Высший Суд рассмотрел дело этой (уже) «неличности» в скором порядке, поскольку в своей земной ипостаси ей удалось слишком легко избежать наказания. Уничтоженное этой тварью количество людей исчислялось десятками миллионов, и оставлять это без последствий было бы не слишком прагматично по отношению к погибшим. Наказать эту «неличность» здесь так, чтобы она до конца прочувствовала всю тяжесть содеянного, было невозможно. Поэтому было принято, может быть, и спорное, но необходимое решение: пусть поживёт. Пусть лично проживёт все эти миллионы загубленных им жизней, причем именно в финальной их части. Также было внесено несколько уточняющих дополнений: дара речи лишить, память сохранить, с ума сходить не позволять…
Когда Адольф открыл глаза, то сначала не понял, где он находится. Серые стены, скудное освещение, люди, стоящие вокруг него вплотную – всё это мягко покачивалось и поскрипывало. Потом он расслышал натужное завывание двигателя и понял, что его куда-то везут в крытом грузовике. Было жарко, душно и Адольфа стало клонить в сон. А вот когда его чуткий нос уловил запах выхлопных газов, он сразу же понял, где находится. Адольфа везли в газенвагене. Он знал, куда и зачем. Задержал дыхание, отчего в голове бешено запульсировала кровь, и вспомнил, что как-то за обедом Генрих рассказывал ему об этих «идеальных и экономичных машинах для убийства». Они посмеялись тогда ещё над неудачными попытками смертников дышать через пропитанную мочой тряпку. Адольф очень хотел жить и поэтому судорожным движением расстегнул штаны и натужился. Но не смог выдавить из этого обезвоженного и сухого, как щепка, тела ни капли. Адольфу всё-таки пришлось сделать вдох, потом второй, третий, и он потерял сознание.
Так Адольфа и вытащили из газенвагена: со спущенными штанами и зажатым в правой руке детородным органом. Автомобиль стоял рядом с вырытым неделю назад глубоким рвом, заполненным наполовину. Адольфа дотащили до края этого рва и столкнули вниз. Полёт его был недолгим.
…Открыв глаза, Адольф сразу же узнал это место. Это был плац в концлагере Заксенхаузен, «лобное место» для поверок и экзекуций. На нём не было, как в прошлый раз, почётного караула, чёрными свечками застывшего по краям плаца, не было и духового оркестра, самозабвенно исполняющего «Deutschland, Deutschland über alles». Только несколько рядов голых женщин стояли на плацу, молодых и привлекательных женщин, и Адольф стоял в одном из этих рядов. Он чувствовал тяжесть своих полных грудей; ощущал, как щекочут спину его же длинные волосы, как по внутренней поверхности бёдер сползают струйки пота. Вдоль строя неторопливо шёл офицер в мундире унтерштурмфюрера СС, и два охранника неотступно следовали за ним. Иногда офицер останавливался, внимательно рассматривая очередную жертву, и указывал на неё пальцем, после чего женщину куда-то уводили охранники. А унтерштурмфюрер продолжал свою прогулку.
Перед Адольфом он замедлил шаг, оценивающе оглядел его фигуру, как покупатель на невольничьем рынке, и подошёл ближе. Посмотрел Адольфу в лицо и спросил:
– Polin?
– Nein! Nein! – в ужасе замычал лишённый права голоса Адольф.
– Polin, – удовлетворённо хрюкнул выборщик и указал охранникам на Адольфа пальцем. Так Адольф попал в солдатский бордель.
Под вечер 22 апреля, в день рождения фюрера, охранники концлагеря перепились в хлам. Адольфу влили в рот полстакана шнапса, и он пересидел на коленях у всех. Ему тискали грудь, щупали ягодицы и лезли потными руками в промежность. А потом Адольфа «пустили по рукам».
– Oh mein Gott, mein Gott! – стонал Адольф, потому что испытывал адские муки.
Его, фюрера и рейхсканцлера, блестящего оратора и кумира миллионов «пользовал» в коленно-локтевой позе простой охранник из концлагеря, в оргазме лупил его кулаками по спине и орал во всю глотку:
– Heil Hitler!
А наблюдающие за действом отвечали ему дружным рёвом:
– Sieg Heil!
«Высокие моральные устои и нравственные принципы» Адольфа трещали по всем швам. А уж когда к его насильнику присоединились ещё двое, Адольфу стало совсем туго. Самовлюбленный и высокомерный Адольф только кряхтел и пучил глаза. И так – всю ночь. Уже под утро, какой-то вконец упившийся унтер за волосы выволок его, истекающего кровью и спермой, на крыльцо борделя. Брезгливо столкнул ногой на песок, и, едва Адольф смог с трудом встать на четвереньки, вытащил из кобуры пистолет и пристрелил его, как собаку.
…А потом Адольф горел в кабине подбитого над Москвой бомбардировщика и замерзал в ледяных водах Северной Атлантики, каким-то чудом выбравшись из торпедированного торгового судна, вёзшего в Мурманск танки. Ему живьём, без наркоза, удалили печень на операционном столе в Майданеке и сделали инъекцию бензином в сердце в Маутхаузене. В Освенциме у Адольфа выкачали всю кровь, а уж что творили с Адольфом в «Отряде 731» – такое даже в кошмарном сне не привидится. В полной мере он прочувствовал все ужасы блокадного Ленинграда и боль превращенного в руины Дрездена…
… И когда Адольф всё-таки открыл глаза …
… И опять он открыл глаза …
… И снова …
…Высший Суд повторно вернулся к рассмотрению дела этой «неличности», что само по себе было беспрецедентно. Опрос всех погибших показал, что раскаяние для этой уже «неличности» невозможно по двум причинам.
Во-первых, этот ублюдок ни в чём не раскаивался.
Во-вторых, никто из погибших и не хотел его раскаяния, оно им было не нужно. Практически все хотели только одного – мести.
Высший Суд учёл то, что этой «неличности» удалось в короткий срок создать и реализовать на Земле совершенно немыслимые до этого способы пыток и умерщвления себе подобных. О подобной чудовищной методике даже в современном Аду и думать не смели. Вся работа Ада направлена на получение раскаяния путём причинения мук: как душевных, так и телесных, - и последующее очищение. То есть, в Аду этой «неличности» делать нечего, и в Аду для него нет места.
Радуйся, Адольф: у тебя впереди такая долгая и «насыщенная» жизнь! Да, к тому же, не одна – их несколько десятков миллионов.
Высший Суд был абсолютно прав: пусть поживёт, ублюдок!
Добавить комментарий