Я в молодости очень много читала. В этом нет ничего похвального, это просто констатация: я очень много читала. Жадно, быстро, что попадалось под руку, всю классику, много самиздата, но больше всякой дряни – романтических чувств.
У нас был магазин какой-то странный – напротив Моссовета, в сером доме – «Дружба», в нем продавали литературу, издаваемую в социалистических странах. Хорошо тем, кто немецкий учил – и сказки Гауфа, и романы Белля (хоть он и не из той Германии, но был в СССР любим, пока не напроказничал с Солженицыным) – свободно. А на английский язык дружба обычно не распространялась. И вдруг – я уже точно не помню, то ли там со двора был букинистический «Книга на иностранных языках», то ли в самой «Дружбе», то ли это от годов зависело – в 60-х так, а в 70-х иначе – не помню. В общем вдруг где-то там в этом сером доме начали продавать английскую беллетристику.
Там был замечательный продавец Ян Янович – такой очаг книжной культуры и языковой образованности. Я даже полного Шекспира купила – мамин подарок мне на шестнадцатилетие, - отчасти чтобы заслужить искру уважения в его глазах. Но обычно я покупала чудные чистенькие пейпербеки. Читала, а потом сдавала их назад в букинистический (все-таки я была девочкой из небогатой семьи, а разговоры о дешевизне книг в СССР во многом преувеличены). Это была именно беллетристика, а не литература – не знаю, кто выбирал этих авторов, на чей вкус, – но мне этот вкус был крайне по душе. Одна была писательница: фамилия на М – не припомню, по-моему, Нэнси звали, у нее героиня все время говорила bliss and happiness, - и я, идиотка, думала, что запоминая эту фразу, я обогащаю свой разговорный английский язык. Я потом, когда стала в ивритоязычной стране среди англоязычного населения жить, все время хотела эту фразу вставить, блеснуть. Но они, меня окружающие, как-то совсем не так говорили, они даже lovely не говорили, а только обычно he is such a jerk, а иногда an asshole.
И еще была книжка про семью священника. От лица одной из его дочерей. Их было несколько девочек, братишка и кузен. Она – от имени которой повествование – считала, что мама ее не любит. Не совсем не любит, но меньше, чем сестер. А я-то понимала, что ей это кажется, потому что она талантливая, а талантливые они по части любви вампиры – им все время надо, чтобы их любили, им любви других не хватает, они любовь высасывают, человека опустошают, ну, а потом сами бросают, ясное дело. Но я территориально не могла ей этого объяснить. Железный занавес, как-никак. Я вообще только на днях узнала, что когда я читала эту книжку, она – то есть не героиня, а автор, но это в общем-то одно и то же - была еще жива (она умерла в 1986, ей был 91 год, я проверила). Но многого я все-таки в этой книжке не понимала, как и в bliss and happiness.
Я понимала, что в Великий пост нельзя есть сладкого, особенно если папа-священник не велит, но я не знала, в чем красота и сладость hundreds and thousands, - а это такие маленькие цветные конфетки, ими посыпают, например, мороженое (вы думаете, существовало такое в нашей Москве?! - нет, мы просто хлеб с маслом сахарным песком посыпали и было очень-очень вкусно и сладко).
А не зная hundreds and thousands и еще сотен и тысяч разных вещей, не зная «реалий», получаешь некоторую искаженность. Интересно, что искаженность не меняет сути. Все равно радуешься, что за эти hundreds and thousands их наказали не сильно, - папа был строгий, но очень добрый, вообще хороший человек. И был садик, где все сажали цветы. Одним словом - Англия. Больше я ничего не помнила кроме конца. Конец был написан замечательно. Вдруг мимоходом упоминалось, что наступил 1914 год, и как-то становилось совершенно ясно, что кузен – Джон (а между ним и героиней как раз завязалось нечто романтическое) – погибнет на войне. «И воздух пахнет смертью». Джон действительно погибает, и оказывается, что героиня или автор (это одно и то же) тоже поняла, что он погибнет. Примерно тогда же поняла, когда и мы. И на этом понимании она сразу повзрослела. И читатель тоже становится как-то взрослее. Вообще-то от чьей-то смерти всегда взрослеешь, но тут взрослеешь именно от понимания, что смерть придет.
А мое повзросление вылилось в то, что я стала читать гораздо меньше книг – все-таки надо было что-то в жизни успевать: и зарабатывать, и мыть посуду. А потом – удивительно быстро это всё случилось - я постарела и хотела в основном уже не читать, а перечитывать. Но тут – а это очень неприятно - обнаружилось, что я не помню, что именно мне хочется перечитывать, ни авторов произведений не помню, ни названий. То есть «Анну Каренину» еще помню, даже знаю, кто написал, а беллетристику уже нет. Счастье, что у меня есть подруги с хорошей памятью. Я говорю: я совсем-совсем ничего из этой книжки не помню, но вы давали мне ее, когда мы все еще жили рядом друг с другом: у героини трое детей. «Конечно, - отвечает Сашенька, - я вам пришлю бандеролью». «Ниночка, - ною я в телефон, - он пропал, а от него остался то ли перочинный ножичек, то ли карандашик, а потом то ли он вернулся, то ли вместо него пришел самозванец». «Стилет, - отвечала Ниночка. - Очень известная вещь. Вы заедете?»
Но почему-то про дочерей священника я читала без них. Раньше, чем я с ними познакомилась. Вот неудача. Очень хотелось перечитать. Много-много моего времени ушло на поиски этой книги по разным электронным каталогам. Автора я и близко припомнить не могла. А название казалось мне таким простым – что-то про викария. И я писала «дочь викария» и даже получала какие-то попадания, и заказывала себе книги по межбиблиотечному абонементу, оплачивая эти доставки из собственного кармана и приходя в ужас от «златых кудрей и изумрудных глаз», - совсем не то.
А на просто «викарий» или «викарий из...» выходил Оливер Гольдсмит – но он был и в той библиотеке, где я работала, – в библиотеке Еврейского университета, потому что он по-настоящему хороший писатель, и это было не то, чего мне хотелось. Одно время мне казалось, что, наверное, я совсем все перепутала и не было в заглавии викария, и я закидывала сети шире и читала кого-нибудь вроде Элизабет Джейн Хауард (или правильно Говард? – не знаю, мы никогда не встречались, но сейчас и она уже умерла). Надеялась, что вдруг эта книжечка окажется ее пера, было же у нее что-то очень милое про интеллигентную девушку (конечно, в молодости я отождествляла с собой), окончившую от безработицы и от безденежья курсы кулинаров – там приводились подробности про то, как взбивать домашний майонез, я следовала скрупулезно. Нет, все-таки Хауард профессиональнее, а моя дочь викария незатейливее – за что и любила. Вроде бы у них на гарнир по бедности (не то, что совсем безденежье, но папа требовал жить в скромности, да и помогать другим) ели только Йоркширский пудинг (или опять я путаю и это не там?), ну-ка сейчас я прогуглю эти волшебные английские слова – ой, как такой Йоркширский, когда жир на кляр капает, не в моем вкусе! Лучше было бы никогда не знать.
Прошло пятьдесят лет с тех пор, как я читала про дочку викария, про Великий пост (но там всё было скромнее, без слова «Великий», просто Lent) и Первую мировую войну. А тут я заболела. Просто вирусом с очень высокой температурой. Выздоравливаю, температура снижается, хочется чего-нибудь почитать – уютного. Вот хорошая была книжка: у мамы воспаление легких, а какой-то богатый благодетель прислал им бульона и белого хлеба, и мама поела и немедленно выздоровела. Нет, это «Дети железной дороги» Эдит Несбит, это я уж слишком хорошо помню, много раз перечитывала. Главное, как жизненно – ведь у меня тоже такой случай был: я лежала в больнице, а богатая старушка-благодетельница принесла мне термос с бульоном. Прямо в палату. Очень вкусный бульон, много кореньев. Она, когда посмотрела, как я выгляжу, то потом еще свой халат мне отправила, он у меня до сих пор есть – я только на парад надеваю, ну, если операция или такое что.
Хочется вспомнить про дочку викария. Их ужасно одевали. Маму интересовали только цветы в ее садике. Я подхожу к компьютеру, машинально пишу по привычке – надежды нет – «дочь викария», и вдруг компьютер меня переспрашивает: может быть, «семья в доме викария»? Да!!! И мне выпадает счастливый билет “A Vicarage Family” by Noel Streatfeild. Пятьдесят лет я искала про «священника», а надо было искать про «дом священника», - как столько читая, я духа Англии совсем не поняла!? И эта книжка, которая и пятьдесят лет назад казалась мне ужасно старомодной – не в том дело, что про начало века, а в полной старомодности письма, - была оказывается тогда и написана в 1963 году, когда я ее читала, даже не успев еще подружиться с Сашенькой и Ниночкой. Этой писательницы я, конечно, читала всякие другие книжки, в основном для детей, про туфельки, тоже безумно старомодно – Полин, Петрова, Пози – одна будет балериной, другая актрисой, а третья летчицей, - но мило. Безобидно, никакого разврата или насилия. Сейчас (да уж тоже лет пятнадцать назад) этим книжечкам даже «promotion» сделали – упомянули в фильме You've Got Mail, потому что не мне одной хочется, чтобы чтение было уютным и безвредным.
Мало того, что мне удалось найти свою мечту, мне удалось в ту же минуту заполучить ее для чтения. Книга имелась в электронном виде, она была сканирована. Правда, ужасно – в смысле ужасное качество сканирования, непонятно, где «за бугром» нашли такой плохой сканер, буквы сливаются, но ничего – я все-таки девочка из коммунальной картиры, мне к трудностям не привыкать. Конец действительно хорошо написан. Предчувствие горя. Сдержанно. Несентиментально.
Ужасно в тот день почему-то раздобрился тот, кто «назначает нам пайку и судьбу». То ли знал, что с температурой в этот раз он мне переборщил, то ли уж очень обстановка с террором в моем районе напряженная, и ясно, что надо меня отвлечь и развлечь. В общем, он мне от души подкинул: два продолжения оказалось у «Семьи из дома священника», всё вместе трилогия, и всё можно прочесть тут же на интернете.
Во второй части она поступает в Академию драматического искусства – папа был действительно добрым и разрешил ей то, что казалось для викария - он вообще-то уже стал епископом - неразрешаемым. Она начинает работать, играет, ездит на гастроли, понимает, что вообще-то быть актрисой – это не для нее. В целом не очень интересно написано, но местами замечательно. Например, она описывает, как поступает на заочный курс, чтобы «за двенадцать уроков стать писателем», и делает домашнее задание - пишет рассказик.
Про фокусника с женой: он поднимал шляпу, а жена перед этим закладывала под шляпу то кролика, то их дочку. Но как-то раз они запутались и не смогли вернуть девочку. Фокуснику с женой пришлось воспитывать кролика, а их дочка осталась жить в кроличьей норе – но ей там неплохо было, ничего страшного. На курсе «как стать писателем» рассказ резко осудили: посоветовали серьезнее относиться к творчеству, узнавать жизнь, а не такую выдуманную чушь описывать. Она тогда послала рассказик в детский журнал, его приняли, и она стала писательницей. Очень мило. И конец в этой части опять замечательный. Она на гастролях в Австралии – дальше от дома уж не бывает – утром читает газету, подробно про погоду в Англии, много лет такого холода не было, а потом видит черными буквами: “Английский епископ умер в поезде”. Она одеяло в рот запихивает, чтобы никто не услышал ее крик: умер-то ее отец-епископ.
А третья часть мне не понравилась, хотя, конечно, есть забавные эпизоды. Очень биографично, про успех ее «Туфелек» - она за них Орден Британской империи получила, - но как-то много лишних для меня персонажей. И умирают в конце какие-то второстепенные – муж сестры, собака, какая-то Марагарет – я вообще не удосужилась понять, кто такая эта Маргарет. И поверить в оптимизм концовки, в обещание, что в старости еще можно увидеть много интересного, мне трудно. Почему-то не верится. Хотя она хорошо формулирует, что пора начинать жизнь по законам старости – by your old age code – и ездить на Майорку. Я, правда, не на Майорке, а на Мадейре была, но все равно хочется чего-то другого. Наверное, мне бы понравилось, если бы в конце третьей части умерла она сама, то есть героиня, хоть она же и автор. Я не за то, чтобы она умирала в жизни, но литературно так было бы лучше. Наверное, этому учат на каком-нибудь курсе «как стать писателем».
Добавить комментарий