Об Ионе Дегене ЧАЙКА уже публиковала несколько статей, в том числе статью Семена Резника. Фронтовое восьмистишие Иона Лазаревича вызывает до сих пор прямо противоположные мнения и оценки. Сегодня мы публикуем статью об Ионе Дегене нашего постоянного автора из Одессы Михаила Гаузнера.
Есть расхожая фраза: «Талантливый человек талантлив во всём». У меня такое утверждение всегда вызывало сомнение. Иногда талантливый учёный бывает совершенно беспомощным во всём, что не касается непосредственно его любимой науки – гуманитарий часто не в ладах с техникой, далёк от точных наук; случается, что прекрасный «технарь» не понимает и не любит хорошую поэзию, живопись, серьёзную музыку; подобных примеров можно привести много. Так что разносторонность талантов на высоком уровне скорее исключение, чем правило.
Но герой этого очерка, на мой взгляд, этой фразе соответствует полностью. Более того – его главный талант не в каждой из нескольких его профессий, а в первую очередь в том, что он Личность (не случайно в заголовке очерка это слово написано с большой буквы).
Я имел честь убедиться в этом, общаясь с ним в течение нескольких лет – к сожалению, не воочию, а только переписываясь, причём переписка началась (что меня поразило) по его инициативе. Но ощущая живость, неравнодушие и образность его откликов на каждое моё письмо, а в ещё бо́льшей степени – при чтении его рассказов (он опубликовал их более сотни) и стихов мне всё чаще казалось, что я буквально слышу его интонации – юмор, иронию, доброжелательность, горечь, иногда возмущение, вижу его мимику, улыбку.
А началось всё с того, что лет 12 назад я случайно прочитал в интернете стихотворение военных лет, которое «зацепило» меня своей искренностью. Имя его автора – Ион Деген – мне ничего не говорило, хотя у меня была большая подборка стихов с такой тематикой.
Мне захотелось больше узнать об этом человеке, и я нашёл другие его стихи и несколько рассказов. Они меня поразили каким-то трудно передаваемым ощущением простоты и одновременно исчерпывающей правды. Как всегда бывает в таких случаях (по крайней мере, у меня), захотелось рассказать об этом неординарном человеке большому количеству людей, и я посвятил ему и его творчеству часть одной из своих авторских программ, проведенной в достаточно многолюдной аудитории. Её видеозапись была размещена в YouTube.
И вдруг я нахожу в своей почте письмо от самого Дегена! Как оказалось, Иону Лазаревичу кто-то переслал это видео, он узнал через друзей мой электронный адрес и неожиданно написал мне тёплое благодарственное письмо. Вот небольшой отрывок из него:
«Дорогой Михаил!
Нет слов, чтобы выразить Вам мою не имеющую предела благодарность за незаслуженную (по-моему) популяризацию.
Будьте здоровы, счастливы, благополучны со всеми близкими!
Ваш Ион».
В ответ на мою благодарность за лестную оценку моего выступления он буквально через несколько часов прислал второе письмо:
. «Дорогой Михаил!
Не сомневаясь в том, что Вы пишете, хотел попросить Вас прислать мне что-нибудь из Вашего творчества. Но не смел. Буду рад получить в любом виде.
Фильм о Вашей программе ещё не досмотрел до конца. Но даже уже увиденного достаточно, чтобы дать ему высочайшую оценку.
Забыл попросить у Вас прощение за обращение к Вам по имени. Но меня извиняют два обстоятельства. Во-первых, в Израиле даже к Богу обращаются на ты. Во вторых, по моим подсчётам вам 75 лет, хоть выглядите Вы моложе. То есть, для меня Вы пацан.
Ещё раз сердечная благодарность Вам!
Всего-всего самого доброго и светлого!
Будьте здоровы, счастливы, благополучны со всеми близкими.
Ваш Ион».
Так завязалась наша переписка, продолжавшаяся три года, до самых последних месяцев его жизни.
После его ухода прошло уже больше шести лет. За это время я неоднократно возвращался к этой незаурядной личности – рассказывал о нём в других своих программах, в выступлениях перед школьниками, читал его стихи на заседаниях литературной студии. Но всё это было фрагментарно, каждый раз я освещал какую-то сторону его жизни, соответствующую теме моего выступления.
В этом очерке я на основании многих его рассказов, стихов, интервью, а также бесценных для меня писем попытаюсь создать у читателя по возможности более полное впечатление об этом разностороннем человеке.
Во время Отечественной войны многими людьми на фронте и в тылу передавалось устно и переписывалось такое стихотворение неизвестного автора:
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен. Ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки –
Нам ещё наступать предстоит.
Имя автора стало известно только через много лет, в 1988г., после публикации стихотворения в антологии русской поэзии «Строки века». Им оказался девятнадцатилетний танкист Ион Деген, написавший его в перерыве между тяжёлыми боями. Составитель антологии Евгений Евтушенко назвал эти восемь строк «гениальными, ошеломляющими по жестокой силе правды», добавив к этому свои четыре строки (правда, по ошибке изменив имя автора):
Что сделал стих Иосифа Деге́на?
Разрезал он острее автогена
всё то, что называется войной –
треклятой, грязной, кровной и родной.
Поэты-фронтовики Александр Межиров, Михаил Дудин, Евгений Винокуров называли эти строки одним из лучших военных стихотворений. Борис Слуцкий написал, что это – самые страшные и самые правдивые строки о войне.
Ион родился в 1925 г. в небольшом городке Могилеве-Подольском. Его отец Лазарь Деген был фельдшером, участвовал в боевых действиях на русско-японской войне 1905г., получил три солдатских Георгиевских креста – событие редкое для человека мирной профессии, к тому же еврея. Не имея высшего медицинского образования, Лазарь спасал пациентов, даже когда дипломированные врачи не могли этого сделать. С бедных пациентов он не только не брал плату, но оставлял им свои деньги вместе с выписанным рецептом.
Овдовев, Лазарь Деген, осуждаемый роднёй и друзьями, женился на влюбившейся в него девушке на тридцать шесть (!) лет моложе его и на 59-м году жизни стал отцом маленького Иона. Когда Иону было три года, отец умер. Как потом рассказывали Иону, «за гробом шёл весь город».
Учился Ион хорошо, всё «схватывал на лету», но с дисциплиной были проблемы. Он мгновенно реагировал на любую обиду или несправедливость и, не задумываясь о последствиях, немедленно вступал в драку. Детство мальчика было нелёгким; в 12 лет он на каникулах работал учеником кузнеца.
Война для Иона началась в июне, сразу после окончания 9-го класса. В армию шестнадцатилетнего юношу взять отказались. Тогда он намеренно отстал от эшелона, в котором вместе с матерью уезжал в эвакуацию. Вернувшись домой, Ион собрал из таких же, как он, девятиклассников, целый взвод из 31 человек (в конце войны выжили только четверо из них). Они пришли в штаб военной части и заявили о своём желании воевать. В той неразберихе не стали требовать у мальчишек документы о возрасте, выдали армейское обмундирование, по старому карабину с сотней патронов, по четыре гранаты и включили в истребительный батальон.
Во взводе был пулемет "Максим", который Ион быстро освоил, и его назначили первым номером пулеметного расчета. Вместо привычных перед войной бравурных песен «своей земли не отдадим ни пяди» ребята столкнулись с тяжёлыми потери, бедламом, неразберихой, дезертирством, нехваткой командиров. Уже на второй неделе боев их перестали снабжать боеприпасами и продовольствием. Комсостав разбежался, и Иона выбрали командиром взвода.
Вскоре они попали в окружение, и началось самое страшное – ощущение беспомощности. Солдаты-запасники стали разбредаться по окрестным селам. Через месяц боёв от взвода осталось двое – он и Саша Сойферман. Ион был ранен в бедро.
Оказавшись в немецком тылу, ребята 19 дней пробирались к своим, боясь обнаружить себя. На третий день рана Иона стала гноиться. Саша срезал мох, посыпал его пеплом и прикладывал к ране. Только трижды за эти недели Иону удалось постирать бинты. Нога распухла и уже не гнулась.Уставшие, голодные, они ночью вышли к Днепру, уверенные, что на левом берегу наши. Чтобы было легче плыть, сняли сапоги, выбросили в воду оружие и чудом переправились, потеряв в темноте друг друга. Деген потом Сашу никогда не встречал.
Обессиленный Ион выполз на песок и долго приходил в себя. Очнувшись, он услышал немецкую речь. Это был вражеский патруль – немцы были уже на левом берегу.
Через много лет в одном из интервью Деген вспоминал:
«И тут я заплакал: ни боль, ни потери, ни страх не были причиной этих слез. Плакал от осознания трагедии отступления, свидетелем и участником которой мне пришлось стать, от страшных мыслей, что все наши жертвы были напрасны... Я плакал оттого, что у меня даже нет гранаты взорвать себя вместе с немцами. Плакал от само́й мысли, что немцы уже на левом берегу Днепра.
Как такое могло случиться?! Где фронт? Идет ли ещё война? Зачем я существую, если рухнули моя армия и страна? А ведь нам все время внушали, что уже на третий день войны мы ворвемся в Берлин, где нас с цветами встретят плачущие от счастья немецкие пролетарки».
Временами теряя сознание, раненый юноша дополз до ближайшей хаты, где жили Григоруки.
Его помыли, перевязали и, рискуя жизнью своей семьи, спрятали. Потом передавали с подводы на подводу, из хаты в хату. В одну из ночей, чудом оставшись цел, Ион пересёк линию фронта и вскоре попал в полевой госпиталь.
Осмотревший его хирург решил, что рана запущена и ногу надо ампутировать. В 16 лет остаться без ноги! Ион категорически отказался от ампутации и старался не спать, чтобы сонным не взяли на операцию. Его отправили в тыл, и в госпитале на Урале ногу спасли. В конце января 1942 г. Иона выписали из госпиталя, но призвать в армию отказали – ему не было 17 лет.
Тогда он сам отправился на юг и работал четыре месяца в колхозе. В июле Ион узнал, что недалеко от них стоит на переформировании дивизион бронепоездов, и пошёл туда. В ответ на горячие просьбы «мальца», как назвал его командир, он нехотя согласился взять парня и предложил ему быть его порученцем. Но Ион настоял на зачислении в строй и попал в отделение разведки. А прозвище «малец» осталось за ним надолго.
Вскоре бронедивизион направился на фронт. За два месяца боёв юноша заслужил уважение взрослых бойцов – добровольцев-сибиряков, был награждён медалью «За отвагу» и стал в семнадцать с небольшим лет командиром отделения разведки.
В середине октября 42-го Ион снова ранен – на этот раз в плечо, грудь и ногу. Почти три месяца в госпитале, потом танковое училище в Средней Азии. В конце 1943г. командир танка младший лейтенант Деген отправляется на фронт, где проходит его удивительная танковая эпопея.
Через короткое время его назначают командиром взвода. После того как Деген выжил в летнем наступлении в Белоруссии и Литве, его за живучесть стали называть Счастливчиком; это прозвище сохранилось за ним до конца войны. За год он получил несколько наград: сначала вторую медаль «За отвагу» (вместо ордена «Красная Звезда», к которому был представлен), затем орден Красного Знамени и, наконец, орден Отечественной войны 2-й степени.
Этот орден Деген получил вместо звания Героя Советского Союза, к которому был представлен, но более высокому начальству было виднее – строптивого и несдержанного лейтенанта, всегда выступавшего за справедливость, и к тому же еврея, многие недолюбливали.
Осенью 44-го его танк был сожжён прямым попаданием снаряда. Вытащили месиво из сгоревшего танка и похоронили. Нашли его обгоревший погон и решили, что он тоже погиб. Но это был один из его запасных погон...
Ремонтники соорудили обелиск и на нём написали фамилии членов экипажа. И только на четвёртый день обнаружилось, что командир успел в последние секунды выбраться из горящего танка, отползти и только потом потерять сознание. Хорошо, что хоть "похоронку" на него не отправили – просто он тогда не знал, где находится и жива ли вообще его мама, и не сообщил об этом.
Свой последний бой Деген принял в Восточной Пруссии 20 января 1945г. Из 65-ти танков гвардейской танковой бригады остались в строю только шесть. К ним были приданы два тяжёлых танка из соседнего полка и 4 самоходных орудия. Из этих 12-ти машин была сформирована рота прорыва (по сути – смертников), командиром которой назначили Дегена.
За дерзкую боевую операцию этой роты, повлиявшую на результат боя, командующий 3-м украинским фронтом генерал армии Черняховский приказал представить гвардии лейтенанта Дегена к званию Героя Советского Союза.
Казалось бы, на этот раз никто не посмеет отменить представление. Но вскоре Черняховский погиб, и результат был таким же, как в первый раз – Деген получил орден Отечественной войны; правда, на этот раз первой степени.
После того потерявшего сознание лейтенанта с множественными травмами доставили в госпиталь. Врачи совершили чудо и вернули его к жизни, но часть ноги на этот раз пришлось ампутировать. Вот тогда он и решил стать врачом-травматологом, чтобы находить другие, не такие варварские способы спасения жизни.
Всего Деген перенёс, кроме ожогов, четыре тяжёлых ранения с более чем 20-ю осколочными и пулевыми травмами; в их числе неудалённый осколок в мозгу, а также оторванная и раздробленная челюсть. Четыре раза танки, на которых он воевал, были подбиты.
Этот рано возмужавший юноша, который прошёл ад войны в одном из самых опасных родов войск, за короткое время стал мужчиной, научился преодолевать страх, отвечать за выполнение приказа и за жизнь своих подчинённых, часто намного старших, чем он.
Но в одном Ион не менялся – всегда оставался нетерпимым к подлости, трусости, непорядочности и так же, как в юности, безоглядно бросался в свой личный бой с носителями таких человеческих качеств. Ограничусь двумя примерами из многих, описанных им впоследствии.
Толя Сердечнев, командир одного из танков во взводе Дегена и его друг, выпрыгнул из люка своей загоревшейся машины в одном сапоге – второй заклинило, и он чудом успел выдернуть ногу. А обувь у него была сорок шестого размера. Пришлось ему поверх портянок обернуть левую ногу куском брезента и хромать в грязи по лужам под холодным осенним дождём в одном сапоге. Заместитель командира батальона по хозяйственной части капитан Барановский разводил руками («Ну нет сапог такого размера»), и избегал встреч с деликатным лейтенантом.
Однажды, заметив маневр капитана Барановского, Деген догнал его и предъявил ультиматум: если завтра у Сердечнева не будет сапог, он сам обует его в отличные сапоги капитана Барановского, благо у того тоже сорок шестой размер. Предупреждение, естественно, ни к чему не привело.
Тогда возмущённый Деген уговорил старшего лейтенанта, командира одной из рот, и они вместе с Сердечневым втроём без приглашения ввалились в домик, где квартировал Барановский. В тот момент гвардии капитан, слегка «принявши на грудь», отдыхал на кровати. Дальше цитирую отрывок из рассказа Дегена «В тылу батальона»:
«Задача упрощалась. Кружка, кажется пустая, стояла на тумбочке рядом с кроватью. Толя и Серёга взнуздали гвардии капитана с двух сторон, а я приступил к стягиванию сапог. Это оказалось совсем непросто. Капитан брыкался, как мустанг. Пару раз мне здорово досталось второй ногой, хотя ребята пытались её обездвижить. Мы и представить себе не могли, что у гвардии капитана Барановского такой богатый словарный запас. Он грозил нам трибуналом и обещал, что сам примет участие в исполнении высшей меры наказания.
Сапоги мы всё же стащили и тут же поспешно покинули негостеприимный домик».
Конечно, происшедшее было грубым нарушением субординации, и Деген мог попасть под трибунал, но его это никогда не останавливало.
Осенью 1944 г. танковую бригаду, где воевал Деген, ненадолго отвели в тыл, и его батальон временно расположили в роскошном немецком имении. Там Ион увидел картину, которую один из офицеров, знаток живописи, узнал – это была «Мадонна с младенцем» классика итальянской живописи середины XV в. Сандро Боттичелли.
Деген забрал её в землянку, повесил на влажную стенку над лежанкой у своего изголовья, в правом углу от входа. Потом он написал:
В имении, оставленном врагами,
Среди картин, среди старинных рам,
С холста в тяжёлой золочёной раме
Мадонна тихо улыбалась нам. Я перед нею снял свой шлем ребристый,
Молитвенно прижал его к груди.
Боями озверённые танкисты
Забыли вдруг, что ждёт их впереди. Лишь о тепле, о нежном женском теле,
О мире каждый в этот миг мечтал.
Для этого, наверно, Боттичелли
Мадонну светлоликую создал.
Но нагрянувший с проверкой дородный полковник из политуправления фронта принял картину за икону. Задыхаясь от гнева, он выхватил финку с наборной рукояткой и разрезал ею полотно, а когда офицеры посмели возражать, выхватил пистолет. Возмущённые танкисты забрали у полковника оружие, а Деген скрутил его телефонным проводом.
И снова он не испытывал никакого страха перед наказанием за нападение на политработника такого высокого ранга, которое было вполне реальным. Впоследствии он писал об этом: «Мы и так чувствовали себя смертниками, и нам было глубоко плевать, где нас убьют – в танковой атаке в родной бригаде или в стрелковом строю штрафного батальона».
Потом картину забрали на реставрацию в Москву. А Деген через много лет написал: «До самого наступления не было для меня места постылее нашей землянки. А как я любил её до этого случая! Как украшала её картина!»
В перерывах между боями, в немногие минуты отдыха Ион писал искренние стихи. Многие из них сгорели в танке, и лишь часть стихов ему удалось с помощью однополчан по памяти восстановить. Они вошли в его сборник «Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена», изданный в 2004 г.
Вот некоторые из них:
На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.
Комбриг уперся подбородком в китель.
Я прятал слезы. Хватит. Перестань.
…А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падеспань. (лето 1944г.)
Прочитав эти строки, я сразу вспомнил, что именно таким образом «похоронили» и самого Дегена. Девятнадцатилетний юноша, никогда не учившийся психологии, безошибочно почувствовал, что сберечь свою психику в страшных условиях кровопролитных боёв можно лишь вытеснением из неё негативных эмоций, заменяя их приятными.
А попытка научиться у водителя, более взрослого и умелого, чем мальчишка-лейтенант, правильному исполнению бальных танцев (о запрещённом из-за аморальности танго он и не помышлял) меня просто умилила.
Ион не скрывал, что на войне бывает очень страшно:
Зияет в толстой лобовой броне
Дыра, насквозь прошитая болванкой.
Мы ко всему привыкли на войне,
И всё же возле замершего танка
Молю судьбу:
Когда прикажут в бой,
Когда взлетит ракета, смерти сваха.
Не видеть даже в мыслях пред собой
Из этой дырки хлещущего страха.
Школьника-девятиклассника никто не учил правилам стихосложения. Я не думаю, что он знал, что такое метафоры и как ими пользоваться. Но передать всего в двух словах («смерти сваха») ощущение, что поданная сигнальной ракетой команда «К бою!» может оказаться предвестником его гибели, и так образно и точно проиллюстрировать свой страх мог только талантливый человек.
Молодое поколение советских людей однозначно воспитывалось в атеистическом духе, и упоминание о Боге и произнесение молитвы были для комсомольца просто немыслимыми. А Деген, неизменно оставаясь честным перед самим собой, не стеснялся об этом писать:
Есть у моих товарищей-танкистов,
Не верящих в святую мощь брони,
Беззвучная молитва атеистов:
– Помилуй, пронеси и сохрани.
Стыдясь друг друга и себя немного,
Пред боем, как и прежде на Руси,
Безбожники покорно просят Бога:
– Помилуй, сохрани и пронеси. (сентябрь 1944 г.)
***
Ни плача я не слышал и ни стона.
Над башнями – надгробие огня.
За полчаса не стало батальона,
А я, всё тот же, КЕМ-ТО сохранённый
Быть может, лишь до завтрашнего дня. (июль 1944г.)
Этот юноша тонко чувствовал природу, красоту, он умел передавать своё настроение читателю – и при этом так сильно мечтал об окончании войны, о спокойной жизни:
БАБЬЕ ЛЕТО
Как трудно обстановку оценить
Солдату, что становится поэтом,
Когда за танком вьется бабье лето,
Когда горит серебряная нить,
Как дивный хвост приснившейся кометы,
И думаешь, что завтра, может быть,
Ты не увидишь нежной паутины,
Кровавых ягод зябнущей калины,
Что экипажу остается жить
До первого снаряда или мины...
Я так хочу, чтоб этот ад утих.
Чтоб от чумы очистилась планета,
Чтоб в тишине тепли́лось бабье лето,
Чтобы снаряды не врывались в стих,
Чтобы рождались не в бою поэты. (сентябрь 1944 г.)
***
Орудия посеребрило инеем.
Под гусеницей золотой ковер.
Дрожит лесов каёмка бледно-синяя
Вокруг чужих испуганных озёр.
Преступная поверженная Пруссия!
И вдруг покой.
Вокруг такой покой…
Верба́ косички распустила русые,
Совсем как дома над моей рекой.
Но я не верю тишине обманчивой,
Которой взвод сегодня оглушён… (ноябрь 1944 г.)
Но больше всего подкупила меня любовная лирика Дегена. Собственно говоря, её и назвать так нельзя – ведь этот вчерашний мальчик не успел до начала войны не только полюбить, но даже пообщаться с девушкой, испытать те чувства и ощущения, о которых так мечтают и которые так ждут в его возрасте:
ДЕНЬ ЗА ТРИ
Багряный лист прилипает к башне.
Ручьем за ворот течет вода.
Сегодня так же, как день вчерашний,
Из жизни вычеркнут навсегда.
Изъят из юности.
В личном деле
За три обычных его зачтут –
За злость атак,
За дождей недели
И за несбывшуюся мечту
О той единственной,
Ясноглазой,
О сладкой муке тревожных снов,
О ней, не виденной мной ни разу,
Моих не слышавшей лучших слов.
И снова день на войне постылый,
Дающий выслугу мне втройне.
Я жив.
Я жду
С неделимой силой
Любви,
Утроенной на войне. (октябрь1944г.)
***
Туман.
А нам идти в атаку.
Противна водка. Шутка не остра.
Бездомную озябшую собаку
Мы кормим у потухшего костра.
Мы нежность отдаем с неслышным стоном.
Мы не успели нежностью согреть
Ни наших продолжений нерождённых,
Ни ту, что нынче может овдоветь.
Мы не успели...
День встает над рощей.
Атаки ждут машины меж берез.
На черных ветках,
Оголенных,
Тощих
Холодные цепочки крупных слез.
***
Осколками исхлестаны осины.
Снарядами растерзаны снега.
А всё-таки в январской яркой сини
Покрыты позолотой облака.
А всё-таки не баталист, а лирик
В моей душе, и в сердце и в мозгу.
Я даже в тесном Т-34
Не восторгаться жизнью не могу.
Так хорошо в день ясный и погожий,
Так много теплой ласки у меня,
Что бархатистой юной женской кожей
Мне кажется шершавая броня.
Чтобы царила доброта на свете,
Чтоб нежности в душе не убывать,
Я еду в бой, запрятав чувства эти,
Безжалостно сжигать и убивать.
И меркнет день. И нет небесной сини.
И неизвестность в логове врага.
Осколками исхлестаны осины.
Снарядами растерзаны снега. (январь 1945 г.)
После долгого лечения двадцатилетний Деген получил инвалидность. Вступая в непривычную ему гражданскую жизнь, он пытается осмыслить, что он делал, чему научился за неполные четыре года войны:
Я не писал фронтовые стихи
В тихом армейском штабе.
Кровь и безумство военных стихий,
Танки на снежных ухабах.
…Смерть караулила встречи мои
С малоприветливой Музой.
Слышал я строф ненаписанных высь,
Танком утюжа траншеи… (лето 1945 г.)
С трудом перемещаясь на костылях, Деген выписался из госпиталя, сдал экстерном экзамен за 10-й класс, получил аттестат зрелости и поступил в медицинский институт.
Во время учёбы он, по-видимому, не сталкивался с проявлениями антисемитизма, который тогда стал всё чаще проявляться на Украине. К прекрасному студенту, бывшему фронтовику, в институте относились хорошо, а хулиганские проявления в быту или на улице Деген немедленно жёстко пресекал.
Незнакомых с его бескомпромиссностью и взрывным характером он неоднократно убеждал в серьёзности своих намерений с помощью увесистой палки, на которую прихрамывавший Ион всегда опирался. Дюймовая труба из нержавеющей стали, залитая свинцом, не только помогала ему в ходьбе, но и служила для тренировки мышц руки, которая после ранения плохо его слушалась.
Учёба доставляла Дегену удовольствие, он буквально впитывал знания, будучи уверенным, что все они ему пригодятся. Экзамены практически всегда сдавал на отлично. Правда, бывали и комические ситуации. За написанную на четвертом курсе шуточную поэму «Эмбрионада» он получил пятерку по акушерству и гинекологии без сдачи экзамена. Поэма стала очень популярной, её цитировали во всех медицинских институтах СССР.
В 1951г. Ион с отличием окончил институт и приступил к осуществлению своей давней мечты стать травматологом. Но это оказывается нелегко – несмотря на право отличника и фронтовика выбирать назначение, прошедшему специализацию на кафедре ортопедии и травматологии Дегену предложили место терапевта в сельской участковой больнице. Обращение в Министерство здравоохранения Украины ничего не изменило.
Деген, ставший коммунистом на фронте, не смирился с этим и поехал в Москву, в ЦК ВКП(б). Скорее всего, и это не помогло бы, если бы в бюро пропусков он случайно не попал к офицеру КГБ, служившему на фронте в соседней танковой бригаде и узнавшему лихого командира взвода: « Счастливчик»! Ты, что ли?»
Деген коротко рассказал о причине обращения. Капитан оформил Иону пропуск не просто к мелкому партийному чиновнику, а к Заведующему административным отделом ЦК (именно так, с большой буквы, называлась эта должность). Тот оказался на высоте, позвонил в Киев и потребовал восстановить справедливость. После этого Деген был принят в клиническую ординатуру по травматологии, став единственным евреем-медиком Украины, зачисленным в том году в ординатуру.
Но на этом неприятности не закончились. Директор института, к которому Ион явился, многопудовый толстяк с заплывшими жиром глазками, спросил: «А чего это Вы с палкой ходите? – Ранение. – При эвакуации или баловство какое? – Нет, в танке, во время атаки. – На фронте? И у Вас такая куча орденов? Говорят, их можно купить в Ташкенте».
Деген вспылил, шагнул к директору, прислонил к столу ту самую палку, схватил обидчика левой рукой за рубашку на груди, вобрав её в ладонь вместе с волосами, рванул на себя, а правой изо всех сил ударил в лицо: «Я покажу тебе, падло, где и как покупаются ордена!».
По жирному лицу из разбитого носа обильно потекла кровь.
После этого Ион немедленно поехал к зам. Министра здравоохранения по кадрам, который совсем недавно выполнил указание из Москвы о нём, и рассказал о произошедшем. Дело замяли.
Потом была хорошая клиническая школа, замечательные учителя, много сотен операций. Так приобретался бесценный опыт хирурга-травматолога.
Через два года после окончания института Деген случайно встретился с однокурсником. С ним была его родственница – красивая стройная девушка с толстой чёрной косой, тяжёлой короной венчающей красивую голову. Смуглое лицо, большие, широко расставленные чёрные глаза. На стройной фигуре скромное штапельное красное платье с белыми полосками.
За 20 минут общения давних друзей она сказала всего две фразы – «Здравствуйте» и «До свидания». Когда они уходили, Ион задержал однокурсника:
– Сеня, стой. Она будет моей женой.
Друг ехидно улыбнулся:
– Кстати, через несколько дней она выходит замуж за своего жениха.
Оказалось, что жених Люси – морской инженер-капитан, владелец двухэтажного дома в Киеве, автомобиля и даже телевизора, который в 1953 г. был ещё относительной редкостью. Но она, студентка, на иждивении которой были трое, отказала жениху и вышла замуж за инвалида с очень скромным достатком, живущего в комнате общежития врачей, в которой было семь больничных коек.
Наверное, Люся разглядела истинную сущность этого человека и безошибочно сделала выбор.
Они счастливо прожили 64 года. А Ион Лазаревич через много лет описал их встречу в рассказе, который назвал «Подарок Всевышнего», окончив его так: «Когда я благодарю Всевышнего за то, что он наградил меня такой женой, я прошу Его, чтобы в будущем нашему любимому внуку досталась такая же».
В 1959г. Деген первым в СССР (по другим сведениям – первым в мире) успешно провёл реплантацию (попросту говоря – пришил) киевскому рабочему Уйцеховскому отрезанную на производстве половину руки, соединив все сосуды, нервы, мышцы, сухожилия.
Он стал известным специалистом, к нему на консультацию и операцию стремились попасть. Но это никак не изменило его характер – он по-прежнему не терпел хамства, неуважительности, не говоря уже об антисемитизме.
Расскажу об одном случае, описанном Дегеном в рассказе «Палочка». Торопясь домой после затянувшейся операции, он подсел в такси, в котором ехала незнакомая ему женщина, и вышел, чтобы её выпустить и пересесть на переднее сиденье.
В этот момент из ресторана вышли трое верзил в дорогих серых костюмах. Никого не спрашивая, один из них наклонился, чтобы открыть заднюю дверцу. Деген, прислонившись спиной к автомобилю, сказал:
– Простите, такси занято.
Верзила сказал:
– Ладно, иди, иди, – и пренебрежительно толкнул Дегена. Ион ткнул того концами пальцев распрямленной ладони в область солнечного сплетения, и сел в такси. А верзила, заверещав от боли, упал.
В это время другой верзила подскочил к автомобилю и крикнул:
– Ух, ты, жидовская морда!
Деген наотмашь ударил его палкой по ногам. Такси уехало.
На следующий день на обходе Дегену показали больного, лежащего на вытяжении после перелома костей правой голени. Им оказался тот вчерашний верзила.
– Вам необходима операция.
– Кто будет оперировать?
– Я. Но если у вас есть возражения, я могу перевести вас в любую больницу или институт, куда вы пожелаете.
Больной молчал. Деген подождал и добавил:
– Кстати, надеюсь, вы понимаете, как я люблю фашистов. Так вот, в декабре 1951 г. я прооперировал крупного немецкого военного преступника. Достаточно сказать, что у его кровати круглосуточно дежурили офицеры госбезопасности. Я выхаживал его, как родного брата. Говорили, что в апреле следующего года, когда он стал совершенно здоров, его повесили. Но это уже не мое дело.
Тысячи операций разной сложности пришлось проделать Дегену за его долгую врачебную жизнь. Но он признавался, что никогда ни до, ни после так не волновался.
Всё прошло благополучно. В подарок от пациента, который оказался главным инженером крупного завода, Ион получил красивую чёрную кожаную папку с монограммой: «Глубокоуважаемому ... от благодарного ...».
В 1965г. Деген защитил в Москве, в Центральном институте травматологии и ортопедии, кандидатскую диссертацию, а в 1973г. там же докторскую – первую в СССР работу по применению магнитотерапии при лечении последствий травм.
Основная часть этого огромного труда была совершена, когда Ион Лазаревич работал не в институте, откуда ему пришлось уйти ещё в 1954г., а служил рядовым врачом-травматологом в городских больницах Киева!
Годами он выдерживал напряжение при проведении операций, в каждой из которых его малейшая ошибка могла оказаться непоправиимой для здоровья пациента – тот мог остаться инвалидом, если бы не восстановилась подвижность или другая функция оперируемого органа, мог всю жизнь продолжать испытывать боль, порой нестерпимую; наконец, мог произойти и смертельный исход. А хирург в это время много часов стоял у стола, опираясь культёй на протез, качество которого у нас в те годы, мягко говоря, оставляло желать лучшего. И терпел…
Деген – автор в общей сложности более 90 научных работ, руководитель восьми кандидатских и научный консультант двух докторских диссертаций.
Как основоположник применения магнитотерапии при лечении травм Деген получал приглашения на многие конференции и симпозиумы. Внутри Союза ему удавалось участвовать во многих из них, а на международные выезжать не давали. Через много лет на конференции в Бразилии один из иностранных коллег, познакомившись с Дегеном, спросил у него: «А как же Вы прилетели? Ведь когда в 1975г. мы пригласили Вас на симпозиум в Японии, ваше Министерство ответило, что Вы не летаете из-за осколка в мозгу?».
Таких проявлений издевательского отношения к прекрасному врачу и учёному было много. Наконец терпение Дегена закончилось, и в 1977г. он с женой-архитектором и сыном – физиком-теоретиком уехал в Израиль. Там поначалу всё было непросто – в 52 года нелегко было оказаться в непривычной обстановке.
Но Деген смог освоиться, изучил в совершенстве новый язык, со временем начал работать по специальности и стал профессором, одним из ведущих ортопедов-травматологов Израиля, продолжал научную работу, публиковал статьи.
Не была забыта в Израиле и боевая слава Дегена. Он стал единственным советским танкистом, принятым в «Общество израильских танкистов, отмеченных за героизм». Этому способствовало и то, что в списке советских танковых асов Ион Деген занимает почётное место – на его боевом счету 12 подбитых немецких танков (в том числе один «Тигр» и 8 «Пантер»), 4 самоходных орудия (в том числе один «Фердинанд»), много уничтоженных артиллерийских орудий, пулемётов, миномётов и живой силы противника.
На фотографии Иона Лазаревича я насчитал более тридцати наград. Кроме пяти советских боевых орденов и двух медалей «За отвагу», на груди Дегена самый главный военный польский орден «Виртути милитари» («Боевая доблесть») и польский «Крест Грюневальда» 1-й степени, которыми он очень дорожит, а также другие ордена и множество разных медалей. Имя Иона Дегена занесено в энциклопедию.
Новые условия жизни и работы, новые люди с часто непривычным менталитетом не изменили его образа мыслей, его характера, он не утратил безоглядного мужества в критических ситуациях.
Раз в неделю Деген ездил в Самарию, чтобы безвозмездно оказывать ортопедическую помощь поселенцам. Поездки по тем дорогам были рискованными, особенно после недавнего начала «интифады» – много случаев нападения арабов, в том числе и со смертельным исходом. Начальство снабдило Дегена американским 15-тизарядным пистолетом «Ругер».
Одно особенно опасное место он всегда старался проехать на максимальной скорости. Но в тот раз впереди него медленно плёлся зелёный арабский форд-минибус. В зеркале заднего вида Ион увидел точно такой же автомобиль, прижимающийся к его машине. Деген открыл окно, высунул в него левую руку с «Ругером» и прицелился
в идущий впереди автомобиль. Тот увеличил скорость и скрылся за поворотом.
Ион остановил машину посреди дороги так, чтобы объехать его было невозможно. Место безлюдное, помощи ждать неоткуда. Не выключая мотора, вышел из автомобиля. С «Ругером» уже в правой руке подошел к форду, стоявшему метрах в пяти позади его машины. Дальше – отрывок из «Рассказа об оружии» Дегена:
«За баранкой сидел араб лет двадцати пяти. Увидев «Ругер», он перестал дышать и стал белее мела.
– В этом пистолете пятнадцать патронов, – сказал я. – Если увижу тебя за мной, пятнадцать пуль будут в твоей башке. Моё идиотское правительство, конечно, посадит меня в тюрьму. Но в тюрьме я буду живым. А ты будешь трупом. Понятно? – и завершил эту речь лучшим образцом из моего танкистского репертуара.
Не знаю, понимал ли он по-русски, вполне мог окончить университет им. Патриса Лумумбы, но впечатление было такое, что он всё понял. Я сел в автомобиль и уехал, а он остался стоять.
В следующую среду перед началом приёма в мой кабинет заскочил знакомый таксист.
– Ну, доктор, наделал ты переполох в арабских сёлах. Рассказывают, что здесь на «вольво» разъезжает хромой доктор руси, совершеннейший бандит. У него не пистолет, а настоящая пушка. Но здесь же говорят, что этот хромой доктор руси друг арабов. Однажды в больнице, куда не мог попасть араб, он отмывал от говна арабского младенца и вылечил его».
Параллельно с интенсивной врачебной работой Деген увлечённо занимался литературой. Он продолжал писать стихи, рассказы, очерки, эссе и публиковал их в журналах Израиля, России, Украины, Австралии, США.
Во многом тематика его произведений связана с войной. Один из исследователей творчества Дегена написал: «В его рассказах, наполненных жизнью и смертью, взлётами человеческого духа и омерзительными падениями, нет ни одного слова вымысла, только одна жуткая, но такая нужная правда – геройство и трусость, подвиги и бессмысленные жертвы, доброжелательность и злобное самодурство, смерть, ставшая привычной и повседневной».
Добавлю – Деген показывал войну изнутри, рассказывая о ней просто, обыденно, без ярких эпитетов, неожиданных метафор и превосходных степеней. Он не пугал, но от этого становилось ещё страшней. И многое понятней – если это вообще можно понять…
Однажды Деген сказал: «Для тех, кто ушел на фронт молодым, война никогда не кончается»; эти последние четыре слова стали названием одной из его книг:
В жару и в стужу, в непролазь осеннюю
Мальчишки гибли, совершая чудо.
Но я, не веря в чудо воскресения,
Строкой посильной воскрешать их буду.
В душе своей не ошибиться клавишей,
Не слишком громко, не надрывно ломко,
Рассказывать о них – о не оставивших
Ни формул,
Ни стихов
И ни потомков.
***
Я весь набальзамирован войною.
Насквозь пропитан.
Прочно.
Навсегда.
Рубцы и память ночью нудно ноют,
А днем кружу по собственным следам.
И в кабинет начальства – как в атаку
Тревожною ракетой на заре,
И потому так мало мягких знаков
В моем полувоенном словаре.
Всегда придавлен тяжестью двойною:
То, что сейчас, и прошлая беда.
Я весь набальзамирован войной.
Насквозь пропитан.
Прочно.
Навсегда.
После окончания врачебной деятельности Деген занялся и более серьёзными литературными формами. В общей сложности он издал 13 книг воспоминаний, около 100 рассказов, много эссе и стихов, а также фундаментальную монографию «Магнитотерапия».
Одна из интереснейших книг Дегена – серьёзное и обширное исследование жизни и деятельности Иммануила Великовского, автора парадоксальных теорий, на основе которых было сделано несколько предсказанных им фундаментальных открытий.
Деген основательно изучил книги Великовского и изложил в доступной широкому читателю форме основные положения изложенных в них теорий. И это делал человек (как и сам Великовский) с медицинским образованием, не имевший профессионально ничего общего с предметом своего нового увлечения. Какую широту мышления, какой живой ум и необыкновенный интерес к новым знаниям нужно было иметь для этого!
Теперь вы представляете себе, с каким уникальным человеком я имел честь переписываться, причём по его инициативе!
Состоялся в Израиле и сын Ионы Лазаревича Юрий Деген. Он стал известным физиком-теоретиком, прикладным математиком, доктором наук.
Формат очерка позволяет мне привести, кроме размещённых выше, лишь несколько отрывков из писем этого мудрого, разносторонне талантливого, отважного, ироничного, исключительно скромного, искреннего и очень благодарного человека.
Однажды я спросил у Дегена, не был ли он как-то связан с Одессой. Он ответил:
«Дорогой Михаил! Вы меня рассмешили. Конечно, был. В пятом классе я учился в 49-й одесской школе, что на Полицейской, примерно угол Екатерининской. Это был 1936 год. Мама со мной, исключённым в Могилёве-Подольском из школы за поведение, переехала в Одессу. В Одессу потому, что до замужества долгие годы жила в ней, работая фармацевтом. Жили мы на Греческой площади, 3/4, в круглом доме. Учителя, кроме преподававшего рисование, меня возненавидели. Он полюбил. Говорили, что в Одессе, конечно, есть бандиты, но такого мы ещё не видели. Короче, я не привился. В школе. В Одессе, наоборот, – очень. Вероятно, не было трамваев, на самых невероятных местах которых я бы не объездил весь город и окрестности. Из-за меня маме пришлось вернуться в Могилёв-Подольский. Несмотря на возненавиденную мной 49-ю школу, я влюбился в Одессу. И когда в студенческую пору и потом, перед самым отъездом в Израиль, я приезжал в Одессу, это было подзарядкой моего аккумулятора.
Ваш Ион».
В декабре 2014 г. я поздравил Иона Лазаревича с вручённой ему в Большом Кремлёвском дворце престижной премией "Человек-легенда", где весь 5-тысячный зал стоя ему аплодировал. Тогда же поздравил его и с наступающим 2015 годом – годом его юбилея (в мае ему должно было исполниться 90 лет). Тепло поблагодарив, он написал: «А с юбилеем Вы ошибаетесь. Юбилей от слова на иврите «ювель» – кратное пятдесяти».
По поводу одной из моих фраз Деген написал: «Дорогой Михаил! Я тоже предпочитаю не осуждать людей. Даже имея основания. Но, к сожалению, осталась фронтовая привычка выбирать члена экипажа. И повторяю: только Вам я мог это написать».
«Благодарю Вас за доверительность в мой адрес, – ответил я, – я тронут. Несмотря на то, что наше знакомство протекает только в эпистолярной форме (был бы несказа́нно рад личному, но оно, к сожалению, вряд ли возможно), я практически сразу почувствовал контакт по принципу «свой – чужой», как это делает радар при опознавании самолёта. Для меня это очень лестно и ответственно – ведь я отдаю себе отчёт, КТО Вы».
Ответ Иона Лазаревича поразил, хотя, не скрою, было очень приятно:
«Дорогой Михаил! Вы меня смутили. Даже рассмешили этим – КТО Вы. Я сам очень хотел бы узнать, КТО я. Пока знаю только, что я должник. Так много получил, что никак не смогу возвратить. А по поводу нашего контакта Вы абсолютно справедливы – наши радары определённо работают на одной частоте».
После получения моей книги «Избранные переводы» Деген написал: «Дорогой Михаил! Большое спасибо. Не все оригиналы переведённых Вами стихотворений мне по душе. Не всё, если бы умел, переводил. Но Ваше умение работать над стихотворением поражает. Завидую. Мне это недоступно. Даже писать об этом трудно. Поговорить бы!.. Спасибо! Спасибо! Спасибо!»
Доброжелательность и скромность этого легендарного человека очень впечатляет. Достаточно сказать, что в его письмах очень часто были фразы типа: «Получил и потрясён! Спасибо большое!», «Надо ли объяснять причину вступления Дегена в общество гаузнеролюбов?», «Восхищаюсь Вами! Огромная благодарность за всё!». И это мне, совершенно обычному человеку, писал человек, личность и стихи которого известны и почитаемы во всём мире!
В конце 2015г., отвечая на какой-то мой вопрос, Ион Лазаревич впервые написал: «Для объяснения нужна большая статья. А у меня сейчас для этого ни положение, ни состояние непригодны. Простите». О своём здоровье он никогда не писал. Я заподозрил неладное, но уже достаточно зная Дегена, уточнять не стал. Оказалось худшее...
Иону Лазаревичу достался от природы могучий организм – он был всю жизнь крепким не только физически, но в ещё в большей степени морально.
Многое смог сделать в жизни несгибаемый Деген, но всему есть предел – Ион Лазаревич заболел. И в этой необычной для него роли больного он оставался самим собой – сохранял присутствие духа, преодолевал становящиеся нестерпимыми боли и щадил своих близких. Оставался врачом и искал выход из ситуации.
Но узнал я об этом позже. В течение почти всего 2016 г. в нашей переписке никакого намёка на болезнь с его стороны не было. Ион Лазаревич в свойственной ему манере давал оценки, шутил, присылал стихи, благодарил за поздравления с Днём Победы, с днём рождения.
После четырёхмесячного летнего перерыва он по какому-то поводу опять вскользь написал: «…сейчас для меня это не просто». И это говорил человек, находящийся, как стало понятно впоследствии, на грани терпения! Как обычно – не обременял других своими проблемами… Только в конце сентября в ответ на мои обеспокоенные вопросы наконец написал о своём состоянии. Пересказывать это не буду, нелегко.
В заголовке этого очерка я перечислил три основных профессии Иона Дегена – воин, врач, поэт. Хотя он не раз говорил, что настоящим литератором не является («Я писателем себя не считаю. Я – рассказчик. И в прозе, и в стихах – рассказчик»), этот незаурядный человек, несмотря на болезнь, был и оставался поэтом. Ион Лазаревич прислал мне несколько незадолго до этого написанных им стихотворений:
Не претендую в ряд поэтов стать –
По штату не положено мне это.
Предела нет способным рифмовать,
Но много ль среди них таких поэтов,
Как в музыке Бетховен или Бах?
И всё-таки порой подобье чуда,
Когда, не мысля даже о стихах,
Услышишь стих, сошедший ниоткуда…
***
Стихи изящны, как букет.
Метафоры полны звучанья.
Красивы словосочетанья,
А темы нет. И мысли нет.
Стихи, как крестик или гладь
На рукоделии от скуки.
Но если в них пустые звуки,
То стоит ли стихи слагать?
***
…Профессии, которым я отдался,
Не оставляли места для ошибки.
До пробы ли, когда одно мгновенье –
И ты уже у пропасти бездонной?
Ошибка в танке – смерть или раненье,
И точно так же – в операционной.
Ошибки, пробы… Ведь успехов личных
Не достигал, хоть был у их задела:
Как много проб я упустил отличных,
И сколько в жизни я ошибок сделал…
Некоторые стихи были посланы мне лично, и я не считаю возможным публиковать их исповедальные строки полностью. Приведу только несколько отрывков из них:
Исход без паники приемлю.
Как часто я бывал к нему готов.
Солдата долг – хоть на земле, хоть в землю,
Без пафоса и без высоких слов.
В стихотворении, названном им «ЛЮБИМЫМ», есть такие строки, адресованные его близким:
…Старался басенкой, стихом, рассказом
Уверить вас, что я прочнее зданья,
В котором только хладнокровный разум.
Даже в тяжёлом состоянии Ион Лазаревич иногда даже иронизировал, что смог бы, мягко говоря, далеко не каждый:
Во мне нахально хулиганит тумор, (опухоль – М. Г.)
И так как я пока ещё не умер,
Сильнее тумора еврейский юмор;
Он даже обезболивать умеет...
В его стихах и письмах не было не только трагизма, а даже явной печали по поводу своего ожидаемого ухода: «Всему рано или поздно приходит конец. Теперь моя очередь».
Вот его стихотворение «Молитва»:
За всё, Господь, благодарю –
За радости и за страданья,
За точно по календарю
Цветение и увяданье.
За то, что выжил на войне Во всех кругах, в горниле ада, Где возвращалась жизнь ко мне Тропинкой, а не автострадой,
За то, что в сталинской ночи́ Я уцелел, Тобой хранимый, За то, что Ты меня вручил Единственной незаменимой,
За продолжение меня,
За внучек славных и за внука,
За то, что в ярком свете дня
Ещё светлей Твоя наука,
За то, что всюду в час любой
Вокруг меня родные лица,
За то, что говорю с Тобой
Я, не наученный молиться.
За звонкий золотой закат,
За день, что не напрасно прожит,
За радость бытия стократ
Спасибо, мой великий Боже!
28 апреля 2017г. Ион Деген скончался. Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаниягу в связи кончиной Дегена опубликовал содержательное и очень уважительное заявление, заканчивающееся словами: «Да будет благословенна его память!»
Я благодарен судьбе за тёплое, доверительное, хоть и не личное, знакомство с таким разносторонне талантливым, незаурядным, сильным человеком – Ионом Лазаревичем Дегеном.
Комментарии
Ион Деген
Человек - поэзия
Добавить комментарий