Дмитрий Бавильский не требует долгих представлений. Писатель, литературный критик, автор целого ряда замечательных книг (романы «Семейство паслёновых», «Едоки картофеля», «Красная точка» и др.) – он тот человек, к экспертному мнению которого ты неустанно прислушиваешься. Писатель Бавильский – тот редкий случай, когда талант автора не знает границ – о чем бы он ни писал: о музыке, об архитектуре, о людях, о странах и континентах, ему удается писать необыкновенно точно, подробно и абсолютно естественно. Он проделал большой путь: в литературной критике и прозе, но при этом никогда не стремился к широкой известности и славе. О жизни, о взглядах, о литературе мы и поговорили с ним этим летом.
Дмитрий Владимирович, разговоры о жизни неизбежно ведут к умствованию, к философствованию. Чтобы избежать лишней сложности в непростые времена, расскажите, пожалуйста, о ваших родителях. Мы помним книгу «Все о моем отце», где каждый автор книги говорил с неизменной ностальгией и любовью о своем детстве и родителях...
Для меня родители – не только детство, но и вся моя жизнь, вплоть до сегодняшнего дня. Этим летом Нине Васильевне и Владимиру Фавельевичу исполнилось по 75 лет – мама с папой не только одного года рождения, но и оба июльские. Таких синхронов в нашей семейной жизни много, все мы до сих пор вместе и активно влияем друг на друга.
Отец – доктор медицинских наук, буквально спасший тысячи, если не десятки тысяч человеческих жизней, лишь несколько лет назад перестал оперировать, но до сих пор ездит на прием в поликлинику. Вместе с ним мы собирали в школе сначала марки и репродукции, затем книги, он первым возил меня в ленинградские музеи, а мама лет в пять отвела в детскую библиотеку, недалеко от нашего дома, попутно выделив тетрадку для того, чтобы я вел дневник читателя. Разграфила ее на пять колонок, чтобы я не только описывал содержание и выставлял книгам оценки, но и указывал дату, издательство и количество страниц.
Так, с тех пор, я эту тетрадку, собственно говоря, и продолжаю, теми или другими способами. Мама отдала всю жизнь семье, дому, уюту, достигнув в этих умениях, ставших формами ее духовной практики, самого высокого искусства.
Родители никогда не давили на нас с сестрой Леной, доверяли стремлениям нашей самореализации и всячески поддерживали нас, куда бы мы ни стремились и куда бы нас с Леной ни заносило. Важнее этой поддержки, кажется, ничего и быть не может – по крайней мере, мама и папа до сих пор являются для нас важнейшими людьми, позволяющими чувствовать в себе детство даже в достаточно зрелом возрасте.
Главное, чтоб родители как можно дольше оставались такими же здоровыми, красивыми и сильными. Задающими возможность положительного примера. В жизни крайне важно иметь возможность равняться на правильных людей, задающих не просто ориентиры реакций, но и параметры собственного твоего существования.
Вы сказали, что родители подготовили основу, «почву» для того, чтобы вы стали писателем. Они привили любовь к литературе, заинтересовали искусством, расширили кругозор ваш и вашей сестры - Лены. Какие ваши книги посвящены родителям? И какие они особенно любят?
Про их оценки – это к ним. Спросите. Родителям я посвятил свой второй роман «Едоки картофеля», судьба которого сложилась максимально удачно.
Я бы посвятил им и первый роман «Семейство паслёновых», смысл которого был в обращении к каким-то людям вне нашего семейного круга. Ну, то есть я начинал писать его для того, чтобы объяснить конкретным знакомым своё виденье сложившейся ситуации. Из-за чего посвящать именно эту книгу родителям было бы нелогично.
Я ведь не собирался писать прозу, меня вполне устраивали другие жанры, освоение которых складывалось стихийно и без напряга, тогда как роман – всегда тенденция и немного нервно. Немного напряжно. Но мне хотелось обозначить свою позицию в споре с друзьями и, так уж получилось, она сложилась в то, что теперь называется «Семейство паслёновых».
Родители развивали нас с Леной без малейшего принуждения – силой личного примера и творческой атмосферой в доме. С книгами и с музыкой, с уютом и вкусным, разнообразным столом, с интересными разговорами и умными компаниями… С взаимным уважением и уважительной заинтересованностью в том, что с нами происходит.
Я и в Москву не уехал бы, если мама не сказала бы, что пропустишь возможность и всю жизнь будешь жалеть о том, что не сделал…
А если попробовать, то даже неудачная попытка окажется полезной… И потом всегда в любой момент можно же вернуться домой… Хотя бы теоретически…
В вашей установке, как мне кажется, есть четкая, здравая задача - жить много лет и творить, преобразовывая себя и мир. Пильняк и Кормильцев, такие разные авторы, определяли жизнь как повесть. Отсюда вопрос: жизнь, в вашем представлении, это роман или повесть?
Автор состоялся, когда он придумал, смог сконструировать свой собственный жанр. Не обязательно полностью новый (такое практически невозможно), но такой дискурсивный микс, который воспринимается теперь как поджанр, или же очередная реинкарнация, или же ступенька в развитии рассказа, повести, поэмы, романа, которая отныне прочно ассоциируется с конкретным именем.
Такому формату необязательно иметь точное название, так как подлинная литература состоит, как правило, из неповторяемых форм, но зато у него всегда есть фамилия.
Никому не надо объяснять, что такое книги Улицкой, состоящие из циклов повестей и рассказов, объединенных персонажами, переходящими из текста в текст, миниатюры Анатолия Гаврилова, евророманы Сергея Юрьенена, записи из кофейной тетради Сергея Костырко. Карточки Льва Рубинштейна. Бытовая магия Андрея Левкина…
Априори понятно, чем романы Бориса Акунина отличаются от романов Виктора Пелевина, хотя они работают в одном и том же направлении интеллектуальной беллетристики...
То, что по неопытности многие называют «языком писателя» или обозначают как стиль, - есть разработка личных поджанров, формирование индивидуального авторского дискурса, как неповторимой направленности зрения, неповторимости его ракурса, который удалось зафиксировать в системе конкретных текстов.
Возникновение и развитие жанров, прежде всего, идет от задач, стоящих перед автором. Мне, к примеру, важно описывать невидимое – музыку, интенции, «воздух времени», ощущение пространства, особенности собственного зрения.
Общепринятые жанры (такие, как сюжетный, коммерческий роман или новелла для гламурного журнала) нужны для жизни и работы в обществе, так как «обычные люди» способны воспринимать лишь готовые и заранее понятные формы.
Публикации в вашем ЖЖ представляют собой даже не столько рассказ о конкретной книге и «зацепившем» лично вас авторе, сколько, как мне кажется, состояния, в которых вы находитесь, прочитав ту или иную вещь. Это похоже, немного на цикл эссе Петера Хандке, его состояния духа и тела. Например, вы читаете Моэма и пишете, что болели в тот момент, когда его читали, летите в самолете и на высоте читаете Петера Надаша и так далее. Состояния играют такую же важную роль, как и сами авторы и их книги. Что вам дает опыт фиксаций жизненных состояний?
Это учеба. Во-первых, узнавания себя, так как едва ли не самое сложное в нашем восприятии мира – это понимание собственной, желательно неприукрашенной, природы, своих истинных желаний и мотиваций.
Если человеку действительно удается понимать себя, есть шанс, что он не будет ошибаться и во всем остальном – от пропорций личного мира до самооценки и места в этой реальности. Для правильных выводов нужны объективные (правильные) базовые установки.
Во-вторых, фиксация жизненных состояний учит точности и стилю. Если ты точно передаешь свои впечатления, эмоции и обстоятельства это обязательно находит отклик в других людях.
Точность для меня – одно из важнейших проявлений таланта. Лидия Гинзбург писала, что любит находить в чужих текстах свои мысли – как если бы это она написала…
Обычно чужая точность – это то, что просится в эпиграф или в выписки, так как жалко терять точки пересечения того или иного автора с тобой…
Субъективности восприятия не избежать: отныне Надаш связан для меня с полетом домой, Моэм с ковидом, а Хандке – с Сезанном.
Чем больше человек потребляет искусства, чем насмотреннее и наслушаннее – тем больше у него возможностей и поводов отличаться от других и знать об этих отличиях, ощущать их природу и фактуру.
Родились вы в Челябинске, а живете на два города - Челябинск — Москва. Изменился ли облик Москвы за последние месяцы?
Видите ли, Артем, описания городов, которые мы оставляем, есть наши автопортреты, раз уж в бесконечном количестве подробностей мы фиксируем лишь небольшие, выборочные фрагменты, поэтому прицельно говорить о Москве - означает объяснять свое собственное настроение. Нынешняя Москва живет трудно, медленно и, спотыкаясь, переходит вброд грозовые ручьи и омуты летнего удушья. Эта Москва растеряна и не имеет длительных планов на будущее, но зато она умеет радоваться мелочам и живет каждый день почти буквально как последний…
Тем не менее, стараясь экономить силы во имя возможного светлого будущего…
Это правда, что большинство москвичей живут, будто ничего не происходит вообще?
Я не езжу в такси и поэтому не разговариваю с водителями – мои замеры лишены репрезентативности. Город многолик и переменчив, особенно такой громадный мегаполис, внутрь которого зашиты сотни других населенных пунктов, порой почти буквально сталкивающихся друг с другом в пределах одной улицы или, тем более, перекрёстка. Тем более, что в Москве, насколько я себя помню, всегда существовала игра по поиску мест, где столица не похожа сама на себя. Тут даже у меня в районе Аэропорт, плавно переходящем в Сокол, существует масса мест, будто бы вне времени и конкретного пространства, вот, например, улица Планетная, по которой я сегодня шёл к окулисту.
Я понимаю, о чем вы спрашиваете, но ведь и я стараюсь жить так, будто ничего не происходит – это позволяет самосохраниться для будущих времен, которые, и я очень надеюсь на это, окажутся милосерднее и безопаснее нынешних.
Если бы можно было выбрать, где родиться, вы предпочли бы Запад или Россию?
У меня никогда не было искуса изменить судьбу или хотя бы биографию – я всегда настолько дорожил собой и особенностями своего существования (восприятия и мышления), что мне было бы странным трудиться над собой откуда-то снаружи. Почему-то единственной легитимной стратегией изменений может быть совершенствование себя изнутри – и лучше всего это мне удается с помощью письма. Собственно, для того, видимо, я так много работаю: чтобы каждый буквально день становиться все лучше и лучше, и лучше.
Примерно лет десять назад я спросил махатму Михаила Гробмана, когда лучше всего эмигрировать, и он мне ответил, что уехать можно всего один раз в жизни, поэтому повод не может быть случайным и в нем нельзя промахнуться.
Жизнь в Челябинске, куда вы периодичеcки возвращаетесь, она каким-либо образом отличается от жизни в Москве? С поправкой на то, что Москва — это столица и вся Россия - околоцентричная страна…
Радикально отличается. Для того, собственно говоря, я и чередую два разных образа существования, чтобы жилось интересней и продуктивней.
В Челябинске моя жизнь более индивидуализированная, что ли, так как на родине я мало пересекаюсь с другими людьми и перед моими глазами – цветущие яблони, а не примеры коммерческого успеха или богемного образа жизни: здесь, сам на сам, я окружен «домашкой» – исполнением «домашнего задания», которое задаю себе сам для собственной же пользы. Какое-то время назад, я понял, что регулярное письмо кажется мне оптимальным образом жизни, так как дает практически безграничные возможности уединения и сосредоточенности.
Вы многое предсказали своим романом «Красная точка». И этот фокус России из прошлого не как «эрэфии», а как «советского союза», отрезанного от Запада «железным занавесом», все эти недавние сны и мысли о прошлом - и есть теперешняя наша повседневная жизнь. «Совок» в сознании россиян никогда не будет истребим, не так ли?
Смотря, что мы будем понимать под «совком», как его определять. Как жизнь в ситуации тотального давления со всех сторон, когда от человека ничего не зависит и поэтому можно не напрягаться? Или как генетическую болезнь безволия и тугоухости?
«Красная точка», о которой вы вовремя вспомнили (спасибо вам за это), как раз и показывала, что излучение исторического времени, с одинаковой силой проходя сквозь самых разных людей, застает каждого из нас внутри собственных жанров и обстоятельств.
Одни и те же эпохи и ситуации разные люди переживают словно бы уроженцы разных вселенных – порой прямо противоположным способом.
Соседи по историческому периоду рядышком ведь идут по одной и той же улице, мимо одних и тех же домов, но у одного из них в голове еще рабство или даже каннибализм не отменили, а другой учится различать дельфинов по именам. Один ищет, где бы побухнуть, чтоб поскорее забыться, а другой жалеет, как мало времени и сил ему дано, дабы успеть осуществить все задуманное.
Совок - это ведь, помимо прочего, еще и максимальная атомизация социальной ткани. Распад общества на совершенно автономные единицы, которые более ничем невозможно притянуть друг к другу… Для нас все эти пороки тоталитарного воспитания удваиваются, если не удесятеряются безграничной компьютеризацией да интернетизацией. И вот в этом смысле «совок» точно вечен.
Отличительной чертой людей советской России была начитанность. А какая отличительная черта современных людей?
Это очень хороший вопрос, Артем. Вот прямо в точку – он о разных антропологических типах, из которых не один ни лучше другого. Важно говорить безоценочно и уметь хвалить (или ругать) явления как данность, не за счет соседних явлений.
Горизонты современных людей кажутся мне более широкими – за последние десятилетия мы много узнали, много увидели, много, где побывали.
Советские люди были глубже и сосредоточеннее, так как событий и явлений за железным занавесом было гораздо меньше, поэтому всё хоть сколько-нибудь интересное, важное и, тем более, существенное, обсасывалось со всех сторон. Проживалось.
А еще поэтому все смотрели одни и те же фильмы и читали одни и те же книги.
Это единое информационное поле создавало ощущение духовного в том числе единения невиданной силы. Только тогда и можно было буквально «проснуться знаменитым».
Я сейчас не ностальгирую, но пытаюсь объяснить, как в застой были устроены социальные скорости, социальные лифты, требовавшие терпения и аккуратности, институт репутации и пусть локальные, но подлинные (то есть насыщенные содержанием) достижения.
Нынешние-то шире, но не глубже.
И увлечены не сутью, но оберткой.
Мы в совке об обертке только мечтали, когда шли каждый своим путем в разные стороны. Чаще всего вбок, конечно.
Современные люди, как кажется, чаще ходят по кругу. Когда власть коммунистов, наконец, испарилась, мы пришли на выжженное поле: советская культура (в том числе и литература), исчерпали себя задолго до перестройки, продолжая, раз за разом, воспроизводить на автомате полые формы всевозможных подобий.
Давайте отвлечемся и поговорим об этом времени года, когда происходит наша беседа. Лето, «лета» - от древнеславянского - год. С чем будет ассоциироваться этот год лично у вас?
Пока не знаю, давайте доживем до его конца. Нынешний год, берем ли мы только лето или же всю дюжину месяцев, выглядит високосным поездом вне расписания.
Оказывается, что за десятилетия жизни у нас в семье наросло множество не просто ритуалов, но стилей и способов совместного существования. Как и все обычные люди, мы любим стабильность и чтоб идти по накатанной дороге.
Однако, привычные правила наших жизней, то есть самая что ни на есть основа основ бытового существования, третий год уже не могут полностью восстановиться, из-за чего каждый новый месяц выглядит индивидуально и на особицу.
С одной стороны, это дико дискомфортно и совсем неуютно, так как привычки всегда заточены под нашу сущность и выражают ее, но, с другой, если пытаться искать плюсы, таким непростым образом, вновь ощущаешь естественное течение существования вне анальгетиков привычного положения дел и скольжения дней как по маслу.
Думаю, ассоциироваться 2022 год будет именно с этим амбивалентным сломом привычного существования, так как любое послевкусие забивает всё, вплоть до фабулы, оставляя в памяти следы лишь самых общих и продолжительных трендов.
Я ведь достаточно много времени посвятил изучению «вопросов послевкусия» и того из чего оно состоит на самом деле.
Что остается от прочитанной книги или просмотренного спектакля?
Афоризмы, которые так выписывает автор, уходят из головы еще быстрее неожиданных поворотов сюжета, которыми особенно гордятся прозаики. И даже общий костяк интриги удерживается в сознании с вполне объяснимыми когнитивными искажениями…
За исключением архетипических текстов, вроде «Трех мушкетеров» или «Гамлета», вряд ли кто-то способен пересказать или хотя бы изложить правильное направление «Виконта де Бражелона» или же «Графа Монте-Кристо».
Я к тому, что послевкусие от 2022-го может оказаться каким угодно, раз уж логика ассоциаций непредсказуема и неисповедима. Впрочем, быстрой и полной смены «семиотики кадра» (его стиля или жанра) я не вижу. Более того, как и не ощущаю далее привычного образа жизни последних десятилетий, слегка что ли растянутых как старый свитер «на вырост».
Мир вокруг будет тускнеть, облазить и словно сжиматься в вечных осенних сумерках. В юности я мечтал быть декадентом, носить эффектный плащ и писать усталые стихи о любви несчастной и мистической одновременно.
Разве я мог тогда угадать, что «любовная размолвка с бытием» – явление массовое, почти обязательное в определенной возрастной категории и ничего оригинального и, тем более, остроумного и манкого в упадке нет и быть не может? Желания умнеют, когда теряют свои силы и выдыхаются…
Узловая точка нашего разговора - середина июля. Лето — это всегда «маленькая жизнь»?
Лето – это болезнь и возмездие. Его следует перетерпеть, чтобы заслужить золотую, благодатную осень. Нынешний июль кажется мне бесконечным, словно бы время остановилось (или же, как минимум, замедлилось) на верхотуре года. Дискомфортный и трагический 2022-й добрался до собственного пика, замер там и теперь раскачивается как на качелях – заваливаясь то в одну, то вновь в ту же самую сторону. Поскорее бы что ли вместе с ним покатиться и всем нам совершенно в иную сторону.
Добавить комментарий