрофу на нашей планете вследствие безумных амбиций правителей, сегодня смотрится как никогда актуально:
“Вручая войны объявленье,
посол понимал:
ракета в полете, накроют его и
министра
и город и мир уничтожат
надежно и быстро,
но формулы ноты твердил, как
глухой пономарь.
Министр, генералом
уведомленный за полчаса:
ракета в полете, - внимал с
независимым видом,
но знал: он - трава и уже
заблестела коса,
хотя и словечком своих размышлений не выдал.
Но не был закончен размен
громыхающих слов,
и небо в окне засияло,
зажглось, заблистало,
и сразу не стало министров, а
также послов
и всех и всего, даже время идти
перестало.
Разрыв отношений повлек за
собою разрыв
молекул на атомы, атомов на
электроны,
и все обратилось в ничто,
разложив и разрыв
пространство и время, и бунты,
и троны.”
Какие образы в этом тексте! Слепо исполняющего злую волю власти поэт уподобляет глухому пономарю, который “ формулы ноты твердил”. Эта слепая рассудочность - залог того, что “город и мир уничтожат надежно и быстро.” Как страшно звучат эти два последних слова! А сравнение человека с травой, над которой занесена “ и уже заблестела коса”, становится образом чрезвычайной хрупкости и уязвимости жизни на планете перед угрозой войны на всеобщее уничтожение.
Стихотворение “Песня” - плач поэта о покалеченных на войне людях:
“Ползет обрубок по асфальту,
какой-то шар,
какой-то ком.
Поет он чем-то вроде альта,
простуженнейшим голоском.
Что он поет,
к кому взывает
и обращается к кому,
покуда улица зевает?
Она привыкла ко всему.
-Сам- инвалид.
Сам- второй группы.
Сам- только год пришел с
войны. -
Но с ним решили слишком
грубо,
с людьми так делать не
должны.
Поет он мысли основные
и чувства главные поет,
о том, что времена иные,
другая эра настает.
Поет калека, что эпоха
такая новая пришла,
что никому не будет плохо,
и не оставят в мире зла,
и обижать не будут снохи,
и больше пенсию дадут,
и все отрубленные ноги
сами собою прирастут.”
Тут описание человека, получившего увечья на страшной войне, с трагической интонацией и глубоким сочувствием к своему персонажу вырывается из конкретики времени в область экзистенциального, а две последние строчки с редкостной силой передают мечту о лучшей доле в лучшем и более справедливом мире.
Полон скорби диссонанс этой мечты с действительностью, а стихотворение обретает религиозное измерение. Ведь изъять из мира зло человеку не по силам. Это прерогатива Бога.
Поэт, писавший на родном для него русском языке, политработник и интернационалист Борис Слуцкий никогда не терял глубинной связи с трагической судьбой еврейского народа, к которому принадлежал по крови.
В стихотворении “Пророки и прогнозисты” поэт причисляет себя к прогнозистам:
“Пророк - про Рок, меж
тем как прогнозист-
про испещренный
формулами лист,
но с вервием на шее те и
эти
живут (пока живут) на
белом свете.
Пророк-на славе.
Прогнозист- на ставке.
Пророки-лава.
Прогнозисты-танки.
Но оба задевают за
живое
и отвечают только
головою.
Пророки -в устарелых
власяницах.
У прогнозистов-рукава
лоснятся,
но сны им одинаковые
снятся,
конец, финал-один и тот
же мнится.
В отчете для инстанций
директивных
вдруг ямбы просыпаются
хромые,
и прогнозист времен
радиоактивных
подписывается так:
Иеремия.
Этот великий пророк еврейского народа, как видно, имел для автора особое значение. Иеремия, как и Слуцкий, яркий поэт своего времени. Достаточно обратиться к короткой книге “Плач Иеремии”, чтобы убедиться в этом.
Пророк вышел на служение совсем молодым человеком, а его проповедь продолжалась четыре десятилетия вплоть до 586 года до н.э. Именно тогда Иерусалим был уничтожен, Иерусалимский храм - разрушен, а жители города угнаны в вавилонское рабство. Все, о чем предупреждал пророк свой народ, свершилось. Его проповедь закончилась провалом. Но это испытание поражением, опыт поражения крайне важны и ценность их непреходяща. Это в полной мере справедливо и для настоящих поэтов. Совершенно естественно приходят на ум всем известные строки:
“ Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.”
В стихотворении ” История над нами пролилась" поэт сравнивает выпавшую на его жизнь эпоху с “ревущим ливнем”:
“Эпоха разражалась надо мной,
как ливень над притихшею
долиной,
то справедливой длительной
войной,
а то несправедливостью
недлинной."
Аллитерация в третьей строфе усиливает динамику стиха:
“Хотел наш возраст или не хотел,
наш век учел, учил, и мчал, и
мучил
громаду наших душ и тел,
да, наших душ, не просто
косных чучел.”
Теснейшее сплетение индивидуальной истории человека с историей страны и мира и формирует судьбу, “ ее порывы и длинноты”:
“Клеймом судьбы помечены
столбцы
анкет, что мы поспешно
заполняли.
Судьба вцепилась, словно дуб,
корнями
в начала, середины и концы.”
В стихотворении “ Как убивали мою бабку” поэт в ярких, исполненных боли душевной картинах осмысливает трагическую историю Холокоста, показывает несломленную волю к сопротивлению в лице своей бесстрашной бабки:
“Как убивали мою бабку!
Мою бабку убивали так:
Утром к зданию горбанка
Подошел танк.
Сто пятьдесят евреев города,
Легкие
от годовалого голода,
Бледные
от предсмертной тоски
Пришли туда, неся узелки.
Юные немцы и полицаи
Бодро теснили старух, стариков
И повели, котелками бряцая,
За город повели,
далеко.
А бабка, маленькая, словно
атом,
Семидесятилетняя бабка моя
Крыла немцев,
Ругала матом,
Кричала немцам о том, где я.
Она кричала:” Мой внук на
фронте.
Вы только посмейте,
Только троньте!
Слышите,
наша пальба слышна!”
Бабка плакала и кричала.
Шла. Опять начинала сначала
Кричать.
Из каждого окна
Шумели Ивановны, Андреевны,
Плакали Сидоровны, Петровны:
“Держись, Полина Матвеевна!
Кричи на них! Иди ровно!”
Они шумели: ” Ой, що робыть
З отым нимцем, нашим
ворогом!”
И немцам
бабку
пришлось убить
Досрочно,
пока еще шли городом.
Пуля взметнула волоса,
Выпала седенькая коса,
И бабка наземь упала.
Так она и пропала.”
В стихах Бориса Слуцкого о Великой Отечественной войне, войне оборонительной, а потому справедливой, мы находим для себя точку опоры в виде правды, отвоеванной для нас неисчислимыми жертвами и лишениями. А ныне правда об идущей на наших глазах войне с Украиной в нашем Отечестве попрана и тяжкое бремя ответственности лежит на тех, кто ее попирает.
Добавить комментарий