Капитан Штази (гэдээровский вариант КГБ) Герд Вейслер включил магнитофон и начал допрос. Юноша, сидящий перед ним, «Заключенный 227», отвечает коротко: зашел к приятелю, слушали музыку, о побеге в Западный Берлин ничего не знаю, кто помогал — мне неизвестно. Больше сказать нечего. Затем нам показывают аудиторию — Герд Вейслер читает лекцию студентам Академии секретных служб в Потсдам-Эйхе. Идут часы и часы допроса. Заключенный 227 сидит на том же стуле — руки под себя ладонями вниз. Вейслер проматывает плёнку. «Слушайте внимательно», — говорит Вейслер курсантам. Мы видим как он, сменив очередного следователя, опять занимает своё место в кабинете. Заключенный умоляет, чтобы ему разрешили поспать хотя бы один час. Вейслер объясняет студентам: непрерывный допрос — самый лучший метод получения информации. «Слушайте внимательно, — продолжает Вейслер, — заключенный повторяет свои ответы почти слово в слово. Когда человек говорит правду, он может перефразировать ответ, может то же самое сказать иначе. Если он повторяет одни и те же слова, значит он лжет».
«Обратите внимание: заключенный подавлен, — объясняет Вейслер. — Если человек невиновен, он будет шуметь, он будет возмущаться. Преступник подавлен, потому что он знает о своей вине».
«Слушайте внимательно», — продолжает Вейслер. Он проматывает плёнку. Заключенный 227 плачет и, всхлипывая, называет имя того, кто помогал перебежчику. «Повторите громче», — требует Вейслер. Заключенный повторяет: «Вернер Глиска». Заключенного 227 уводят. «А теперь слушайте внимательно», — говорит Вейслер студентам. Мы видим, как Вейслер в медицинских перчатках отвинчивает винты, снимает обивку со стула, кладёт её в специальную банку и закрывает банку притёртой пробкой. «Знаете что это за звуки?» — спрашивает он студентов. И объясняет: обивка стула, на которой много часов лежали потные ладони допрашиваемого, может понадобиться, чтобы её понюхала собака в случае побега. «Те, с кем вы имеете дело — враги социализма. Никогда не забывайте этого», — так заканчивает свою лекцию капитан Вейслер.
 |
Студенты аплодируют.
Действительно, блестящая лекция.
Время — 1984 год.
Вмести со студентами Вейслеру аплодирует полковник Антон Грубиц, старый приятель, однокурсник вот по этой самой школе, а теперь начальник Герда Вейслера. Разумеется, Грубиц пришёл сюда не для того, чтобы насладиться лекцией своего подчинённого. Он пришёл, чтобы пригласить подчинённого в театр. Пьеса называется «Лица любви», автор известный писатель Георг Драйман. Вейслеру поручается собрать материалы о Драймане.
В квартире Драймана устанавливают микрофоны, на чердаке организуют наблюдательный пункт — с немецкой аккуратностью: столы с аппаратурой, монитор для камеры наружного наблюдения, удобный стул, пишущая машинка.
Герд Вейслер на своём посту слышит каждый звук, каждое слово, произнесённое в квартире Драймана. Вот гости на дне рождения Драймана спорят и один из них называет другого стукачом, вот Драйман разговаривает с опальным режиссёром Альбертом Джерзкой, вот Драйман и его подруга, актриса Криста-Мария Шиланд, занимаются любовью. Вейслер фиксирует в своём отчете: «23 часа 4 минуты — Вероятно, происходит совокупление».
Жизнь Вейслера это его работа. У него нет семьи, он живёт в новом многоэтажном блочном доме, в необжитой квартире, похожей на гостиничный номер, где компанию ему составляет только телевизор, рассказывающий о сельскохозяйственных новостях и партийных конференциях. И постепенно жизнь других — жизнь Драймана и его подруги — вовлекает Вейслера в свою орбиту, из наблюдателя он превращается в соучастника, сочувствующего соучастника. Сначала он даёт узнать Драйману об отношениях Кристы с министром культуры (бывшим чином из Штази), потом он пытается предостеречь Кристу от очередной встречи с этим министром. А потом, чтобы спасти Драймана от ареста, составляет одно за другим фальшивые донесения.
Я обрисовываю сюжет картины лишь пунктиром и уверен, что большинство читателей саркастически улыбнётся — так не бывает. Мало кто поверит в подобную метаморфозу капитана госбезопасности. Мало кто поверит, что в 1984 году такой человек — искренне убеждённый в правоте социализма — вообще возможен. Капитан Штази — человек, прослуживший 20 лет в органах, — должен быть либо карьеристом, либо садистом, либо малоразвитым типом, или представлять собою букет из всех этих качеств, перевязанный хорошей долей цинизма. И, следовательно, он уже не раз соприкасался с жизнью других и не терял при этом эмоционального равновесия. И сомнительно, что даже потеряв равновесие, такой человек вдруг совершит поступок, опасный для его собственной карьеры (если не жизни).
Да, мы знаем два-три случая, когда люди из этого ведомства порывали с ним, но никто из них не действовал под влиянием минуты, эмоций, порыва, а тем более симпатии к ближнему.
Так в жизни. Но перед нами не документальная повесть, а произведение искусства, у которого свои законы.
 |
Я, конечно, с лёгкостью мог бы сказать, что режиссёр Флориан Хенкель фон Доннерсмарк, тридцати четырёх лет от роду, чьи детские и юношеские годы прошли в Нью-Йорке, Западном Берлине, Франкфурте и Брюсселе ничего подобного на своей шкуре не испытал. Что он сделал фильм о «жизни других». И такое замечание могло бы показаться кое-кому вполне убедительным аргументом, перечёркивающим картину Доннерсмарка. Я, однако, хочу заметить, что при всём нашем желании пестовать и лелеять свой уникальный опыт, прошло уже 15 лет после развала Советского Союза, 17 лет после падения Берлинской Стены и все, о чём говорит Доннерсмарк, для немцев стало частью истории, а для молодых немцев, ровесников режиссёра, такой же, вероятно, мифологией, как фашизм и Вторая мировая война. Уже не говоря о том, что и в 1984 году атмосфера и сама фактура жизни «социалистического рая» для большинства остального человечества были, слава Богу, не только невнятны, но и непредставимы. И если бы вы хотели рассказать о нашей жизни людям, живущим в нормальном мире, вам нужны были не факты и детали, вам нужно было построить свой рассказ таким образом, чтобы ваши слушатели смогли пережить какое-то событие, какую-то историю вместе с вами. То есть — чтобы это переживание стало их собственным опытом.
История, которую рассказывает нам Флориан Доннерсмарк, не о деталях и не о фактах, а об атмосфере той эпохи. И эту атмосферу она, несомненно, передаёт. Да, конечно, капитан Герд Вейслер не выглядит типичным сотрудником органов, но характер, созданный режиссёром и замечательным актёром Ульрихом Мюхе, убеждает, и мы верим этому характеру. Как именно работала подслушка, мог ли какой-нибудь сотрудник подать фальшивый рапорт? Если вас интересуют такие детали, вам лучше открыть специальную книгу по истории Штази. Вы узнаете факты. Но пережить то, что переживали люди, отгороженные стеной от человечества, — в той степени, в какой это возможно пережить вчуже — может помочь вам только искусство.
Разумеется, есть люди которые знают и помнят факты. При всём желании даже с открытой душой очень трудно читать или видеть описание того, что ты сам лично испытал. В этом случае у вас не только свой собственный опыт, но и многие годы, прожитые с этим опытом. Здесь возникают другие вопросы. Об этом мы беседовали с режиссером Флорианом Доннерсмарком.
— Персонажи Вашего фильма несколько раз называют капитана Герда Вейслера хорошим человеком. Сначала косвенно, когда Георг Драйман играет «Сонату для хорошего человека», а Вейслер, на своём посту для подслушивания, плачет, эмоционально пробуждённый этой музыкой. И как бы комментируя невидимые ему слёзы, Драйман рассказывает Кристе о том, как Ленин реагировал на «Аппассионату». «Человек, так чувствующий музыку, не может быть совершенно плохим», — говорит Драйман. Второй раз, когда Вейслер, выпив водки в угловой забегаловке, убеждает Кристу не ходить на свидание с министром: «Вы хороший человек», — говорит Вейслеру Криста. В финале, Вейслер покупает роман Георга Драймана «Соната для хорошего человека» и, открыв, обнаруживает, что роман посвящён «Агенту 20-7», то есть ему.
Вы готовы назвать Герда Вейслера хорошим человеком? Фильм начинается со сцены допроса. Полагаете ли вы, что вот этот юноша, физически и морально истязаемый Вейслером, сломленный и раздавленный им, может назвать Герда Вейслера хорошим человеком?
— Конечно, не тогда. Не в тот момент.
— Не тогда? Не во время допроса? Не после допроса? А когда? Через десять лет? Через семнадцать лет? Прошло ведь уже семнадцать лет после падения стены, так?
— Может ли христианин называть святого Павла хорошим человеком, после того, как он столь страстно уничтожал христиан?
— Знаете, мне трудно представить, что побитый камнями Стефан мог бы назвать Павла хорошим человеком.
— Я думаю, что нужно уметь простить. Не забыть, а простить. Я думаю, что если бы этот юноша смог как в кино проследить за тем, что произошло с Вейслером, он бы понял, что Вейслер изменился. А если человек действительно по-настоящему изменился — он уже не тот человек, он стал совсем другим.
— Я могу вообразить, что Стефан может простить Павла. Но назвать его хорошим человеком?..
— Вот Горбачев — я знаю, что в России его не любят, — Горбачев, например, он был сталинистом, убеждённым сталинистом. Когда умер Сталин, он плакал как ребёнок...
— Не убеждённым, а ослеплённым — это разные вещи, Флориан.
— Я думаю, он был убеждённым сталинистом. Он верил, он был верующим человеком. Но прошло время, и он понял, что вся эта система противоречит здравому смыслу, и он попытался её изменить. Конечно, он не планировал того, что получилось, но он начал менять.
— Хорошо, давайте говорить о Горбачеве. Горбачев был неграмотным трактористом из Ставропольского колхоза. Детство и юность Горбачева — и географически, и исторически — прошли в полной изоляции от того, что можно назвать культурой... Не удивительно, что попав в Москву, да ещё оказавшись в другом времени, Горбачев начал меняться (до определённой, впрочем, степени). Ваш же герой живёт в Берлине, в географическом центре Европы. Он не глухой и не слепой. Сталина уже нет. Советские танки уже «посетили с дружеским визитом» Будапешт и Прагу. Радио и телевидение Западного Берлина работают на расстоянии нескольких сот метров от стены. То есть, существует альтернатива. Она существует — пусть ваш герой не слушает радио, не смотрит западное телевидение, но альтернатива есть, она витает в воздухе...
У Герда Вейслера было из чего выбирать, но он сделал свой выбор в пользу Штази...
— Я понимаю, о чём вы говорите. Возьмём другой пример — Ленин. Вы знаете эту книгу Максима Горького о Ленине?
— Да, конечно.
— Известны ли в России слова Ленина про «Лунную сонату» из этой книги?
— Да, да, конечно. Что музыка расслабляет, что слушая её, хочется гладить людей по голове, а их надо бить по головам.
— Я думаю, это показывает нам вот что. Чтобы быть верным идеологии, нужно закрыться, отгородиться, отключить свои чувства. Я думаю, Ленин именно это и говорит: я не хочу чувствовать, я только хочу делать... Наш фильм рассказывает о человеке, который забыл, насколько чувства могущественны. И приоткрыв чувствам дверь, он теряет контроль, он тонет в чувствах... Я вижу, вы опять готовы возразить. В чем же ваши сомнения? Вы считаете, что даже если человек изменился, его нельзя назвать хорошим человеком?
— Мои сомнения вот в чём. Во-первых, я не могу представить себе подобную трансформацию, то есть, чтобы человек таким образом изменился. Вы скажете — есть примеры. А я вам отвечу, я читал о таких примерах, и верю им, воспринимая их как метафоры, но в жизни мне никогда не приходилось наблюдать ничего похожего. С другой стороны, даже если человек вот так радикально изменился, даже если это произошло — он должен отвечать за то, что он сделал, за то, что он совершил.
— Я с вами согласен. Но это ведь не то, что Драйман говорит: я сделаю из вас героя. Даже в посвящении к книге он не пишет: «Посвящается капитану Герду Вейслеру», он пишет: «Посвящается Агенту 20-7», кодовое имя Вейслера... Я думаю, это, конечно, правильно, что для таких людей у нас существуют сейчас ограничения в профессиональной деятельности, что офицер Штази не может работать, скажем, учителем или судьёй... Но я полагаю, Вейслер и сам сказал бы, что должен нести ответственность за то, что он делал. Однако в моральном плане его нельзя окончательно осудить и проклясть. Это как история о Блудном сыне, или, даже точнее, как притча о хозяине, который нанимал работников в свой виноградник («От Матфея», глава 20 — прим. М.Л.). Помните? О хозяине, который платит одинаково и тому, кто работал весь день, и тому, кто работал один час. Вы понимаете, если были хорошие намерения, этого уже достаточно. Это христианская идея, что если на смертном одре, в свой последний миг ты чувствуешь раскаяние — ты уже спасён.
— Знаете, Флориан, сейчас я понял, что мы с вами видим ситуацию под различными углами. Ваша позиция христианская, скажем, шире, общегуманистическая. Моя позиция — позиция вот того юноши, которого допрашивает капитан Вейслер. Я был в положении этого юноши, мне было тогда восемнадцать. Сорок лет с тех пор прошло, но временами на меня накатывается ужас — что бы со мной стало, если бы я тогда сломался? Я сталкивался с этими типами много раз и после, но именно в тот первый раз — как я сейчас понимаю — за первые в моей жизни шесть часов в компании людоедов, они могли меня сломать, дожать, обмануть, заманить в ловушку. Мне повезло тогда. А многим другим — в том числе некоторым моим товарищам — не повезло. И не только тем, которых допрашивали и вербовали, но тем, которых никогда не трогали, но которые всю жизнь боялись того, что их могут тронуть. И тому юноше в вашем фильме не повезло — капитан Вейслер не дал маху, — этот юноша сломался, предал и, значит, был раздавлен. Вся его жизнь была уничтожена. А сколько Герд Вейслер уничтожил жизней за те годы, пока он не дослужился до капитана? Пусть Вейслер прозрел, изменился и спас человека (кстати, раздавив при этом другого), но скольких он к этому времени сломал? Я не говорю, что, мол, давайте займёмся простой арифметикой, типа, спас одного, уничтожил двадцать — приговор: виновен. Я не об этом. Я о том, что не каждый будет готов его простить. Я не готов.
— Я соглашусь с вами. Наверное, трудно ожидать от этого молодого человека, чтобы он простил. Если бы он сказал: Герд Вейслер — чудовище, если бы он сказал: я не подам ему руки, даже не поверну голову в его сторону — я бы понял. Но всё же, я верю, что нужно оставить и Герду Вейслеру последний шанс.
— Вот здесь-то мы с вами и расходимся. Вы живёте в обществе, которое провело люстрацию, Герд Вейслер и его сотоварищи не могут у вас в Германии принимать участие в общественной жизни, для вас Штази — глава из учебника истории, вроде гестапо. В России — я давно живу здесь, в Сан-Франциско, но я всё равно не могу смотреть ваш фильм иначе, нежели глазами человека из России — ничего этого не произошло. Этих капитанов, полковников и генералов КГБ никто никогда не осудил — ни юридически, ни морально. Они не просят ни у кого прощения, ни в чём не раскаиваются, они вообще хозяева жизни. Они ухмыляются с газетных страниц и с телеэкранов, и, кстати, у каждого теперь на шее висит крестик, а в красном углу служебного кабинета в каком-нибудь министерстве или в банке — икона. А если вы спросите их, хорошо ли они спят ночью, они вам скажут, ай-яй-яй, как вы злы, как вы негуманны и ещё скажут, что все мы вместе жертвы, а такие как вы, кто ворошит прошлое, не дают, мол, зажить нашим общим ранам...
— Здесь вы совершенно правы. Поэтому, мне очень интересно будет поехать в Россию, когда фильм там выйдет... Люди смогут увидеть, что у нас вся эта структура, державшая в подчинении и страхе каждого жителя Восточной Германии, окончательно сломана и уничтожена. Люди должны осознать, что если они хотят настоящих перемен, то же должно произойти и в России... По крайней мере, посмотрев наш фильм люди поймут, что это возможно.
Добавить комментарий