Капитализм – это всегда примат свобод,
Социализм – это всегда примат справедливости.
Джеффри Сакс
И собирает
Средь недогадливых Рогатый жатву.
Генрик Ибсен. Пер Гюнт
Мечты сбываются, если очень захотеть, но не все и не всегда.
В юности я мечтал быть математиком, а в зрелости стал инженером-сметчиком. Узнав об этом, судьба приняла вид моей племянницы, которая однажды вечером привела ко мне свою подругу – юное создание решительного вида. Оно испило и выкурило всё, что предлагала человеку буйная американская весна, потом поступило в региональный колледж, успешно пройдя собеседование, и перед началом занятий нуждалось в лёгком освежении математических знаний. Несколько вопросов, а вернее, ответов показали, что ожидаемому освежению должно предшествовать ознакомление с некоторыми основами предмета и что помочь может либо возвращение в седьмой класс местной школы, либо интенсивная работа на дому.
Таким образом, прямо передо мной открылась вакансия платного репетитора.
Я не люблю учиться, никогда не любил. Я люблю узнавать. Учить я тоже не люблю (оказалось, что не люблю). Я люблю объяснять. Серьёзно, если у вас есть проблема, то это сразу ко мне. У меня талант: я растолкую, приведу примеры и вложу в сознание, а когда нужна математика для седьмого класса, то успех гарантирован. К тому же человек я чрезвычайно общительный и добросовестный, трудности меня не пугают. Мозг есть? Желание? Поехали.
Но реальная жизнь оказалась чужда такому благодушию. Как быть, когда не понимают, что если с двух сторон что-то одинаковое отнять, то всё изменится на одну и ту же величину?! Когда таблица умножения выучена в детстве наизусть, взята за основу и не может быть проверена сложением никак. А почему разные дроби могут символизировать одно и то же число? Да и с какой стати дробь вдруг становится числом?
Я не пал духом. Нужно отступить на шаг от проблемы и взглянуть со стороны. Это же математика: минимум аксиом и максимум выводов, а значит, где-то в ретроспективе должна быть зарыта непонятка, сбившая человека с верного пути.
И я нашёл её. Не стану никого утомлять деталями, не сообщу даже, сколько времени занял поиск. В непонятке оказался знак «равно». Он лежал на бумаге - бесполезный как точка с запятой, не способный связать собой другие знаки ни в равенство, ни в тождество, ни в уравнение. Ну ничего, ситуация, конечно, серьёзная, но исправимая. Диагноз поставлен, будем исправлять.
– Давай ещё раз: вот – знак равенства, вот – выражения вокруг него. Скажи, что этот знак с ними делает?
– Ну, он показывает, что теперь они вместе.
– И…
– Соединяются.
Спокойно. Зайдем иначе.
– Вот этот знак, как он называется?
– Кто же этого не знает? И вы же сами его только что назвали. Не хотите объяснять – не надо, но зачем издеваться?
– Никто не издевается! Быстро говори, что за знак!
– Не кричите так. Это знак равенства.
– Молодец. Равенства в каком смысле?
– В смысле, когда всё одинаково.
– Как одинаково? Приведи какой-нибудь пример.
– Ну вот как мои две руки. Они одинаковые.
– Понятно.
Ну и что делать? И тут я догадался, что делать.
– А сейчас мы возьмём два числа, или даже просто два набора чего-нибудь, поставим рядом и проверим, можно ли один заменить на другой так, чтобы это было СПРАВЕДЛИВО. И если окажется, что можно, то тогда и поставим наш знак РАВЕНСТВА. Можно одну руку заменить на другую? Будет это справедливо?
– Нет.
– А три плюс два на два плюс три?
– Да.
Всё. Залипло, будем закреплять успех.
Вот что значит найти правильную аналогию. А что может быть правильнее справедливости?
Через три недели, усталые, но довольные, мы пожимали друг другу руки, прощаясь. Линда сказала, что благодарна мне навек, после чего в одностороннем порядке снизила почасовую оплату, нарушив договор. Однако в проигрыше я не остался, так как при расчёте она серьёзно ошиблась в мою пользу.
«И причём здесь судьба? – Спросят меня. – Где ты углядел её промысел?»
Сейчас расскажу. Вышло так, что краткосрочная педагогика и размер гонорара привели меня к решению оставить в покое линию жизни и не теребить её попытками сменить род занятий. А если не нравится теперешняя работа, ну так она не ассистентка у иллюзиониста и привлекательной быть не обязана. Она обязана быть несложной и давать хорошие деньги. И то и другое имелось в наличии.
«А как же любовь? Свою профессию нужно любить, – скажут мне снова. – Вспомни подругу твоей жены из прежней жизни. Она как-то сказала, что если женщина (или мужчина) ненавидит мыть посуду, то её (или его) жизнь превращается в ад».
Не надо, зачем нам в ад? И кто говорит про ненависть? Отнеситесь к работе как к законной супруге, и будет одно из двух: вы или найдёте увлечение на стороне, или научитесь любить, учтя достоинства. Да, не красавица, да, скучновата, зато из крепкой зажиточной семьи, неглупая и в интимные моменты всегда рядом. В общем, я поступил, как и большинство в таком случае: выбрал второй вариант, не упуская из вида первый, а так же овладел простым искусством ни о чём из прошлого не жалеть и по достоинству ценить удобства, предлагаемые передовым общественным строем своему среднему классу.
***
С годами память всё реже возвращала меня в те времена, когда я дарил застольным слушателям устную повесть о своём репетиторстве, предлагая ненавязчиво, под видом курьёза отметить таланты рассказчика, и поэтому телефонное предложение поговорить за мой счёт с какой-то Линдой не вызвало всплеска чувств. Внезапное согласие на разговор ощущалось не полностью моим, а как будто бы данным помимо воли. Позднее на ум пришла некая взаимосвязь: на вызов из прошлого откликнулось моё прошлое «я».
Голос, у большинства он меняется только в старости, и поэтому:
– Здравствуй.
– Здравствуй, Линда, – непостижимо, двадцать лет назад, как будто позавчера, – случилось что-нибудь?
– Всё в порядке.
Благословенный English: что бы ни произошло в жизни - но для начала разговора у нас всегда всё в порядке.
– Как ты живёшь? – Глупость какая-то, она же сказала, что всё «okey», быстренько исправился:
– Где ты живёшь?
– Я сейчас в тюрьме.
– Те… тебе нужна помощь? – Это вырвалось от неожиданности. И как буду помогать? Побег организую? А с другой стороны, человек в тюрьме, в беде, значит, можно чем-то помочь, наверное.
– Да, хочу поговорить с тобой.
– Говори, я слушаю.
– По телефону не получится. Ты бы не смог приехать?
– А где это? Далеко?
– От тебя полтора часа на машине.
– А когда к вам пускают, и как это оформлять?
Линда объяснила про систему посещений и сказала, что с моего согласия сбросит мне в электронную почту полную информацию. Я дал согласие, мы попрощались, и вскоре мой компьютер приветливо звякнул, рапортуя о принятии депеши. Инструкции в интернетном окошке были ясные и не допускали разночтений, все нужные бланки анкет и запросов дружелюбно приглашали к заполнению.
Откровенно говоря, моя готовность помогать была вызвана не одним только состраданием к заблудшим. Случилось так, что пару месяцев назад я долгожданно прекратил трудовую деятельность и для визитов из прошлого открылось окно возможностей. По утрам супруга, поскольку была сильно моложе, по-прежнему выпархивала на работу, даря на память запах духов и подгоревшего кофе. «Сильно моложе» – это конечно сильно сказано, хотя разница в возрасте с годами снова норовит вернуться в авторитет. А я после китайской гимнастики и обильного завтрака к делам приступать не спешил, но до полудня скитался по дому, ласкаемый чувством свободы, как ребёнок, оставленный в середине буднего дня на попечение пустой квартиры. В такое вот время и раздался звонок от моей бывшей студентки.
Могут спросить, почему я до сих пор не описал её внешность. На это как раз ответить легко: не описал потому, что почти не помнил. Роста она была среднего, невысокая, лицо симпатичное, овальное такое, волосы бледно-зелёные. Насчёт женских форм я, честно, не в курсе, они все тогда балахонисто одевались. Голос – да, голос я сразу по телефону узнал, но и тут ничего слишком заметного, разве что с придыханием в конце фраз, и от того временами слышался как бы испуганным.
Любопытно, что когда она оказалась передо мной за пустым столом, портрет пополнился лишь немногим. Тюремная роба по-прежнему скрывала формы, краска сошла с тонких светлых волос, под глазами на приятном лице с мелкими чертами и гладкой кожей появились огромные чёрные полукружья.
– Привет, спасибо, что приехал.
– Привет. О чем будем говорить?
– Ты как всегда – сразу к делу. Хорошо. Ты знаешь, за что я сижу здесь?
– Ну, я прочёл, в смысле, открыл информацию по ссылке, но, честно говоря, так и не понял, за что тебе столько дали. Ты даже не умела то, что они…
– Теперь это всё уже не важно.
– И твой адвокат пишет, что не согласен.
– Тушит пожар, когда дом сгорел. Осудили – всё. Мне просто нужно знать, что ты не отвернёшься, узнав, какая я преступница.
Я пожал плечами.
– Я тебя вспоминала время от времени, а недавно подумала: может быть, ты мне опять поможешь. Попросила адвоката найти твой номер телефона. Понимаешь, у меня проблема, – Линда помолчала, медленно теребя воротник своей робы уже не юными пальцами с короткими, ухоженными ногтями. – Видишь ли, когда я здесь оказалась, у меня началась депрессия, сильная, совсем было плохо. И приходил один психолог, он бесплатно помощь оказывал и посоветовал мне изучать что-нибудь, всё равно что, лишь бы новое, постороннее. Ну, я и вспомнила про тебя, как ты мне математику объяснял, попросила разрешения заходить в Интернет, нашла несколько задач, там было написано, что просто на сообразительность и ничего знать не надо. Короткие, многие с юмором, потом были посложнее, типа как истории, и, главное, если не знаешь как решить, не приходит никаких мыслей, то всегда можно ответ посмотреть. И ты знаешь, постепенно всё как-то изменилось, люди начали мне улыбаться, не все, конечно. Стали задачки подбрасывать, дурацкие в основном.
– Вот и хорошо!
– Да, конечно, – она улыбнулась, и на глазах её выступили слёзы, – я даже несколько формул выучила, не специально, а когда решения узнавала. И так несколько месяцев продолжалось, я книги стала читать, письмо написала маме, а потом нашла задачу про двери.
Она заплакала, приложив руки к голове, как делают непривычные к этому люди, неумело всхлипывая и пряча лицо. Я оглянулся, униформа уже возвысилась, интересуясь, всё ли в порядке. Устав строго запрещал нам все виды взаимного осязания, включая тактильное снятие стресса, и посему моя длань, уже простертая, была остановлена грозным восклицанием и возвращена с полпути назад. Линда после окрика опустила руки и застыла в неподвижности, гася эмоции.
– Так что там у тебя за задача? – Спросил я, не будучи уверен, что отвлекаю от депрессивных дум, а не гашу пожар бензином.
– Есть три закрытые двери, за одной – деньги, за двумя другими – ни хера, – она заговорила размеренно и спокойно. – Ты хочешь денег и можешь открыть одну дверь – одну из трёх. Ты её выбрал – одну дверь, а тебе говорят: «Подожди, не открывай» и из двух оставшихся выбирают одну, открывают её, а там пусто. Это значит, что деньги или за твоей дверью, или за третьей, неоткрытой. И вот теперь тебе предлагают поменять свою дверь на эту третью и говорят, что с ней у тебя больше шансов получить деньги. Тебе надо соглашаться или нет?
Я задумался. Что-то знакомое из теории вероятностей. Навскидку вроде всё равно, какая дверь, но интуиция может обмануть. Легко может. Стоп, не позвала же она меня сюда сказать ей ответ. Наверняка он ей известен и разъяснениями Интернет не оскудел.
– И в чём твоя проблема? – спросил я с лёгким вызовом.
– Сначала ты, – твёрдо сказала она, возвращая мне мой вызов, – если не знаешь, как решить, просто скажи своё мнение.
А вот «на слабо» не надо меня брать, даже в деликатной форме.
– Подожди, дай подумать.
Так, первоначально вероятность обогатиться – одна треть, убрали одну дверь, стало по одной второй у каждой. Минуточку! Он же выбрал себе дверь и топчется перед ней, держась за ручку, как в очереди на горшок. Когда открывали дверь, за которой пусто было, то имели дело только с двумя, а не с тремя, и вероятность успеха повысилась только для одной оставшейся двери, а не для двух.
– Меняю дверь.
– Нет! – Её лицо состарилось, на лбу выступил пот. – Неправда! Вы все договорились! Я не буду с вами…
Интересно здесь всё устроено: только что вы беседовали вдвоём почти приватно, а через мгновение вашу vis-à-vis уже куда-то уводят, фамильярно держа за плечо.
Домой я возвратился в меланхолии. Что за порядки?! Я, чтобы туда попасть, сообщил им о себе всё, они только размером обуви забыли поинтересоваться. А предупредить меня, что у их клиентки шарики уехали за ролики, им не позволила врождённая деликатность! Это же надо! Чокнулась на задачках из учебника! Хотя она ведь честно сказала, что страдает головой и вместо медикаментов пользуется самодельной терапией. Конечно, жалко её, но всё равно - нечего было втравлять других.
Немало упрёков прозвучало и в свой адрес. Ещё бы, неплохо начал свободную нетрудовую жизнь! Однако с самокритикой я решил не разгоняться, ничего нового всё равно не услышу. Нужно двигаться дальше, найти достойное применение жизненным силам, оказавшимся, по недосмотру супруги, в моём распоряжении.
***
Но прошлое не хотело отпускать, и, если когда-то для таких случаев оно готовило письма и случайные встречи, то в наш век это почти всегда телефон.
– Здравствуйте, меня зовут Уолтер Шмит. Я знаю, что вы встречались с Линдой несколько дней назад.
– Это очень мило, а кто вы такой?
– Я журналист, но я звоню не для того, чтобы писать про вас или про неё, – добавил он торопливо, – я её друг и хочу знать, можно ли ей как-то помочь.
– Можно, х-ем по лбу.
Я был всё ещё зол на себя и на внешний мир, да и с абонентом не желал церемониться, вот и выразился по-русски, тупо и не смешно.
– Неужели совсем без надежды? – Прозвучала в ответ родная, хоть и с акцентом речь, и тут же – привычный, весёлый треск грабельного черенка, входящего в пространство между моих ушей.
Сколько раз повторял себе, друзьям, приезжим, всем, кто хотел слушать:
«Граждане, не выражайтесь по-русски при посторонних в расчёте, что не поймут».
Эфиоп из Ленинграда, кореянка из Иркутска, братья-поляки, аспиранты-слависты, русскоязычные иммигранты со стажем, от аборигенов неотличимые, имя им – легион, орда! Но нет, нужно было ещё для коллекции.
– Родители из России? – Спросил я беспечно.
– Из Казахстана. Мне очень нужно с вами встретиться.
Вот оно, скромное обаяние обсценной лексики, недаром её иногда называют материнством. Если бы не она, послал бы я Уолтера в вежливой форме без колебаний.
Через два часа мы уже топтались на берегу пруда в маленьком безлюдном парке, любуясь на стрижей, деловито секущих тёплый воздух в метре от воды. Рядом со мной находился высокого роста сорокалетний мужчина в джинсовом костюме и серьёзных индустриальных ботинках. Вообразить его полевым репортёром с припрятанной в кустах базукой фотокамеры не давали большие прямоугольные очки с толстенными линзами.
Он явно не спланировал начало беседы, хвалил здешнюю природу, порицал потепление климата, потом решился:
– Я занимаюсь компьютерными преступлениями, как журналист, конечно. Средний уровень, всё скромно, ключевые темы давно опекают маститые гуру и их помощники, какую-то часть наши спецслужбы горячо не советуют ворошить. Но иногда и мне удаётся получить в руки важный материал, даже на премию выставляли. Могу переслать несколько статей, возможно, будет интересно.
Пришлось сбросить мой электронный адрес ему на телефон и сказать, что наверняка будет очень интересно.
Линда нашла его сама. Она много лет провела за границей, участвовала в проектах по водоснабжению в слаборазвитых странах, ходила замуж несколько раз, но семьи не создала, последние годы провела в Эквадоре. Там она познакомилась с несколькими яппи отсюда, из Штатов, вместе с ней их было две женщины и четверо мужчин, все, кроме неё, компьютерщики с работой на удалении, и у всех сходные взгляды на общество и государство. Это было как раз то, что ей надо: от работы она устала, да и опасно там было иногда по-серьёзному, от социума тошнило и ещё – не будем скрывать – материальный уровень сыграл роль. Давно известно, что беднота не в состоянии правильно оппонировать имущему классу, а её коммуна была обеспечена финансово на все сто. Правда, представления об интиме у коммунаров были несколько размыты, но ведь хуже нет, когда толерантность блюдётся только на словах. Ребята были симпатичные, коммуникабельные и почти все сильно моложе, чем она.
Было приятно сознавать, что никто из них не жуировал, имея для этого все возможности, жили скромно, без аскетизма, а излишек денег аккуратно отправлялся в благотворительные организации. Все трансакции по общему желанию должны были оставаться конфиденциальными. Линда всё больше проникалась уважением к своим партнёрам, ни днём, ни ночью не отводившим глаз от компьютерных экранов. Но однажды она случайно ознакомилась с некоторыми суммами, готовыми для пересылки, и не поверила глазам: десятки тысяч возникали из ничего как виртуальные частицы, чтобы тут же раствориться в неизвестности. Сначала ей показалось, что речь идёт о деньгах какой-то страны, ставшей жертвой гиперинфляции, но нет, в криптовалюту превращались доллары, евро, юани и рубли.
– Так совпало, что она где-то увидала мою статью и мы списались. Она переслала мне всё, что удалось скопировать, и это было серьёзно, очень серьёзно. О том, что нужно молчать и не выдавать себя ничем, я повторял ей как заведённый, по телефону и при встречах. Она понимала это прекрасно, но я удержаться не мог. Я слышал её голос и чувствовал, как растёт страх.
– А эти её партнёры, кто они такие и что там происходило на самом деле? – Грубо, очень грубо! Ведь обещал себе никого никогда не перебивать.
– Там всё оказалось ещё серьёзней, – Уолтер, похоже, был не в обиде, – деньги они не только отмывали, но и крали. И не они одни, таких групп по всему миру оказалась разбросана уйма. Кто-то весьма могучий давал им коды для проникновения в системы, не все и не полностью, но хватало, чтобы вытаскивать по мелочи и часто. Но и это ещё не всё, позже выяснилось, что деньги эти шли не только в карманы, но и на терроризм.
– Неплохо!
– Не все они были в курсе дела, но от этого не легче. В общем, ими занялись, операция шла два года. Началось всё прекрасно, кого-то заагентурили, кого-то успешно отследили. Потом запахло наградами и тут же прибежали непричастные, подключили своих покровителей из политических сфер. Круг посвящённых расширился, и информация оказалась у преступников, те прекратили противоправную деятельность и сдали полтора десятка человек из мелочи на суд и расправу. И волки сыты, и овцы целки.
Последнюю фразу Уолтер сказал по-русски. Интересно, он сейчас пошутил или просто оговорился?
– Вас кто учил русскому языку?
– Баба.
– Остроумная она у вас.
– Да, я, когда был маленький, много времени проводил у неё и у деда.
Нет, не шутил он.
Уолтер снова перешёл на государственный язык:
– Операция тем не менее продолжалась, стали их арестовывать.
Все, кто был пойман в США, уже сидят, остальные скучают за рубежом и ждут депортации. Россиян их родина сразу затребовала домой. Там система была давно отработана: их одноглазая Фемида мгновенно заводила уголовные дела и через Интерпол требовала выдать преступников на праведный суд, хотя теперь это всё реже прокатывает, и тогда, если присела персона со связями, то в России по приказу сверху хватают кого-либо с американским паспортом и простодушно предлагают махнуться.
Линду и троих коммунаров удалось выманить сюда и арестовать, то есть она знала, что происходит, но продолжала играть роль до конца. Потом был закрытый суд, на котором она из свидетельницы неожиданно превратилась в обвиняемую. Судья, человек высоких принципов и такого же ума, решил, что мало участников понесло наказание, придрался к чему-то и назначил ей восемнадцать месяцев тюрьмы. Но не это было самым страшным. Оказалось, что тех, кто ушёл от ответственности удалось тем не менее наказать финансово настолько больно, что на них, по слухам, обрушилась пандемия несчастий: кто-то попал под машину при переходе улицы в неположенном месте, кто-то покончил с собой, подавившись макаронами, et cetera. Было бы это как раз и не плохо (прошу прощения за цинизм), но возникло подозрение насчёт Линды, а пандемия не признаёт ни границ, ни тюремных стен, и единственное спасение – это Федеральная программа защиты свидетелей. Решение проблемы было очевидным, однако на его пути бревном лежало препятствие в виде судебной бюрократии.
– Но тут я им напомнил, что подлость должна иметь предел и что время собирать камни прошло, а то, куда они сейчас полетят, полностью зависит от того, как обойдутся с человеком, который поверил чьим-то обещаниям. – Уолтер снял запотевшие очки и принялся протирать их краем куртки, сверля меня проницательным близоруким взглядом. – И ещё сказал, что пишу очень грамотно и давно.
Законники засуетились, стали объяснять, что женщину посадили для её же безопасности (так полицейские говорят всем, на кого надевают наручники). Сказали, что она какие-то бумаги неправильно подписала.
– У меня не так хорошо получается матом как у вас, но когда я им ответил, то через неделю ей принесли все документы и авторучку.
Не поймите меня неправильно, мне было интересно всё это слушать, я даже вовлёкся, сопереживал, хотел знать, чем закончится, однако по ходу повествования созревал вопрос: причём здесь я и мой странный визит с математическим уклоном?
– Ну хорошо, – сказал я терпеливо, – подписала она это всё, и где здесь связь…
– Она не подписала.
Я молчал.
– Она сказала, что это несправедливо по отношению к остальным. Что она виновата и будет сидеть, как все.
– Но её же убьют!
– Ей всё равно, она желает разделить общий жребий. А жребий этот, между прочим, уже дышит ей в затылок. Её подельники в Эквадоре недавно были ограблены со смертельным исходом, а один из тех, что здесь сидят, умер от наркотиков. Это же надо, чтобы так не повезло: впервые в жизни попробовал, и, сразу, передозировка, да ещё в тюрьме.
– Подождите, у неё же явно проблемы с психикой, она мне и сама говорила.
Уолтер повернулся спиной к пруду и, не прибегая к очкам, воззрился на огромную тую, башней возносившуюся неподалёку.
– Её проверяли, нашли депрессию, потом она увлеклась головоломками, всё вроде бы пришло в норму, и вдруг, когда потребовалось её согласие на защиту, обнаружилось, что она снова в депрессии, потеряла сон и не хотела никого видеть, кроме вас. Спасибо вам, вы согласились встретиться, но и у вас что-то пошло не так. Понимаете, она не должна, она не заслужила…
Его речь, такая продуманно размеренная в начале, стала убыстряться, потом сбилась на скороговорку и прервалась.
– Вы женаты? – спросил я безразличным голосом.
– Уже нет, – ответил он быстро и слегка поёжился. Так делают скрытные люди, сожалея о внезапной откровенности.
– Уолтер, – мой голос звучал чрезвычайно миролюбиво, – я, честно не знаю, что тут можно сделать. Хотите, я приеду к ней ещё раз?
Он повернулся ко мне лицом.
– А для чего?
– Поговорю с ней. Смотрите, при встрече со мной она очень переживала из-за того, что не может чего-то там понять в теории вероятностей. Наверное, это не причина, а симптом, но можно попробовать ей хоть здесь помочь. Я, конечно, не специалист, но могу попытаться.
Мой собеседник закивал головой.
– Да. Имеет смысл, – он неожиданно улыбнулся, – мы можем попытаться.
Его улыбка и множественное число, употребленное в последней фразе… Похоже, что он пришел сюда именно за этим, а тут я сам предложил.
– Думаю, послезавтра у меня получится приехать. А можно задать вам вопрос?
Уолтер приблизил кисть руки к глазам и посмотрел на часы.
– Конечно, – ответил он, изобразив повышенное внимание. Всё говорило о том, что наше время истекло.
– Я понимаю, что вы тоже внесли свой вклад в раскрытие, а это значит, что вас тоже могут… найти.
– Меня? – Он в задумчивости повертел очки в руке и наконец надел их. – Всё может быть, но не думаю. Если надо, я умею быть незаметным. - Мне вдруг показалось, что стёкла его очков стали простыми, без диоптрий. – Иногда, наоборот, публичность даёт защиту, но это только для таких, как я. А вот для вас лучше всего – самая строгая конфиденциальность.
– Хороша конфиденциальность! – Я не заметил как разозлился. – Открыто тягаюсь к ней в тюрьму, информацию получил от вас, то, что лишнюю, это мягко сказано!
Уолтер согласно покивал головой, как бы хваля меня за правильный ответ.
– Теперь вы понимаете, как нам важно, чтобы Линда согласилась исчезнуть.
Это не был вопрос. Это было утверждение и опять во множественном числе.
***
– Привет, вот захотел тебя снова увидеть. – Говорим как ни в чём не бывало. Прекрасная стратегия.
– Привет, ты извини, что я тогда… не сдержалась.
– Это ты меня извини, я ведь не знал, что это тебя так расстраивает.
– Я тоже не знала, думала, наоборот, расскаж - и что-нибудь поменяется.
– Ну так давай говорить о том, что тебе интересно или приятно.
Линда слегка задумалась.
– Кстати, тебе Уолтер звонил? Я ему твой номер телефона дала, он попросил.
– Да, мы поговорили, он о тебе беспокоился.
Её лицо вдруг помрачнело.
– Он обо мне много рассказал?
Мог бы поменьше, я бы не возражал.
– Нет, мы недолго говорили, – ответил я находчиво.
– Понятно. Расскажи, кем ты работаешь, что делаешь.
– То, что приходилось делать в последние годы, было очень скучно, а вот когда-то я строил линии электропередач, большие, похожие на те, что ты видишь, когда едешь по шоссе: опоры, а между ними провода.
– Правда?
Не слышно в голосе восторга. Ничего, немножко поскучаешь, всё лучше, чем рыдать над задачей.
– Кстати, там существует одна проблема, тебе может быть интересно. Эти линии, у них большое расстояние между опорами, как ты могла видеть, так вот при постройке обязательно нужно учитывать тепловое удлинение проводов, и, если посмотреть на цифры, то оно совсем незначительное, а на самом деле в жару они провисают очень сильно, становятся прямо как спагетти. Если неверно рассчитать.
– Неужели до земли достают?
– Нет, конечно, но из-за ветра могут оказаться слишком близко друг к другу.
– И тогда – короткое замыкание, правильно?
– Да, но, когда смотришь на коэффициент расширения, то не думаешь, что это так повлияет, там какие-то доли процента. А ещё геометрия мешает правильно почувствовать.
– А это почему?
– Людей подводит интуиция, подсказывает неверный вывод. Есть даже задача на похожую тему.
Линда молчала, глядя куда-то вниз.
– Неужели не интересно?
– Нет, не интересно. – Её лицо опять постарело. Она медленно подняла глаза и, заметив испуг на моей физиономии, грустно улыбнулась. – Расслабься, на сегодня истерика не запланирована.
– Это вдохновляет.
– Понимаешь, эти три двери всё время стоят перед глазами. Я читала все объяснения по многу раз, и всегда такое чувство, что это пишут не мне, не для меня, на языке, который я никогда не пойму.
– Стоп, тормозни. Скажи, ты пыталась решать похожие задачи, в которых ищется вероятность?
– Да, и со многими та же история. Но они потом забывались, уходили, а это как кошмар.
– Погоди, значит ты сможешь сделать над собой усилие и заняться ещё одной задачей?
– Смогу, наверное, – она явно теряла интерес к разговору.
– Тогда сделай мне одолжение. Это даже не задача, а шутка. Мне важно, чтобы ты с ней познакомилась. Хорошо?
– Ну, хорошо.
– Смотри, ты обмотала верёвку вокруг мяча по наибольшему сечению и получила окружность какой-то длины, потом увеличила эту её длину на три метра и концентрически расположила над этим же мячом. На сколько примерно увеличится радиус окружности? Другими словами, каково будет расстояние от мяча до верёвки над ним? Не надо ничего вычислять, просто скажи своё мнение.
Линда прикрыла глаза, её руки, ещё минуту назад судорожно сжимавшие края рукавов, обрели ненадолго покой на поверхности стола, потом вознеслись на ширину плеч, предъявляя пространство между ладонями как результат размышлений.
– Прекрасно! А если теперь вместо мяча – земной шар?
Испытуемая понимающе улыбнулась. Всё, что ей потребовалось на этот раз, это одна рука, чтобы поднять её к лицу на уровне глаз и показать крошечный зазор между большим и указательным пальцами.
Теперь её главная задача – не психовать, а моя – доказать, что я педагог, а не погулять вышел.
– Нет, дорогая, здесь засада. Расстояние всегда будет такое, как ты показала в первый раз. Там простая формула, из которой видно, что оно не зависит от величины шара.
Она задумалась, а после медленно закивала головой, одобряя. Мой вздох облегчения был, наверное, слышен даже охране.
– Отсюда хорошо видно, как нас может обмануть интуиция, но переживать не надо, многие люди сперва отвечали так же, как ты, и, кстати, я тоже. И ещё, мне кажется, я знаю, как тебе помочь. Вижу, что ты устала, так что давай на сегодня закончим, а я вернусь, как только меня пустят к тебе. Не возражаешь?
Линда не возражала.
***
– Привет.
– Привет. Быстро тебе дали свиданье.
– Разве? Не знаю, я попросил, и мне дали. Ну что, я, как всегда, сразу к делу. Хорошо?
– Давай к делу. Спасибо, что пришёл.
– Я же обещал. Расскажи мне про теорию вероятностей. Что ты о ней знаешь?
– Не очень много: про игральные кости читала, про карты.
– Про двери.
– Не испытывай судьбу!
– Всё, не будет никаких дверей. К тебе вопрос: ты подбросила монету, какая вероятность, что выпадет орёл, а не решка?
– Одна вторая.
– Так, выпал орёл, ты бросаешь ещё раз. Какова вероятность, что снова будет орёл?
– Ну, я не знаю, как посчитать, надо подумать.
– Ты скажи только, по-прежнему будет одна вторая или будет меньше?
– Я думаю, будет меньше, ведь один раз уже было.
– Ладно, а случится так, что четыре раза подряд будет орёл, какой шанс, что снова будет орёл?
– Очень маленький.
Вот так! Теперь понятно, где ей туфля жмёт.
– Теперь сосредоточься, положи руки на колени, не скрещивай ноги, слушай и запоминай: монета падает на каждую сторону с вероятностью одна вторая независимо от того, сколько раз её подбросили и что ты об этом знаешь.
– Подожди! Это же всё равно, как два цвета в рулетке.
– Это правда, там иногда ещё может выпасть зеро, но если этим пренебречь, то похоже.
– Ага! А для чего тогда в казино показывают всем, сколько раз подряд выпал один и тот же цвет?!
– А это они хотят, чтобы мы побольше выиграли! Им нравится самим себе в ногу стрелять. – Я прежде не знал, что способен на такой сарказм.
Линда приложила пальцы к виску.
– Эту концепцию мне трудно усвоить, – сказала она медленно, потёрла висок и добавила, – трудно, но возможно, я это чувствую.
– Усвоишь непременно. – Я вдруг понял, что волнуюсь.
– А как же карты? Вытащишь одну, а во второй раз шансы уже другие.
– А ты после первого раза верни на место карту, которую вытащила, перетасуй, и во второй раз будут те же шансы. Или возьми две колоды и тащи из каждой по одному разу.
– Вот дура, не сообразила! – Она хихикнула, потом стала серьёзной. – Теперь всё понятно.
– А сейчас будет самое главное. Запоминай. Вероятность одинакова только, если существуют равные возможности и свободный выбор, и тогда не важно, что у тебя там: карты, монеты или двери.
Линда пристально на меня посмотрела.
– Расскажи мне про двери. Ты задачу помнишь?
– Помню. Раньше у всех трёх дверей были равные шансы быть с деньгами, ты выбрала одну, и её шанс – одна треть, а у двух оставшихся вместе – две трети. Когда открыли дверь, где не было денег, то выбирали не из трёх, а из оставшихся двух. Это значит, что их общий шанс (те самые две трети) теперь весь у оставшейся двери. Так что если тебе предложат поменять на неё, то меняй, не сомневайся.
– Но ведь и за моей может оказаться.
– Конечно, может, это же свободный выбор. У всех есть шанс, но с разной вероятностью.
– А как же равные возможности?
– Всё как в жизни: были равные, пока не вмешались обстоятельства.
Линда встала.
– Спасибо тебе огромное, ты мне очень помог. – Сказала она почти шёпотом, глядя мне прямо в глаза, и тут же, предупреждая ответные изъявления, спросила:
– А ты с Уолтером не разговаривал больше?
– Не пришлось.
Одного раза хватило по ноздри.
– Как ты думаешь, он женат?
– Уже нет.
Она покраснела, но не смущённо, как я ожидал, а весело, возбуждённо и, уже пройдя несколько шагов к выходу, обернулась и громко произнесла:
– Свободный выбор и равные возможности – отныне так и будет. Ещё увидимся!
***
Мы больше не увиделись. Сначала я ждал её звонка, потом попросил о свидании. Тюремщики ответили, что её данные у них отсутствуют и предложили поискать в системе. Её друг тоже исчез, не прислав обещанные статьи.
Первым было чувство тихой радости. Понятно, что Линда согласилась и ушла под защиту Федеральной программы и, может быть, не одна, Уолтер (если моя фантазия мне не врёт) вполне мог попроситься к ней.
Потом пришла тревога. А что, если она не успела? А что, если они оба не успели и случилось совсем другое?
Потом пришёл страх. А что, если они успели скрыться, а те, кто её искал, теперь ищут меня, чтобы поинтересоваться, где она? Засветился я там у них капитально, и выходит, что моя конспирация не стоит и цента, даже если буду нем как рыба.
Так и получилось, что в одну из бессонных ночей я решился от настоятельно рекомендованной конфиденциальности перейти к непоказанной мне публичности. Замысел был классически прост: заменяются имена, искажаются подробности, текст переводится на английский, и под видом литературного опыта посылается сообщение urbi et orbi или кому надо, тот поймёт.
Итак, Линде – удачи при каждом выборе, Уолтеру – писательский привет (написано по-русски), всем заинтересованным – ничего не знаю, кроме того, что написал.
Теперь всем остальным – перечитал я сей рассказ и понял, что был неправ насчёт промысла моей судьбы тогда, много лет назад. Не распознал, не догадался. Придётся начинать всё сначала при свете вечернего дня.
Добавить комментарий