Возможно, так было всегда, всю мою сознательную жизнь, но лишь недавно я стал замечать, что кто-то осторожно и ласково, ненавязчиво и тихо мне помогает. Раздвигает толпу перед входом в магазин, насылает корь на нежеланного посетителя, готового уничтожить мой драгоценный рабочий день, обрушивает лавину облаков на взлетное поле с единственной целью - дать мне, опаздывающему на рейс, застрявшему в метро, успеть на самолет.
Я исполнился тихой благодарности к тому, кто так обо мне заботится, иногда шептал, про себя проговаривая, эту благодарность. "Ну, ну, - нежно похлопывал он (она, оно?) меня по голове, - ты это заслужил. Незлобивостью… Tихим поведением… Tем, что в жизни никого не обидел с умыслом. И очень немногих - без него".
Одного я не мог понять: почему почти во всем, что я предпринимал, меня, в конце концов, ждал успех, результат тяжелой работы и стараний, но в одной области, столь необходимой для моего душевного покоя, меня всегда ждало разочарование и огорчение. Попросту говоря, полный крах... В отчаянии понять и доискаться секрета моих страданий я решил найти моего тайного и славного покровителя и выяснить, наконец, чем именно не угодил, что делаю не так, и отчего он, такой щедрый во всем остальном, забывает обо мне в этой важной сфере...
Я решил, что найду его во что бы то ни стало. Зашел в офис двух известных частных детективов, попросил помочь. Они переглянулись:
- Поручение вообще-то несколько необычное. Впрочем, недавно к нам обратился популярный комик. Имя, как вы понимаете, раскрыть не можем. Привилегия клиента. Так вот, у него при посадке в нью-йоркский сабвей стибрили чувство юмора. Предлагал, бедняга, любые деньги, чтоб отыскали. Удивляться в наше время не приходится....
Поиски - легкие толчки в спину: холодно - тепло, холодно - горячо. Нашли!
Как заверили сыщики, моим покровителем оказался бродяга, из тех, кто, свернувшись калачиком, спит на решетках метро. Он стоял на углу Лексингтон Авеню и 53-й Стрит и поглядывал на публику, спешащую в здание небоскреба компании Ситикорп. Он был небрит, его глаза слезились от того, что курил самокрутку, зажатую между безымянным и средним немытыми пальцами. Глядя на меня, он прищуривался то и дело, так как дым заползал в глаза. На обездоленного он все-таки не походил. Он был несколько полноват, почти седой, с простым начесом волос на лбу. Чем-то напоминал пожилого одессита. Быть может, особой южной живостью глаз.
Я встречал таких переполненных жизнью людей по утрам на рынке моего детства, куда шел с матерью, чтобы помочь нести с базара дерматиновые хозяйственные сумки с яблоками, грушами и баклажанами... Солнечные пятна ложились на светлые полоски арбузов, начинался день, обещающий живую работу, толкотню и веселое переругивание продавцов с покупателями...
Трудно было поверить, что этот бездомный бродяга и есть мой покровитель. Детективы, однако, утверждали, что сначала сами были сбиты с толку, напали на его след давно, но не звонили, пока не убедились неопровержимо: он - тот самый, кого я ищу.
Первым делом бродяга попросил заказать для него двойную порцию водки cо льдом в баре неподалеку. Я заказал себе того же. Как-никак, предстоял разговор по душам.
Одним залпом, по-русски, мой тайный покровитель опрокинул в себя содержимое стакана. Я спросил, как можно мягче, чем заслужил его благосклонность, почему он мне помогает.
- Почему, сам не знаю, - сказал бродяга. - Помогаю - и все. Не надо меня раздражать занудными вопросами.
Я испугался. В конце концов, рассержу и лишусь его милостей.
- Такова моя работа, - сказал он. - Понимаешь, работа! Правда, платят мне чаще всего одной только черной неблагодарностью. Но даже это - хоть что-то! Мои коллеги часто горы сворачивают на благо своих подопечных, а их присутствия даже не замечают. Считают, что так и должно быть. Какую-нибудь чушь в оправдание приплетают. Вроде везет ему, милостивцу, поскольку, видите ли, родился "в рубашке" или под особенной звездой. Свинтусы! - вот и все объяснение. Вот ты ко мне пришел, и я вижу благодарный блеск в глазах. А ведь это нередко - награда всей жизни... Хочешь взглянуть, как работаю?
Он увлек меня за собой, двигаясь быстрым, энергичным шагом. Я только поспевал за ним, пока он вонзался во встречный поток людей на Пятой Авеню. Он то и дело вскидывал руку в приветствии, выкрикивая одним: "Здоров! Ура!", другим - "Жми в том же духе! ", третьим - "Привет! Извини, бегу. Я тебя нежно кусаю!".
От него исходил такой заряд бодрости, что, несмотря на жару и духоту летнего нью-йоркского дня, я почувствовал, что и вправду жизнь замечательна уже тем, что живешь, дышишь, двигаешься...
Наконец, неподалеку от перекрестка с 45-й Стрит, не дождавшись красного света, мой покровитель ринулся на середину мостовой к одному из бесчисленных люков. Он сдвинул легким движением тяжеленную крышку и полез вниз, в последний миг повернувшись ко мне и движением головы приглашая следовать за собой.
Пока я, чертыхаясь, спускался по железной лесенке, он уже успел переодеться в рабочую светлую робу, подпоясаться какой-то бечевкой (канатный жгут из порта моей юности?), водрузил на лоб, щелкнув резинкой, темно-зеленый целлулоидный козырек. Одним кошачьим движением натянул бухгалтерские нарукавники из черного сатина, хотя был в рубашке с коротким рукавом. Делал он все это, напевая вполголоса: "Скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечтаю..".
Старик? Это слово вряд ли ему подходило. Он был весь энергия, глаза блестели молодым задором. Подтянув на коленках полу робы, мой покровитель сел за стол с длинным, убегающим в глубину подвала на манер железнодорожных рельс, ящиком. В нем помещались мириады карточек с замусоленными краями.
- Отчего бы вам не завести компьютер? - осторожно сказал я.
Он пожал плечами, посмотрел на меня поверх полуочков, сдвинутых на край большого, кривоватого, похожего на Уральский хребет, носа:
- Вот что мне в тебе не нравится - только без обид! Человек ты - как человек, а нет-нет да и вылезает в тебе рационализатор и бухгалтер. Запомни, слишком большие дозы разума столь же полезны для организма, как холодные свиные котлеты на голодный желудок. Пусть мои враги ими питаются три раза в день! - сказал он со страстью, адресуясь куда-то вверх.
- Я привык, понимаешь, привык. Зачем же менять привычки? Пока что неплохо-таки работаю..Конечно, всегда есть недовольные. Какой-нибудь ворчун протестует, что ему, видите ли, не так быстро подкинули ручку двери. Мол, если б удалось зацепиться за нее, не сломал бы ногу и не очутился бы в больнице. Ну, что тут скажешь! Обычная людская близорукость. Играют в шашки самые что ни есть примитивные - на дощечке три на три. Все комбинации просты до зевоты и треска сводимых скул. Ну, совсем не может тупоголовый догадаться, что ему давно пора было остановиться. Вынуть себя на время из дурного колоброжения, которое он по человеческой глупости называет красивой фразой - "продуктивная жизнь". Чтоб было время подумать и понять, куда его несет ногами вперед в водовороте собственного производства.
А главное - чтоб познакомиться с соседом по палате - тихим старичком с белой бородкой. Знакомство абсолютно необходимое. Старичка приходил проведать сын, большой грузный мужчина, коммивояжер с усами. Он их заворачивал двойным кренделем, на манер тараканьих. Даже мылом наващивал, чтоб все ими любовались. Я прикрыл мой планчик простым разбросом привычных сбоев жизни.
Как-то раз вместо сына - он укатил в Бостон на ежегодную Конференцию продавцов перламутровых пуговиц Северо-восточного рыночного коридора - пришла его жена. Молодая стройная турчанка, длинноволосая брюнетка. От тараканьих усов, умащенных мылом, ее уже не один год поташнивало. Она только раз взглянула на нашего больного - голубоглазого красавца с сединой на висках. Этого легкого движения глаз - в единицах работы, ничтожная доля милиэрго! - было достаточно, чтобы совершить проворот ключом в плохо смазанном механизме его жизни.
Быстро, как кактус, процвел роман. И сейчас человек с временно поломанной голенью (назовем его для острастки романтиков Жорой) даже стыдится своего счастья. Ловит себя на ужасной мысли: от полноты чувств ему хочется хрюкнуть на манер поросенка. Вот бы и хрюкнул себе на здоровье, ан нет - стесняется...
- Ага, так вы, значит, все-таки заботитесь о влюбленных? - сказал я.
- Ну, не только, не только, - сказал покровитель. - Чаще всего приходится заниматься поденщиной. У двух поэтов и одного прозаика служу по совместительству суфлером. Работа простая - сижу рядом и день-деньской, нашептываю на ухо образы и мысли. А то и просто диктую - только успевают записывать. Ничего сами не могут!
Иногда надоедает и шутки ради шепчу: "Кончай притворяться, ребята! Давайте-ка в руки по лопате и вскопайте огородец. Польза будет куда большая". Хватаются за сердце, домашних неделю мучают - дескать, накатили сомнения в собственном таланте, ха-ха-ха!
Он хлопнул себя по бедрам.
- Так, извини, надо позвонить в цех. Что поделывает объект? - глухо прокричал он в трубу рядом с рабочим столом на манер такой, в какую гаркают капитаны пароходов, давая команду кочегарам подкинуть в топку угольку.
Он приложил ухо к другой трубке, с которой щелчком, словно пепел, стряхнул колпачок. Из трубки донеслось:
- Сидит дома, читает, а в голове витает страх одиночества.
- Не знаете, что делать, что ли, олухи царя небесного? - пробубукал в трубу старик.
- Ох, очень даже знаем, - раздалось из трубки. - Готова красавица-блондинка - шестая шкала, десятый пункт - но он, дьявол его побери, еще не готов. Слишком одичал, все испортит. Полезет, дуролом, сразу целоваться, испугает фею до чертиков. Кому же хочется забеременеть в первый же вечер, пусть даже от симпатичного молодого человека...
- Ну, что ж, - вздохнул старик, глянув на меня. - Тут требуется тонкая работа. Рука мастера.
И бабахнул в трубку:
- Дайте-ка парочку ложных телефонных звонков.
- Как это, мастер? - откликнулись подсобные в один голос, изумленные тем, что даже не понимают, куда тот гнет - до того велик и всемогущ.
- Ну и работничков мне посылают из отдела кадров! - воскликнул мастер. - Хоть бросай все и самому спускайся в цех. Ничего сами не догадаются сделать. Каждый шаг подсказывай. Всех делов-то - перехлестнуть пару-тройку телефонных проводов. Не перепугайте беднягу ненароком. Пусть для начала сенсорный голод снимет - услышит человеческий голос. Сначала мужской. Что-нибудь вроде: "Это Шевролет?" Потом еще раз мужской, только помоложе, юношеский. Пусть какой-нибудь подросток пропищит что-нибудь вроде: "Мастерская по ремонту?" Потом можно и женский голос пустить. Сначала в серьезно-деловом регистре: "Мне нужно завулканизировать шину". А уж потом - с некоторой игривостью: "Позовите Костика".
- Костика? - обомлели в цеху. - Так он ведь не Конста....
- Боже мой! Что за кадры там набирают для подручных работ! Вот бестолочь! Зачем же прямо в лоб! Так же можно лобную кость расщепить, мухоморы вы несчастные. Назови она его имя - он же в обморок хлопнется от неожиданности. Это же только сублимальный намек. Грунтовочка фона.
- Ну, зачем вы нас так?... - пробормотал, обидевшись, один из пары подручных. - Не такие мы уж темные, чтоб не понимать. Мы, правда, курсы по тонкости приемов проходили ускоренные - год за два, но понимаем силу отвлекающих маневров. Подпитка подкорки методом телепатии. Учет бокового зрения. Семинар по интуиции тоже все-таки на четверку сдали, без всякой натяжки. Объект уж очень попался заковыристый. Мы таких не проходили. Ухлопали столько времени и средств, но к самостоятельной работе не допускают.
- И правильно делают, - сказал мой покровитель. - Стошнить ведь может от ваших школьных приемчиков.
Пока он препирался с цеховыми рабочими, я набрался духу и спросил мастера то, из-за чего его разыскивал:
- Я вам очень за все признателен, но одно не могу понять. Почему в общем-то все в моей жизни с вашей помощью складывается неплохо - конечно, не без моих усилий - но в одной столь важной для счастья сфере... Непонятная сплошная закавыка.
Мастер взглянул на часы, на которых вместо стрелок была перекладина, и засуетился.
- Ух, ты, совсем заработался, чуть свой ланч не пропустил.
Он извлек из ящика стола коричневый пакет с колбасой и двумя круто сваренными яйцами. Затем показался щекастый красавец помидор, половину которого он, разорвав пальцами, предложил мне. Я вежливо отказался.
Из пакета появился еще огурец - свежий, с пупырышками, снятый с грядки, слегка пахнущий взрыхленной землей и утренней росой, такой, какой с детства не доводилось есть.
- Ты что, хочешь, чтобы у тебя все, ну, прямо-таки все было хорошо? - сказал он, прищурившись и насмешливо глядя на меня. - Ты что, с ума сошел? Ты же еще живой! Вот помрешь - не сомневайся! Все пойдет, как по маслу. Головой ручаюсь.
Опять загаркала труба, из цеха жалобно просили мастера помочь. Он рванулся к трубке, ворча, что не дают спокойно поесть. Я незаметно отошел от него и, найдя в углу какую-то дверь, толкнул ее и вышел в свет белого дня.
Больше я не пытался его искать. Работает человек. Чего мешать...
Добавить комментарий