Я люблю Природу, она для меня Бог, я от нее происхожу, я от нее завишу – и не только моим дыханием, - духом. Я часто очеловечиваю Природу, она в ответ старается меня «оприродить» - научить неторопливости, созерцанию, пристальности, постепенности, уважению ко всему живому.
Теплое иконное золото лежало на стволах сосен... Ровные стволы уходили вверх колоннами... Ароматы древесных стволов, смолы, хвои, смешиваясь, создавали... аромат ладана.
У впечатления есть только один миг, и он неповторим. Это как ощущение счастья: нахлынет, окатит всего тебя теплой волной, уйдет через мгновения, но та волна останется в памяти – заветным островком, где ты всегда найдешь приют.
Тысячи разных трав на лугу, и все они пахнут. Вот так же – разнотравьем, цветущим лугом – должно отдавать от страницы хорошей прозы. Чтобы кружилась от ее ароматов голова...
Идешь по лесу от дерева к дереву, сбрасывающих к ногам желтые и багряные листья, – и вдруг охватывает тебя ощущение, что отшумел на днях разноцветный осенний бал, отшумел, отвеселился лес, оттанцевал, отшептался, отговорился – стихла музыка, опустели залы, и вот слышен только шорох спадающих со всех деревьев одежд и скоро наступит долгая ночь...
Догадка. Даже у чистой воды (Н2О) есть Творческая Программа, которая реализуется, например, превращением крохотной капельки с помощью мороза в ювелирного рисунка снежинку. А на оконном стекле, опять-таки с помощью мороза, капельки разрастаются в первобытные тропические заросли, где главное растение – древнейшего происхождения папоротник. Что это? Мечта воды? Сон воды? Программа? Исток всего на свете? Вот тебе и Н2О!
Каштан весной. Почка раскрылась, выпуская сверток нежно-зеленых листьев, которые начали раскрываться, как... крылья майского жука.
Майский жук
раскрывает надкрылья.
Почка каштана.
Я верю, что у деревьев в лесу есть сокровенная, бесценная аура – в отличие от городских, уличных и парковых деревьев и кустов, чья аура разворована, растаскана, расколота, сбита с толку... Лес – сообщество со своей религией, своими ценностями и т. д., которыми он может поделиться с человеком, если тот придет к нему с поклоном, с вниманием, на цыпочках...
Был уже апрель, и солнце разворачивало осторожными пальцами почки на деревьях и кустах и бережно выпрастывало пахучие, клейкие и, наверное, сладкие зеленые листочки. От них на улицах сразу запахло весной. Весна на всю зиму была спрятана в почках, природа хранила ее в них, как люди хранят во флаконах ароматы духов и одеколонов.
Я понял, что все время борюсь с этим миром – миром коммерции, безудержной занятости, спешки... борюсь счастливо найденным словом, наблюдением, цветом. Лесом делюсь и грибами. Лугом, цветами. Минутой тишины. Остановками в бесконечном беге. Ведь на природе можно ОПОМНИТЬСЯ.
Вот что я сделал однажды. Вышел вечером на улицу, прихватив пустую пластмассовую бутылку из-под воды, и пошагал вдоль зеленых палисадников и прифасадных лужаек. А там в это время июля зажигались и гасли светлячки.
Я наловил взмахами руки с дюжину небыстрых в полете этих удивительных насекомых и заточил в бутылке, придерживая горлышко пальцами так, чтобы в сосуд проходил воздух.
И вернулся домой. В гостиной я задернул шторы, закрываясь от света уличного фонаря, и поставил бутылку на средину ковра. Светлячки один за другим стали выбираться из заточения и разлетаться по комнате.
Они летали, перекликаясь огоньками, как перекликаются прожекторами по вечерам и ночам морские корабли. Они давали о себе знать сигнальными огоньками, как самолеты. Они засвечивались друг для дружки, как...
Это был, конечно, поразительной красоты фейерверк. Радость по-японски - безмолвное (а в груди восторг!) любование природой, в которую, как известно, входят и Луна, и сакура, и старый пруд, и цветок лотоса, и икебана, и кукушка, и цикада.
Длинная-длинная волна заворачивалась у берега, как ткань под рукой портного, и мгновенно прошивалась белой ниткой прибоя.
Чайки на пляже, как куры, шли за женщиной, бросавшей им раскрошенную булку.
...Волна выходит из моря крутошеей лошадью с белой гривой. Она взбирается на гальку, словно волоча за собой тяжелую ношу. Вырастая все больше, зеленея, стекленея, храпя, не дойдя до суши двух шагов, вдруг спотыкается и грохается на камни и разбивается на тысячи зеленых осколков и брызг. И вот другая взбирается на гальку…
Берег белый, сверкающий солнцем, пустой. Может, кто-то и есть здесь – он сидит, укрывшись от ветра за древней стеной, смотрит, почти не мигая, на волны и решает какой-то там свой вопрос, – может, кто-то и есть здесь. Бог с ним. С ним Бог. Но лучше думать, что нет никого, кроме нас двоих и вот этого солнца, и вот этого моря, и этих древних камней, пахнущих известкой из детства, и порывистого грохочущего ветра, и этой сухой травы, что качается возле лиц...
Что-то бывает в днях такое, что не фиксируется ни одним известным прибором, но наша психика отзывается на это «что-то» ой как.
Этот день полз медленно, как червяк. Или как гусеница. Серый, в капельках дождя день. Цветы от его воды отяжелели, поникли, трава полегла...
Долгий, долгий дождь - и машины, приткнутые на обочинах мостовых, время от времени начинают отчаянно-жалобно скулить, словно жалуясь, что их бросили.
Ветер в эту зиму занимался разбоем – хоть кричи караул, хоть зови полицию. Он прятался за каждым углом, набрасывался на прохожего, бил (тузил) по лицу, срывал шапку, хватался за пальто, стаскивал шарф с шеи, спешно обшаривал холодными пальцами тело, задирал брюки и лапал ледяными пальцами голые ноги.
Слово птицей летало под сводами черепа и никак не хотело садиться на ветку-строку...
Уже стемнело, а муравейник мой не хочет засыпать. Мысли-муравьи, уже небыстрые, всё бегают по куполу мозга, выискивая крошки, упавшие с вышины.
Луна - ночная владелица полумира.
Один конец моей радуги красит в семь цветов тротуар, по которому я иду после дождя, дуга же ее, унесясь вверх и побывав там, наверху, в каком-то чудесном слое небес, опускается уже на другой земле и в другое время.
...На огромное снежное поле, кувыркаясь в воздухе и посылая во все стороны разноцветные лучики, падала новенькая, словно только что отпечатанная высоко вверху снежинка...
...Мы оба остановились на какой-то невидимой границе между владениями елей и речными. Выросший на берегу реки, среди лесов, я все равно поразился в тот предновогодний солнечный и морозный день совершенно особой, не повторившейся больше никогда тишине и чистоте этого уголка земли: ни звука не было слышно, не было видно ни одного следа – ни птичьего, ни заячьего, только комья снега, упавшие с елей, пробивали голубой снежный покров да чуть осыпалась на него хвоя. И чистота эта была особая, я потом уже, в который раз вспоминая этот момент, понял, в чем его особость. Ни одна промышленная труба не дымила в радиусе сотен километров, гарь и сажа больших заводов сюда не долетали, паровозы и те катили далеко отсюда, а автомашины в те годы и в тех краях были редкостью.
И здесь в своей первозданной нетронутости жили два зимних чуда – чистый, прямой дар поднебесья - снег и настоянный солнечным, безветренным и морозным днем запах хвои. А тишина, третье чудо, давала возможность ощутить их сполна и так, что оставалось это ощущение, как я потом понял, навсегда.
Дивный град порой сольется...
В тот уходящий день из окна автобуса я увидел, как хороши бывают закаты. Незабываемое это зрелище: переливающиеся из облака в облако краски редчайших тонов и оттенков. Просветы между облаками то нежно-зелены, то сини, то голубы... Сами облака, края их, и золоты, и кроваво-красны, и багровы, и соломенно-желты, огнисты... Невысокое многооблачное небо расцвечено уходящим солнцем так, что начинает напоминать златокрыший большой город, видный издалека, и кажется, что ты на пути к нему. Может быть, я заметил это впервые, может быть, знал и раньше, но, не повидав больших городов, не мог сравнить с ними вятский закат.
А год спустя я нашел у Евгения Баратынского строчки:
Дивный град порой сольется
Из летучих облаков...
Если ж подует ровный ветер — поплывут над нивами, над зеленой и плоской этой землей облака и станут скоро похожими на бесконечно большую флотилию; темны днища судов, а сами они снежно-парусны; бегут куда-то, ветер посвистывает в снастях,— бегут суда, не останавливаясь здесь, быть может, потому только, что не за что зацепиться кораблям, негде бросить якорь, ничто, кроме нескольких на всю громадную ширь ободранных церковок, выставивших вверх покривившиеся, как на могилах, кресты, ничто больше не удержит якоря...
Я уезжал все дальше и дальше от поселка, понимая все больше и больше, что прощаюсь со своей родиной, может быть, навсегда; она сделала свое дело: как могла, выкормила меня, наградила неиссякаемой любовью к зеленому и синему, к простору, к облакам, бегущим за горизонт, а потом отпустила восвояси, не требуя ничего, кроме нескольких слов благодарности, которые я и шептал, глядя из окон автобуса на пробегающие мимо низкорослые поля ржи и одинокие березы на краю ухабистой дороги.
Комментарии
«Дивный град порой сольется...»
Я уже писал о замечательных, на мой взгляд, публикациях Вадима Чиркова. Особенно близки мне его рассказы и зарисовки, посвящённые природе – очень важной и в то же время необыкновенно уязвимой стороне нашей жизни. Ведь мы, особенно живущие в городах, зачастую просто не обращаем на неё внимания. И это ещё не самый худший вариант отношения к ней – очень часто мы её разрушаем, причём иногда походя, без какой-либо пользы для себя, просто не давая себе труд на минутку задуматься и спросить «Что я делаю? Как можно?».
Вспомнился его прекрасный рассказ о костре. Он вызвал у меня воспоминания о собственных впечатлениях, о которых, казалось, давно уже забыл – столько десятков лет прошло со времени ежегодных походов по горному Крыму. Перед глазами вновь встал огонь костра, напоминающий живое существо. Очаровывали его яркое пламя, иногда – треск поленьев и сноп искр, как выстрел в небо. Мы до поздней ночи любовались завораживающими огоньками, перебегающими по догорающим углям. Но мне не приходило в голову такое образное, как в том рассказе, сравнение угасания костра с его смертью – он «умирал долго, величаво, накрываясь пеплом, как одеялом, укрываясь ото всего...».
Теперь прочитал новый рассказ Чиркова «Дивный град порой сольется...» и вновь поразился умению автора описать природу так образно, чтобы читатель воочию представил её неповторимую прелесть, почувствовал очарование, порой незащищённость. Опавшие желтые и багряные листья вызывают у него «…ощущение, что отшумел на днях разноцветный осенний бал, отшумел, отвеселился лес, оттанцевал, отшептался, отговорился – стихла музыка, опустели залы, и вот слышен только шорох спадающих со всех деревьев одежд и скоро наступит долгая ночь…».
Летние светлячки у Чиркова «…летали, перекликаясь огоньками, как перекликаются прожекторами по вечерам и ночам морские корабли. Они давали о себе знать сигнальными огоньками, как самолеты. Они засвечивались друг для дружки, как... Это был поразительной красоты фейерверк».
Я, проживший всю жизнь в приморском городе, был очарован сделанным Чирковым описанием морской волны: «Длинная-длинная волна заворачивалась у берега, как ткань под рукой портного, и мгновенно прошивалась белой ниткой прибоя. ...Волна выходит из моря крутошеей лошадью с белой гривой. Она взбирается на гальку, словно волоча за собой тяжелую ношу. Вырастая все больше, зеленея, стекленея, храпя, не дойдя до суши двух шагов, вдруг спотыкается и грохается на камни и разбивается на тысячи зеленых осколков и брызг…»
Немедленно вспомнилось стихотворение Ивана Бунина «Золотой невод»:
Волна ушла. Блестят, как золотые На солнце валуны.
Волна идет – как из стекла литые,
Идут бугры волны.
По ним скользит, колышется медуза,
Живой морской цветок...
Но вот волна изнемогла от груза
И пала на песок.
Зеркальной зыбью блещет и дробится,
А солнце под водой
По валунам скользит и шевелится,
Как невод золотой.
А вот как видит Чирков снегопад: «...На огромное снежное поле, кувыркаясь в воздухе и посылая во все стороны разноцветные лучики, падала новенькая, словно только что отпечатанная высоко вверху снежинка... В своей первозданной нетронутости жили два зимних чуда – чистый, прямой дар поднебесья - снег и настоянный солнечным, безветренным и морозным днем запах хвои. А тишина, третье чудо, давала возможность ощутить их сполна и так, что оставалось это ощущение, как я потом понял, навсегда».
Можно ещё продолжать цитировать этого замечательного автора, но лучше прочитать его самим, прочувствовать вкус, цвет, даже домыслить аромат того, что он описывает.
Ещё раз – спасибо, В. Чирков!
Добавить комментарий