Цена жизни

Прилетел я из Нью-Йорка в Мюнхен ранним утром и в одинадцать уже сидел в комнате для совещаний филиала нашей фирмы в Европе. День выдался промозглый - январь в Германии не лучшее время года. Настроение было паршивое. Представители Москвы, с которыми я должен был встретиться, запаздывали. В ожидании россиян я медленно пил ароматный кофе и смотрел в окно на точки и тире азбуки Морзе, выбиваемые дождём по стеклу. В полдень в двери появилась секретарша и спросила меня, что бы я хотел заказать на ланч. Я ответил, что хотел бы как можно скорее увидеть моих коллег из Москвы. Через полчаса появился шеф нашего филиала, господин Рауниц и сообщил, что всвязи с непредвиденными обстаятельствами наша встреча откладывается на неделю. Я, чертыхнувшись про себя, попросил секретаршу заказать мне билет в Нью-Йорк на ночной рейс и тут же связался по телефону с хозяином фирмы, господином Вангером. Внимательно выслушав меня, босс задумался на пару секунд и изрёк: «Послушай, Дэвид, не стоит мотаться туда и обратно. Ты же знаешь, как важна для нас эта встреча с русаками. Дождись их на месте, а пока возьми отпуск на недельку и посмотри Европу. Я ответил: «Спасибо, Джордж, так и сделаю», - и повесил трубку.

 Как говорил один киногерой, серьёзные решения принимаются в одночасье, и я решил провести неделю свалившегося на меня отпуска за рулём. С детства люблю смотреть из окна поезда или автобуса на убегающие вдаль картинки. Посмотрю-ка я на Европу из окна автомобиля. И утром следующего дня, взяв в рент небольшой кроссовер Инфинити QX30, погнал машину на юг. Курс я себе наметил чрезвычайно простой: из Мюнхена в Милан через Залцбург. Два дня туда, два обратно и остающиеся пару дней «на посмотреть» Милан а, если повезёт, попасть в Ла Скала. Во второй половине дня, проехав Залцбург, я пересёк границу со Швейцарией и погнал по шоссе А13 Юг в сторону Италии. Отдавая дань красотам Швейцарии, я прикидывал, что остановлюсь на ночлег в каком-нибудь небольшом отеле в горах. По бокам дороги мелькали сказочные пейзажи и лубочные деревеньки этой удивительно красивой страны...

 Темнело... Вдруг повалил снег и я, конечно же, проскочил съезд с шоссе со знаком «Отель и Заправка». Такое со мной бывает и, к сожалению, довольно часто. Делать было нечего, и я, сбросив скорость, поехал дальше по уже белеющей от снега трассе до следующего съезда. Минут через двадцать я увидел указатель выхода с шоссе и юркнул на просёлочную дорогу. Медленно ведя машину по едва различимой дороге, я, скорее, почувствовал, чем увидел, указатель «Отель». Резко взяв вправо, я въехал на стоянку у трёхэтажного отеля под названием «Лачен», вывеску которого уже наполовину засыпало липким снегом. Выбравшись из автомобиля, я оказался по щиколотку в снегу и потопал к симпатичному строению в стиле Тюдор, как мы называем такие дома у нас в Штатах.

 Потянув дверь на себя, я вошёл в прихожую отеля. Меня заливисто поприветствовал колокольчик, висевший над входной дверью. Из проёма в стене с надписью «Офис» за конторкой выросла фигура мужчины. Направившись в сторону «управдома», как я его немедленно окрестил (есть у меня такая привычка – давать людям смешные, на мой взгляд, имена), я с удивлением рассматривал обстановку дома, которому было лет сто, по меньшей мере. Модерная мебель и светильники хорошо вписывались в залу со стенами отделанными деревом, окнами со ставнями и потолком, вдоль и поперёк пересекаемым деревянными брусьями.

 Подойдя к столу регистрации, я спросил человека за конторкой, есть ли в отеле свободные номера. Он вежливо, с трудом подбирая слова на английском, ответил, что комната для меня будет готова через десять минут, а затем, слегка потупившись, спросил не хотел бы я общаться с ним на русском языке, потому что английский для него трудноват, и что он уловил мой русский акцент. Что за день, - подумал я, – сюрпризы валятся на мою голову, как из рога изобилия. Ответив, что мы можем говорить на русском, я заполнил форму регистрации и в ожидании комнаты подошёл к окну. Снег валил всё сильнее, в камине трещали дрова, швейцарский «управдом» говорил по-русски, номер будет готов моментально... Ну, просто сказки Братьев Гримм.

 Ровно через десять минут служитель отеля подошёл ко мне и, сказав, что номер готов, проводил на второй этаж. Поставив мой чемодан возле кровати, уходя он сообщил, что ужин будет подан в столовой в восемь часов, и прикрыл за собой дверь, не взяв чаевых. Быстро приняв душ и одевшись к обеду, я осмотрел свои владения. Просторная комната примерно двадцати квадратных метров была обставлена мебелью не хуже, чем в хороших отелях Нью-Йорка. Несмотря на снегопад, телевизор работал исправно и на экране дама, соблазнительных форм в купальнике, предлагала мне смотаться на недельку на Карибы. Я согласился с её выбором и, подумав, что делаю это со своей женой в январе или феврале каждого года вот уже лет десять подряд, выключил телек и отправился на ужин.

 Столовая находилась на первом этаже. Окна её выходили на склон горы, поросшей соснами. В комнате было тепло и уютно, из кухни пахло свежим хлебом. Стол был накрыт на восемь персон. Я остановился в раздумье, не зная, где сесть. В это время из кухни вышел всё тот же мужчина, с которым я встретился час тому назад. Перед собой он катил тележку, уставленную едой и, остановив её возле стола, жестом предложил мне сесть на любое место. «Меня зовут Серж Ермололофф или проще - Сергей Ермолов, я хозяин отеля», - представился он, стоя во главе стола. - Сегодня мы с вами будем ужинать одни. Постояльцев, кроме вас, нет. А персонал я отпустил по домам из-за снегопада», - проговорил он, слегка картавя. - Что бы вы хотели - чай, кофе или чего-нибудь покрепче?» - задал он вопрос. - «Пожалуйста, чай». - ответил я. Он подошёл к серванту, чтобы заварить чай, а я исподтишка рассматривал его. Это был крепко сбитый, лет пятидесяти мужчина среднего роста с шевелюрой густых рыжеватых волос. Одет он был в свитер, вильветовые брюки и высокие ботинки. Вернувшись к столу, он поставил передо мной чай в стакане с подстаканником и сказал: «Угощайтесь». В этот момент я почувствовал, что зверски голоден и с удовольствием накинулся на еду, особенно нажимая на ливерную колбасу, которую обожал с детства. Насытившись, я откинулся на спинку стула и с лёгким смущением произнёс: «Теперь я бы чего-нибудь выпил». В ответ Сергей кивнул головой и предложил мне устроиться в гостиной возле камина, что я и сделал. Минут через пять он появился с подносом, на котором разместились слегка согретые бокалы, дольки лимона на блюдечке и бутылка грузинского коньяка пять звёздочек. Устроившись напротив меня и раскурив трубку, он задал вопрос: «Включить телевизор или поболтаем?»

 Моя первая реакция была сказать, валяйте, мол, включайте ТВ, на какой-нибудь спортивный канал, но я почему-то изрёк: «Поболтаем», - и замолчал, глядя на «управдома». Сергей в миг сообразил, что я понятия не имею, о чём мы могли бы поговорить, и спросил: «Каким ветром вас занесло в нашу глухомань? Когда-то этот отель был очень популярен у горнолыжников, но пять лет тому назад на западном склоне горы, что в десяти километрах отсюда, построили новый «Холидэй Инн» и горнолыжный спуск с подъёмником. Теперь я довольствуюсь постояльцами, которым не хватает номеров в новой гостинице и они вынуждены останавливаться в моём «Лачене». Поверьте мне, я не жалуюсь – этого достаточно, чтобы держать бизнес на плаву, а мне большего и не надо». Он замолчал на мгновение и неожиданно спросил: «А, что вы делаете в наших краях?» Я поведал моему собеседнику о своём внезапном кратком отпуске и он, улыбнувшись заметил, что в такой снегопад мне обеспечены несколко дней безделья, потому что в ближайшие пару дней нас не «откопают». Как истинные русские мы прикончили бутылку коньяка и взялись за вторую. В десять вечера «управдом», извинившись, оставил меня одного и исчез минут на сорок по хозяйским делам. Не знаю, как у вас, но у меня бывают моменты, когда я как бы зависаю во времени. Состояние это приходит неожиданно. Оно моментально охватывает меня целиком и требует одного – бездействия. Вот и сейчас оно, это состояние, налетело на меня то ли от выпитого коньяка, то ли от отступившего напряжения, в котором я находился, готовясь к встрече с «русаками», или от того, что я на пару дней засыпан снегом... Не знаю почему, но я даже в душе не сопротивлялся сложившейся ситуации. Что-то среднее между негой и ленью навалилось на моё тело и душу. Взяв трубку телефона, я набрал домашний номер. «Хелло», - ответил заспанный голос жены. - Почему ты звонишь так рано? Что-то случилось?» - встревожилась она. Я успокоил её и ответил, что у меня всё в порядке, но мне придётся задержаться в Европе дольше, чем я планировал. Пожелав ей спокойной ночи, я послал ей поцелуй и положил трубку телефона.

 Я продолжал сидеть в удобном кресле и смотреть в окно на русскую пургу в горах Швейцарии, потягивая коньяк, переодитечски взбалтывая бокал. Хозяин отеля вернулся в гостиную, и я, неожиданно для себя (всё в моей командировке было неожиданно), произнёс: «Сергей, я покинул Союз по политическим причинам. Отец мой родился и вырос в Риге, и я знал от него и хорошо понимал слово «Свобода». А каким ветром вас занесло в горы этой маленькой, спокойной страны? Чёрт возьми, если вы не хотите спать и у вас нет больше дел, поскольку я ваш единственный постоялец, расскажите свою историю.»

 РАССКАЗ СЕРГЕЯ ЕРМОЛОВА

 Он раскурил трубку и, отпив немного коньяка из бокала, проговорил: «С чего начать?» и ненадолго задумался...

 Интересное дело – в нашем роду, начиная со времён Александра Первого, у каждого отца всегда рождалось много девочек и лишь один мальчик, а посему все мы названы одним и тем же именем – Сергей. Мой сын – Сергей Сергеевич Ермолов Восьмой, сейчас находится в Москве, где он закрывает сеть магазинов «ЕРМОЛОФФ». Эта проклятая война! У Кремлёвских вождей опять иголки в задницах! Прошу прощения за вульгарность. Все Ермоловы по мужской линии были часовых дел мастерами. Мой дед после революции семнадцатого года бежал во Францию, а в тысяча девятьсот двадцатом осел в Швейцарии – главной «часовой» стране мира. С моей семьёй все более или менее стериотипно. А вот, знаете что... расскажу-ка я вам лучше историю семьи моей покойной супруги. Ваш отец родом из Латвии, не так ли? Думаю, что вам это должно быть интересно.

 Отель «Лачен» принадлежал моей жене, Юдит. Она покинула этот свет десять лет тому назад. Рак. Царство ей небесное. Познакомились мы случайно. Зимой тысяча девятьсот восемдесят четвёртого года её отец, Израиль Розенберг, приехал в Швейцарию из Израиля закупить партию часов и драгоценных камней для своего бизнеса. Он часто посещал эту страну с деловыми визитами, а в этот раз решил взять с собой младшую дочь, только что закончившую службу в армии. Заодно господин Розенберг должен был навестить отель «Лачен», которым с тысяча девятьсот тридцать пятого года владела его семья. В то время я работал в магазине часов моего отца в Платце, а зимой, в выходные дни, подрабатывал горнолыжным инструктором, обслуживая посетителей отеля «Лачен». Вот здесь мы и познакомились.., а через три месяца я приехал в Израиль в город Натания, что находится в тридцати километрах на север от Тель-Авива, на своё бракосочетание. Господин Розенберг был явно недоволен выбором своей дочери, но тем не менее устроил грандиозную свадьбу в одном из отелей города, стоявшем на берегу Средиземного моря. Свадебное путешествие мы провели мотаясь по Европе, и через две недели новоявленная чета Ермоловых прибыла в Швейцарию. Праздники кончились, и пошла семейная жизнь. Юдит управляла отелем, а я помогал отцу в Платце и по выходным мотался в «Лачен». В двухтысячном году не стало папы. А после кончины моей жены, в две тысячи десятом, я передал бразды правления часового бизнеса в руки сына, а сам осел здесь. Вот такая короткая биографическая справка.

 Сергей пригубил бокал с коньяком и попыхтел трубкой. Лицо его как-то потемнело, он посмотрел мне прямо в глаза и заговорил глухим, немного сиплым голосом, как будто в горле у него застрял комок. Послушайте, Дэвид... Могу я вас так называть? И, увидев, что я кивнул в ответ головой, продолжил. Мне очень стыдно за родину моих предков, Россию, переименованную в СССР и снова в Россию. Это страна, в которой антисемитизм, открытый или закрытый, возведён в ранг национальной политики. И, если до тысяча девятьсот семнадцатого года, – это была открытая позиция государства, то после революции и по сей день – это скрытая, но более изощрённая и жестокая политика на уничтожение целой нации. Это парадокс, но Гитлер, ненавидевший евреев, был честнее, чем Кремль.

 Так вот... Он положил ногу на ногу, пригладил волосы и, подумав, сказал... Что-то потянуло меня на откровения... Хочу я вам рассказать, настолько подробно, насколько позволит моя память, об отце моей покойной жены. История эта известна немногим. Не возражаете? Я ответил согласием и поудобнее устроился в кресле.

 Израиль, или просто Изя, родился в Риге в тысяча девятьсот тридцатом году, в семье Жана и Этель Розенберг. Жан был одним из лучших часовых дел мастеров и ювелиров в Латвии. В числе его клиентов были многие известные люди страны, включая Премьер Министра Ульманиса. Господин Розенберг был неописуемо рад, когда у него родился сын. Будет кому передать дело. Шли годы и в новогоднюю ночь тридцать седьмого года в семье Розенбергов родилась дочь Ева. 

 Жан был счастлив! Сын, дочь – полный комплект. Дела идут хорошо – счёт в банке растёт. Жена – великолепная мать и хозяйка, а как хороша собой! Под утро первого января, приехав из больницы домой, он первым делом заглянул в комнату сына – Изя спал. Настя, полная латышка с русским именем, работавшая у Розенбергов прислугой с тысяча девятьсот двадцать девятого года, ещё не встала. Жан, тихо шагая, прошёл в столовую, налил в фужер шампанского, выпил за здоровье жены и Новый Год, и направился в спальню. Посмотрев на себя в зеркало, он остался доволен: высокий, статный шатен с лёгкой порошей седины на висках и усиками а ля Чарли Чаплин. Переодевшись в домашнюю одежду, Жан вошёл в кабинет, сел за стол и решил заняться деловыми бумагами и почтой, солидная стопка которых собралась за несколько дней из-за суматохи последних дней. Поверх кореспонденции лежала вечерняя рижская газета «Ригас Балс», именуемая горожанами «Сплетница». Жан просмотрел газету и глубоко задумался. Всё больше и больше жителей Риги дают объявления о продаже домов и квартир. Некоторые из его коллег уже покинули Латвию, уехав в Америку, Францию, Италию и даже в Россию. Мысль о переезде в Швейцарию, в который уже раз завертелась в мозгу, но он отогнал её и занялся просмотром деловых бумаг и почты.

 Покончив с делами и, позавтракав с сыном, он отправился на прогулку, чтобы немного развеятся. Светило солнце, был лёгкий морозец. Жан шёл по тротуару и размышлял о названии улицы, на которой он живёт. Авоту – это ключ, ключ – в смысле родник, значит здесь, где-то на этой улице был родник, из которого люди набирали воду много, много лет назад... От мыслей о роднике его отвлёк ритмичный стук сапог по брусчатке. По мостовой, печатая шаг, двигалась человек в тридцать колонна молодых парней. Все они были одеты в коричневую униформу с фашистким символом на левом рукаве. Господин Розенберг поёжился – опять этот «чёрный паук» - так Жан окрестил эту эмблему. Эта гадина всё больше и больше расползается по городу: она мелькает в прессе, витринах магазинов, на заборах и стенах домов. Антисемитизм расползается по стране, пожирая умы латышей, многие из которых уверовали в то, что все их беды происходят от евреев. Охваченный неясным волнением, Жан резко повернулся и поспешил домой. В квартире всё было в порядке и он, одев сына, направился в больницу навестить жену. 

 Роза полусидела на кровати и держала на руках маленький комочек новой жизни. Изя посмотрел на человечка, которого ему представили, сказав, что это твоя сестра. Малышка гукнула и пустила слюнку. Этель и Жан заулыбались: смотри, мол, она тебя признала, а Изя отошёл к окну и стал пристольно смотрень на снежинки, кружившиеся в воздухе. Только что было солнце, а теперь пошёл снег, - подумал «Наследный Принц» Розенберг – так иногда его называл папа. Девочку назвали Ева, в честь мамы Жана...

 Прошло три года. Латвию окупировали немцы, потом русские и опять немцы. Вокруг творилась жуткая неразбериха и господин Розенберг решил, что пришла пора уезжать в Швейцарию... но он опоздал. Границу страны закрыли. Всё что Жан успел сделать – это перевести своё к тому времени очень солидное состояние в один из швейцарских банков.

 До тысяча девятьсот сорокового года семью Розенберг немцы не трогали – давала себя знать высокопоставленная клиентура Жана. Но вот осенью сорок первого положение дел сильно изменилось. Двадцать пятого октября тысяча девятьсот сорок первого года в так называемом Московском Пригороде Риги фашисты организовали «Большое Латвийское Гетто», а после убийства тридцати пяти тысяч латвийских евреев тридцатого ноября и восьмого декабря в Румуле, немцы разделили «Большое Гетто» на два маленьких – мужское и женское. В августе тысяча девятьсот сорок первого года комендантом Риги был назначен господин Альтмаер, который отдал приказ коменданту «Маленьких Гетто» Станке и его помощнику Дралле организовать методичное истребление еврейского населения Латвии.

 Поздно вечером восемнадцатого марта тысяча девятьсот сорок второго года в дверь квартиры Розенбергов кто-то тихо постучал. Странно, - подумал Жан, - человек за дверью не воспользовался звонком, - и открыл дверь. На лестничной клетке стоял его сосед Марис Закис. Приложив палец к губам, он вошёл в прихожую и прошептал Жану на ухо: «Под утро в нашем доме начнутся аресты евреев. Бегите и как можно скорее». Приоткрыв дверь и осмотревшись, сосед выскользнул из квартиры и, не зажигая света на лестнице, исчез в темноте. 

 Бежать, но куда? Двадцать минут спустя, захватив деньги, что были дома, Жан с семьёй вышел на улицу через чёрный вход. Беглецы направились в сторону конторы Розенберга, что находилась в получасе хотьбы от дома, на улице Лачплеша. Чудо, но они, никем не замеченные, добрались до места. Жан открыл дверь, зажёг свет и... увидел, что за его рабочим столом сидит господин Дралле, а по обе стороны двери стоят гестаповцы с автоматами. Всё было кончено. Дралле встал из-за стола и приказал всем идти на выход. Жан лишь спросил, может ли он подписать кое-какие документы для банка. Нацист лишь кивнул головой и полез в карман за сигаретами. Розенберг достал из кармана ключи, открыл сейф, достал несколько бумаг и, положив их на стол, сел, чтобы расписаться. Дралле достал из сейфа деньги, положил их во внутренний карман и приказал Жану поторопиться. Тот аккуратно сложил документы, положил их на правую сторону стола и нагнулся, чтобы якобы завязать развязавшийся шнурок ботинка, и... не заметно сунул что-то в карман пальто. «Хватит!» - рявкнул «полунемец», как его называли за глаза рижане, Дралле был по отцу немец, а по матери латыш. Все вышли на улицу, где их уже ждали две машины: фургон для заключённых и Опель-Капитан Дралле. До рассвето оставалось часа полтора. Ева заплакала. Жан с ужасом осознал, что своей медлительностью он приговорил свою семью к смерти.

 Машины медленно ехали по улицам ночной Риги и, подъехав к мосту через Даугаву, свернули на набережную, направившись в сторону «Малого Гетто». Грузовик трясло от езды по брусчатке, Этель укачивала Еву, а Жан смотрел на сына отрешённым взглядом, понимая, что из создавшегося положения выхода нет... Вдруг немыслимая идея пронзила его мозг. Розенберг посмотрел на сына, потом перевёл взгляд на жену с дочкой на руках, как-то весь подобрался, будто тигр готовый к атаке и... медленно придвинувшись к гестаповцу, сидевшему вместе с ними в кузове, стал что-то шептать ему на ухо. Охранник сначала удивился наглости этого еврея, но, услышав сказанное, осклабился, рот его растянулся в улыбке и, кивнув головой в ответ, изрёк: «Пусть бежит. Я буду стрелять поверх головы».

 Машины катились по шоссе, с одной стороны которой несла воды река, а с другой - тянулся сосновый перелесок. Гестаповец встал, протиснулся к кабине и постучал по крыше. Грузовик съехал на обочину и остановился, а вместе с ним и Опель, притормозив метрах в ста впереди фургона. Охранник выпрыгнул из кузова, подошёл к кабине и сказал унтер-фицеру, сидевшему рядом с шофёром, что он разрешил жидёнышу справить малую нужду в кустах на обочине дороги и, достав сигареты, закурил и вернулся к грузовику с заключёнными. Дралле достал из внутреннего кармана деньги, взятые из сейфа, и стал их пересчитывать. Пока гестаповец разговаривал с офицером, Жан быстро шепнул Изе на идиш: «Вылезай из машины, зайди в кусты, а от них беги, что есть силы в лес. Не бойся, когда услышишь стрельбу. Беги, покуда хватит сил». Жан обнял сына, поцеловал его в лоб и бросил: «Давай. Храни тебя Бог». Охранник вернулся к грузовику и показал мальчику автоматом на кустарник. Изя спрыгнул на асфальт, зашёл в кусты, постоял секунд десять и бросился бежать, что было силы в лес. Пули свистели над головой, а он всё бежал и бежал меж сосен, покуда не упал в изнеможении на песок, потеряв сознание... 

 Пока они оставались в кузове одни, Жан быстро рассказал жене, что он уговорил гестаповца отпустить сына и стрелять в беглеца поверх головы, когда Изя побежит. За это Жан отдал охраннику золотой портсигар, который он незаметно положил в карман пальто, когда их уводили из конторы. Эта золотая вещица стоила двести пятьдесят фунтов стерлингов... «Малышке всего четыре годика, а у Изи есть мизерный шанс... Я был вынужден сделать этот страшный выбор», - и он тихо заплакал.

 Гестаповец опустил автомат, из дула которого шёл дымок, и сказал напарнику, услыхавшему стрельбу и вышедшему из кабины: «Я сделал из этой «мишени» решето - и заржал. Забравшись в кузов, он ударил Жана прикладом автомата в живот и, пробурчав «Одним евреем меньше», уселся на скамейку у борта грузовика. Унтер подошёл к Друлле и доложил о проишествии, а тот в ответ лишь махнул рукой – мол, поехали. Машины вновь покатили по шоссе, унося в небытие семью Розенберг. Светало...

 Невероятно, но факт – Изя выжил. К тринадцати годам, прячась в лесах и подвалах домов, мальчик прошёл половину Европы. В тысяча девятьсот сорок третьем году он добрался до Франции и, прибавив себе три года, воевал во французском Сопротивлении. В тысяча девятьсот сорок пятом году Изя появился в Риге и пришёл в дом своего двоюродного брата Рахмиэля. Как рассказывала мне вдова Рахмиэля, Валентина, в столовой в кресле, положив ногу на ногу сидел пятнадцатилетний мальчик с уже седеющими висками. В одежде с чужого плеча он курил и рассуждал о вещах, о которых впору говорить сорокалетним мужчинам. В сорок седьмом Израиль Розенберг обосновался в Палестине, где он стоял у истоков создания государства Израиль, принимая самое активное участие в войне за независимость страны, а после победы - в строительстве новых поселений. У него была большая семья: жена Ривка, два сына и три дочери, одна из которых, Юдит, стала моей женой. Старший сын Изи Рувим погиб в войне Судного Дня, а дочь Малка погибла в бою с палестинскими террористами. Израиль Розенберг умер в две тысячи пятнадцатом году в день своего восемьдесят пятого дня рождения.

 Вот такая история. В музее Яд Вашем, вероятнее всего, есть информация об этом удивительном человеке. «О семье Израиля Розенберга можно писать книги», - сказал Сергей и, выбив трубку о пепельницу, предложил. - Пошли отдыхать».

 Я поднялся к себе в номер. В Нью-Йорке сейчас около восьми вечера. Подняв трубку телефона, я набрал домашний номер своего босса. Услышав глуховатый голос Джорджа, я рассказал ему, что застрял в горах на несколько дней из-за снегопада и боюсь, что не успею вовремя вернуться в Мюнхен. Услышав ответ шефа о том, что встреча отложена на три месяца, по просьбе Москвы, я спросил господина Вангера, не мог бы он дать мне ещё неделю отпуска – у меня неожиданно появились неотложные личные дела. Босс буркнул: «ОК» - и повесил трубку.

 Через три дня я летел в самолёте в Израиль. Приземлившись утром в аэропорту Бен Гурион и, пройдя таможню, я взял такси и сказал шофёру: «Иерусалим. Яд Вашем».