Наш теплоход заканчивал погрузку в Одессе. После предыдущего длительного рейса многие члены экипажа пошли в отпуск, а вместо них отдел кадров прислал новых моряков на подмену. В отпуск ушёл любимец команды Петрович – пожилой моряк, много лет проработавший в Черноморском пароходстве матросом, плотником, боцманом, а у нас он был артельщиком.
Он отлично справлялся с этой должностью. В «Торгмортрансе», снабжавшем продуктами суда пароходства, находил общий язык со снабженцами, заполнял перед рейсом склад и морозильные камеры нужными для камбуза продуктами и умел взять хороший запас сухого вина, которое нам выдавалось в тропиках по коллективному договору как тропическое довольствие, которое моряки называли «тропическим удовольствием». Причем, умел заказать количество вина с избытком, которое мы в рейсе могли брать за свой счет по случаю дня рождения или других событий в нашей нелегкой морской жизни.
Петрович безотказно записывал и выдавал каждому вино и хорошую закуску к нему. Учитывая, что нагрузка артельщика в рейсе небольшая – выдал продукты на камбуз да сделал заметки в книге учета - вот и вся работа, Петрович в свободное время не отдыхал, а переодевался в рабочую матросскую робу и шёл помогать палубной команде скалывать ржавчину или красить. Вся команда любила Петровича. Особенно мы почувствовали его значение в нашей морской жизни, когда вместо Петровича пришел ленивый и заносчивый подменный артельщик.
Все в этой жизни познается в сравнении. По трапу поднялся толстый мордатый мужчина, с солидным животом. Его сопровождала красивая молодая женщина, как видно, его жена. По ее поведению и унылому выражению лица было видно, что отношения между ними не очень хорошие. Вновь прибывший объявил, что он новый заведующий продуктами и его следует величать Борисом Харитоновичем. Вскоре четвертый помощник капитана, готовивший документы к отходу, сообщил нам, что в судовой роли нет Бориса Харитоновича, а есть Борух Хунонович.
С легкой руки нашего судового хохмача, старшего электромеханика, все стали за глаза называть заведующего продуктами Боровом Хрюковичем, или просто Боровом. Мы привыкли, что вездесущий в торгмортрансовых делах Петрович обычно извещал команду, что из дефицитных продуктов можно выписать со склада для себя в рейс и доставить как лакомство на теплоход. Поскольку у моряков при отходе в рейс денег не оставалось, как говорится, «в кармане вошь на аркане», то все в рейсе выдавалось в счет будущей зарплаты. В предыдущем рейсе он снабдил экипаж дефицитным чешским пивом и не менее дефицитной сухой «Московской» колбасой. Два ящика пива взял и я и разместил их в рундуках под койкой.
Через несколько дней после отхода из Одессы я поднялся из машинного отделения после вахты и зашел в каюту. Как раз проходили греческий Матапанов пролив, где море всегда неспокойное, а я забыл набросить крючки рундуков на скобки. Ящики под весом полных бутылок выскочили из-под койки, бутылки выкатились на палубу и в ритме качке гонялись друг за другом. Пара бутылок разбилось, и по каюте распространился запах божественного эля. Пришлось срочно отловить беглянок и расположить по периметру койки под матрасом, чтобы потом с удовольствием пить вкусное пиво, особенно в тропиках. «Московская» колбаса очень выручала нас во время сильной качки. Моряки дальнего плавания, как и все люди, укачиваются, но у них качка проявляется по–особому, она вызывает зверский аппетит. Только моряк вышел после сытного обеда из столовой, а ему опять хочется есть.
Чтобы как-то утолить морской голод укачивания, на камбузе делали мелко нарезанные квадратиками сухари. И мы, набив карманы, грызли их, как семечки. Ломтик сухой колбасы также отлично на некоторое время утолял голод, и я берег колбасу на случай сильной качки. Подходило время отхода, а Боров Хрюкович ничего дефицитного заказать в Торгмортрансе не предлагал. Когда моряки подошли к нему с просьбой узнать, что можно заказать из вкусного, то услышали такую брань, что у них уши завяли. Боров кричал, что мы не на одесском Привозе, а на советском сухогрузе, а он обязан снабжать продуктами камбуз, а не нас, а кому надо, пусть идут в гастроном на Дерибасовскую и покупают, что кому надо.
Только после воспитательной работы, проведенной старпомом и помполитом, Боров кое-что заказал для экипажа. Мы не сказали Борову ничего, но, как любил говорить один мой знакомый, «в душе затаили некоторое хамство». В рейсе Боров в определенное время выдавал продукты на камбуз, а потом либо спал в своей каюте, либо загорал и купался в бассейне. Упросить его спуститься в артелку и выдать что-нибудь экипажу было невозможно, пока старпом не заставил повесить расписание артелки. Мы во второй раз затаили на него в душе неприязнь.
Боров стал нашим врагом №1, когда выяснилось, что он не получил в «Торгмортрансе» сухофруктов для компота, поскольку традиционно утром и вечером давали чай, а на обед и ужин компот. На наши недоуменные вопросы кок объяснил, что Боров по незнанию морских традиций, поскольку до этого он где-то работал в торговле на берегу и с нами пошел в первый рейс, сухофрукты не заказал, а запасы Петровича закончились, то до конца рейса вместо компота будет только чай. Когда пересекали Атлантичекий океан и поднимались по реке Святого Лаврентия, мы пили на третье чай с большим неудовольствием и с частыми нелестными поминаниями Борова.
В Монреале чаша терпения переполнилась, и моряки устроили профсоюзное собрание, на которое пригласили капитана. Выслушав моряков, наш добрейший капитан Анатолий Иванович принял решение закупить за валюту свежие фрукты и ананасы и варить из них традиционный компот. А мы в третий раз затаили в душе неприязнь на Борова.
Рейс подходил к концу, наш теплоход, загруженный кубинским сахаром, следовал мимо Гибралтара, традиционного места «отоваривания» советских моряков, – покупки различных дефицитных в нашей стране «колониальных» товаров за мизерную валюту, выдаваемую морякам. Я, второй электромеханик, получал 24 валютных рубля, матрос 18 рублей, капитан 50 рублей в месяц. Зайти только за покупками в порт руководство пароходства не разрешало, поэтому придумывались на судах разные причины для захода. Капитан послал радиограмму с просьбой разрешить заход, так как топлива до Одессы может не хватить и надо в Гибралтаре пополнить его запас. Ответа не было. Обычно разрешение приходило тогда, когда по времени судно уже проходило Гибралтар – в пароходстве тоже сидели не лыком шитые и старались не дать захода, чтобы сэкономить валютную зарплату моряков для пароходского торгсина с залежалыми товарами.
Неожиданно двигатель теплохода остановился и судно замерло на крупной мертвой зыби, приходившей откуда-то из океана, где море штормило. По трансляции прозвучала команда: «Электрику прибыть в тоннель гребного вала и обеспечить освещение в районе третьего подшипника». Я прибежал с переноской в тоннель. У третьего подшипника никого нет, вернулся в машину и спросил у вахтенного механика:
– Что случилось?
– Сильное биение гребного вала в районе третьего подшипника, разбираем подшипник.
– Но в тоннеле никого нет, кто же разбирает подшипник и куда подводить безопасное освещение напряжением в 12 вольт? - В вахтенный журнал машинного отделения, - ответил механик и продолжил. - Ожидаем разрешения на заход в Гибралтар, которое обычно дают после прохода Гибралтара, а вернуться назад не разрешают. Вот и тянем резину…
Наступило время обеда, прошло еще несколько часов, а «добро» на заход в Гибралтар не давали. Разумное время для ремонта подшипника истекло, а если начать движение, то Майн- Стрит с магазинами дешёвых уцененных товаров для советских моряков нам не видать. По трансляции раздался сигнал шлюпочной тревоги и команда:
– Экипажу покинуть теплоход! Мы надели спасательные пояса и головные уборы и бегом на шлюпочную палубу, где матросы с обоих бортов вываливали шлюпки за борт. Заняли места в шлюпках – и вот мы на воде в объятьях мертвой зыби. Дружно навалились на рукоятки качалок, вращающих гребной винт, и наши шлюпки начали описывать круги вокруг теплохода.
Прошло полчаса, час, второй, морская прогулка начинает надоедать, у всех моряков появился морской голод – результат укачивания, а сухарей в карманах не осталось. Наш Боров висел на борту шлюпки и отдавал дань Нептуну из своего огромного живота. Все с надеждой смотрели на радиорубку, но радиста на палубе не было – он был в рубке и ждал долгожданное «добро» на заход в Гибралтар.
В конце третьего часа на палубу выскочил радист и радостно замахал листом бумаги: – УРА! Заход разрешен. Подошли к борту, уставшие от работы на качалках и от надоевшей качки. Обессилевшего Борова усадили на беседку, на которой обычно работают в подвешенном состоянии за бортом и с трудом подняли на палубу. Все остальные легко поднялись по штормтрапу, утомленные, но довольные одержанной победой над пароходством. Под равномерный стук машины наш теплоход покидает Атлантический океан. Команда собралась в «Клубе Моряков» – на кормовой швартовой палубе, куда не попадали лучи знойного тропического солнца и где так ласково обдувал ветерок, собирающий влагу от работающего винта.
Все обсуждали, в какой магазин лучше зайти на Майн - Стрит, что купить и почем, чтобы уложиться в скудный запас валюты и не превысить таможенные нормы. Боров с интересом прислушивался к разговору моряков, он первый раз в море и ни разу не отоваривался. Вдруг первый электромеханик, глядя на Борова, сказал:
– Надо зайти в 47 аптеку и купить усатых.
– А что это такое? – спросил Боров.
– Ну как, разве ты не знаешь, что есть презервативы с усиками и, если с таким провести время с женщиной, то она будет на седьмом небе от удовольствия и будет желать только тебя.
Глаза Борова радостно заблестели. Мы обратили внимание, с каким пренебрежением обращалась с Боровом его молодая красивая жена, и электромеханик точно вычислил, как можно разыграть Борова и излить на него затаенную в душе неприязнь. Вечером следующего дня после отхода из Гибралтара моряки собрались на корме и делились результатами посещения города. Матрос, который был в одной группе с Боровом - на берег увольняли группами по три человека - со смехом рассказывал, как Боров искал 47-ю аптеку.
За рубежом так же, как теперь и у нас, нет номеров аптек, а есть только названия. Не найдя 47-ю аптеку, Боров стал заходить в другие, попадавшиеся на пути, и, не зная ни слова по-английски, стал мимикой объяснять аптекарям, что ему надо. Он складывал большой и указательный палец в виде кольца, а толстый кулак начинал двигать в сторону этого кольца, причем он издавал при этом звуки, напоминающие гудки движущегося паровоза. После этого он двумя руками вращал под носом, пытаясь объяснить, что это усы. Все умирали со смеху.
На кормовую швартовую палубу вскоре пожаловал Боров. Электромеханик спросил, купил ли он усатых. Боров набросился на него и стал кричать, что его обдурили, так как в Гибралтаре не было 47-й аптеки. Электромеханик спокойно ответил, что такая аптека есть и Олег, то есть я, купил там усатого. Боров начал допытываться, где же эта аптека, так как на Майн - Стрит точно её не было. Я объяснил, что она расположена не на Майн - Стрит, а на третьем повороте в сторону гибралтарской скалы под рощей, в которой живут обезьяны. Боров начал уговаривать меня уступить ему один усатый. На что я ответил категорическим отказом, ведь на самом деле я ничего не покупал. Раздосадованный Боров удалился в свою каюту, а я упрекнул электромеханика за его шутку, так как теперь мне не будет покоя. Кто-то из моряков сказал, что если усатого нет, то его надо сделать и продолжать разыгрывать Борова.
– Но как? – спросил я.
– Очень просто, возьмем советский презерватив и приклеим к нему усы.
Нашелся отечественный презерватив единственного в СССР Бакинского завода. У меня была новинка – тонкая рыболовная леска, фирмы «Супер-Домул», переливающаяся на свету всеми цветами радуги, которую я купил для отца, страстного рыболова. В кладовой механиков взяли «88» клей, а токарь выточил оправку, на которой раскатали презерватив. Изготовление усов началось с завязывания самого сложного топового узла, который предназначен для использования на вершине мачты - топе - и у которого от центра отходит больше всего концов.
Завязанный топовый узел приклеили на самом конце презерватива, а по бокам разместили с десяток сложенных вдвое кусочков лески с загнутыми, после подогрева, в разные стороны концами. Когда изготовление усатого презерватива было закончено, кто-то принес купленный в Гибралтаре конвертик упаковки от входивших в моду женских сеток для волос на голову, у которого в центре была прозрачная окружность нужного диаметра. В такой упаковке наш усатый принял настоящий фирменный вид. Упаковку поместили в коробку, наполненную гибралтарскими красивыми косынками, и положили в рундук моей каюты. Перед каютой, где изготавливался усатый, был установлен вахтенный, чтобы отвлечь Борова, и мы заперлись на ключ, а Боров бегал по теплоходу и разыскивал меня.
Вскоре Боров нашел меня и начал просить показать ему усатого. Я долго не соглашался, а потом все же показал наше изделие, которое имело самый настоящий фирменный вид. Боров начал уговаривать меня уступить ему усатого, на что я ответил, что он мне самому нужен и торг неуместен. Боров не отставал от меня до подхода к Греции, и, чтоб избавиться от него, я назначил цену – 4 бутылки шампанского. Боров сказал, что в артелке всего 2 бутылки, но он не может их отдать, так как традиционно одна пойдет как презент лоцману при проходе Дарданел, а вторая при проходе Босфора. Боров назначил цену – 4 ананаса, которые закупили для компота, но не все израсходовали и по одному раздали всем членам экипажа.
Я согласился. Ароматные ананасы украсили каюту, а Боров получил усатого. На следующий день в каюту к Борову зашел старший моторист, который любил выпить после вахты в жарком машинном отделении стаканчик «тропического удовольствия», а Боров не хотел лишний раз идти в кладовую за бутылкой, Старший моторист больше всех не любил его и сказал, что он написал заявление в судовой комитет профсоюза. В заявлении требовалось рассмотреть поведение Борова и закрыть ему визу за разбазаривание судового имущества в обмен на презерватив. На самом деле заявления не было, но повод отыгрываться за все обиды на Борова был. Боров ответил, что он не менял ананасы, а старший моторист спросил, откуда у Олега пять ананасов, если остальным выдано по одному. Боров до самой Одессы уговаривал по одиночке моряков не выносить решения о его визе на собрании, на что все с удовольствием пугали Борова, что будут выступать против него. В Одессе на теплоход вернулся Петрович, а Боров поспешно сдал ему дела, чтобы избежать собрания, и навсегда исчез с теплохода.
Мы даже не успели его предупредить, что усатый – самоделка и рыболовная леска может повредить интересное место его супруги. Через год, вернувшись из очередного рейса, я шел к подвальчику Бабы Ути на углу Дерибасовской и Ришельевской, который охотно посещали моряки, чтобы выпить стаканчик водочки на разлив. Неожиданно я увидел идущего навстречу мне еще более располневшего Борова, одетого в шикарный костюм с улыбающейся и прижимающейся к нему женой. Увидев Борова, я попытался спрятаться за торговым киоском, чтобы избежать неприятной встречи, но не успел.
Увидев меня, он с радостью бросился навстречу, стал трясти мою руку и благодарить. Я не мог понять, в чём дело, за что он меня благодарит, и собирался попросить прощения за розыгрыш с усатым. А он мне рассказывал, что давно ушел из ЧМП и имеет отличный бизнес на изготовлении усатых по образцу того, который я ему променял на ананасы! У него налажено изготовление усатых, которые пользуются хорошим спросом у мужчин, имеющих проблемы с потенцией и которым так же, как и ему, удалось наладить отношения с женой. Его жена также поблагодарила меня.
В Одессе издавна живут предприимчивые люди различных национальностей, которые вовремя могут заметить интересную идею и приложить свои способности чтобы преобразовать ее в прибыльный бизнес.
Вот такие истории приключаются в дальних рейсах…
Добавить комментарий