nikolaj-vavilov_ria.jpg

Исполнилось 75 лет печально-знаменитой Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, на которой «окончательно» восторжествовало «мичуринское» учение Трофима Денисовича Лысенко (1898-1976), а классическая генетика была разгромлена как «продажная девка империализма». После сессии более трех тысяч «менделистов-морганистов» были уволены; все биологические институты, лаборатории, университетские кафедры были переведены на рельсы «мичуринского учения»; пересмотрены школьные и университетские программы, переписаны учебники; новые поколения дипломированных биологов оставались недоучками.

В связи с этим «славным» юбилеем по радио «Свобода» прошли три часовые передачи одного из ведущих сотрудников радиостанции Ивана Толстого. В них было рассказано об Августовской сессии ВАСХНИЛ и ее последствиях, а также о борьбе в биологической науке, которая предшествовала ее разгрому. (Транскрипты имеются в интернете).

Особое внимание Иван Толстой уделил противостоянию между Т.Д. Лысенко и Н.И. Вавиловым (1887-1943) – общепризнанным лидером биологической науки в СССР в 1920-30-е годы. В 1940 году Вавилов был арестован, обвинен во вредительстве и шпионаже, приговорен к смертной казни, замененной 20-летним заключением, умер от голода в Саратовской тюрьме.

Иван Толстой упомянул, что есть разные мнения о том, как складывались и развивались отношений между Вавиловым и Лысенко. Однако в его передаче изложено только одно мнение: Марка Поповского и его последователя Валерия Сойфера. Их высказывания щедро цитируются. Другое мнение – таких исследователей лысенковщины, как Жорес Медведев, Эдуард Колчинский и некоторые другие, включая автора этих строк, -- ни в одной из трех передач не озвучено. Это побуждает меня снова привлечь внимание к данной проблеме. Очерк на эту тему, опубликованный в «Чайке» в 2020 г. (https://www.chayka.org/node/10857), вошел в мою книгу: «Академик Николай Вавилов: наветы и ответы» (Москва, «Вест-Консалтинг», 2021, 198 стр.). Предлагаю вниманию читателей еще две главы из этой книги.

Семен Резник

Хвала и Хула:

Вавилов, Лысенко и судьба генетики в СССР.

О статье Валерия Сойфера «Нарушения научной морали и процветание шарлатанов в науке»[1]

И чем наглей была хула,

Тем громче рабская хвала.

Г. Гейне (перевод М. Михайлова)

1.

О глубокой неприязни Валерия Сойфера к великому ученому, отдавшему жизнь за науку, Николаю Ивановичу Вавилову (1887–1943), известно с тех пор, как появились его первые публикации о судьбе генетики в Советском Союзе. Если не ошибаюсь, его первая статья на эту тему была напечатана в «Огоньке» в 1988 году (№№ 1–2). Тогда, после гробового молчания эпохи застоя, благодаря набиравшей обороты гласности снова стало возможно говорить об этом в советских СМИ. Прошло больше 30 лет. За такой срок, казалось бы, можно было пересмотреть некоторые прежние представления. Не исключаю, что какие-то из них автор пересмотрел. Но не те, что озвучены в обсуждаемой статье[2].

Эпиграфом к ней поставлено высказывание замечательного ученого и борца за генетику Владимира Павловича Эфроимсона:

«Я авторитетно заявляю, что не было ни одного образованного биолога в тридцатые и сороковые годы, кто мог бы вполне серьезно воспринимать лысенковское „учение“. Если грамотный биолог стоял на позиции Лысенко — он врал, выслуживался, он делал карьеру, он имел при этом какие угодно цели, но он не мог не понимать, что лысенковщина — это бред!»

Однако главным действующим лицом в статье является не Трофим Денисович Лысенко, а Николай Иванович Вавилов. Согласно концепции автора, Вавилов восхвалял Лысенко, настойчиво продвигал его к вершинам власти и влияния, так что эпиграф ставит читателя перед дилеммой: либо Вавилов понимал бред лысенковщины и, значит, врал, выслуживался и делал карьеру; либо он этого не понимал и, значит, не был образованным биологом.

Свою задачу автор статьи решает методами селекции. Весьма эффективные при выведении улучшенных сортов сельскохозяйственных культур, такие методы противопоказаны исторической науке. В истории ничего нельзя улучшить или ухудшить, то есть изменить, отобрать, забраковать: что было – то было, а чего не было – того не было.

Конечно, желающих переиначивать историю в угоду политической конъюнктуре либо личным или групповым пристрастиям всегда было пруд пруди. Но с наукой такие переделки прошлого несовместны.

2.

Статья В. Сойфера начинается сообщением о том, что Вавилов был таким же, как Лысенко, «выходцем из крестьянских кругов». Опущено то, что Лысенко был сыном крестьянина, тогда как Вавилов был внуком крестьянина и сыном мультимиллионера-капиталиста, чье имущество рабоче-крестьянская власть экспроприировала, а сам он бежал за границу. В ленинско-сталинском государстве «рабочих и крестьян» такое различие в происхождении было фундаментальным и в немалой мере предопределило судьбу обоих.

Лысенко умело козырял своим крестьянским происхождением, выставлял себя сермяжным простаком, который из кожи лезет, чтобы осчастливить народ и рабоче-крестьянское государство, тогда как «благородные ботаники» во главе с Вавиловым ездят по заграницам, собирают какие-то ботанические редкости да пишут заумные книжки вместо того, чтобы поднимать урожайность полей на недосягаемую высоту первой страны социализма.

Спекулируя крестьянским происхождением, «колхозный ученый» и его покровители во власти неустанно твердили о том, что чистоплюи с накрахмаленными манжетами зажимают выходца из простого народа, ставят ему палки в колеса, не хотят «поворачиваться лицом к социалистическому строительству».

В статье В. Сойфера «Нарушение научной морали…» Вавилов и Лысенко мало отличаются друг от друга не только по происхождению. Вавилов «тоже агроном по образованию, не защитивший ни кандидатской, ни докторской диссертации». То есть такая же деревенщина. Правда, «в отличие от Лысенко», Вавилов почему-то «славился своей образованностью, плодотворно трудился в науке, а не около нее». Всего-то!.. Словом, два сапога пара, хрен редьки не слаще. Один брил усы, а другой подстригал – вот и вся разница. Опущена такая малость, как то, что Вавилов учился в Московском сельско-хозяйственном институте (Петровка, Тимирязевка), то есть в одном из лучших учебных заведений России, которое окончил с отличием; тогда как Лысенко был заочником Киевского сельхозинститута, то есть учился вприглядку, без отрыва от производства.

3.

Классический труд Н. И. Вавилова «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям» (1919), был его диссертацией — не кандидатской, а магистерской. Книга была признана выдающимся вкладом в науку. Если бы Вавилову довелось ее защитить, ученый совет, вероятно, присвоил бы ему не магистерскую степень, а сразу докторскую.

344432.jpg

Но большевистская власть отменила такие буржуазные предрассудки, как научные степени и диссертации. Вновь их ввели в середине 1930-х годов. Вавилов давно уже был академиком, его «Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости» и теория «Центров происхождения культурных растений» стоили сотен диссертаций, защищенных и не защищенных.

В статье Валерия Сойфера эти «нюансы» обойдены стороной. Не удивительно, что в одном из комментариев, резонирующем духу статьи, можно прочитать:

«Николай Вавилов… не знал базового университетского курса генетики, как это уверенно заявлял в 1936 году [Н.К.] Кольцов. И сам Вавилов это свое незнание, к слову, признал. И ничего, все считают его генетиком».

О чем тут речь? Надобно пояснить.

4.

На август 1937 года было назначено проведение в СССР Всемирного генетического конгресса. Решение об этом, по инициативе Н. И. Вавилова, было принято еще в 1932 году и снова подтверждено советским правительством в 1935-м. Если бы конгресс состоялся в Москве и Ленинграде, как было запланировано, то на нем были бы продемонстрированы огромные достижения генетики – молодой, бурно развивавшейся науки. Лысенко, Презент и их приспешники поставили целью его сорвать. Они и их партийные покровители двинулись в крестовый поход против «буржуазного менделизма-вейсманизма-морганизма». Залихватские публикации с политическими и идеологическими нападками на «формальную генетику» захлестнули печать. 

Последовали оргвыводы, вплоть до арестов, «реорганизаций» и ликвидации некоторых научных учреждений, а затем было объявлено о том, что проведение Всемирного конгресса генетики в СССР откладывается. Для ученых всего мира, уже готовивших свои доклады, это решение было шоком. Но сильнее всего оно ударило по Вавилову – инициатору проведения конгресса в СССР и единственному советскому представителю в его оргкомитете.

Конгресс состоится в 1939 году в Эдинбурге; Вавилов будет избран его президентом, но занять свое кресло не сможет: его выезд за границу очередной раз сочтут «нецелесообразным». Профессор Крю, ставший невольно президентом конгресса, открывая его скажет: «Вы пригласили меня играть роль, которую так украсил бы Вавилов. Вы надеваете его мантию на мои не желающие этого плечи. И если я буду выглядеть неуклюже, то вы не должны забывать: эта мантия сшита для более крупного человека».

Зато в декабре 1936 года в Москве была проведена «дискуссионная» сессия ВАСХНИЛ, посвященная «спорным вопросам генетики». Вавилов, Серебровский, Мёллер и Лысенко были основными докладчиками, десятки ученых и «работников с мест» выступили в прениях. Всё это широко освещалось в печати, конечно же, с самых боевых большевистских позиций. За сессией с большим напряжением следила вся страна.

За несколько дней до ее открытия, 14 декабря 1936 года, газета New York Times опубликовала статью об односторонней поддержке большевистской властью «ботаника Т. Д. Лысенко», о гонениях на ученых-генетиков, об аресте хорошо известных в США С. Г. Левита, И. И. Агола и Н. И. Вавилова.

С.Г. Левит и И.И. Агол действительно были арестованы, но в отношении Вавилова газета допустила ошибку. Николая Ивановича давно уже не выпускали за границу, сместили с поста президента ВАСХНИЛ, травили в печати, но до его ареста оставалось почти четыре года. По требованию агитпропа, ему пришлось написать опровержение, отредактированное в том же агитпропе. Оно было опубликовано в «Известиях» 22 декабря, английский перевод — в New York Times 23 декабря.

«Дискуссионная» сессия ВАСХНИЛ уже была в полном разгаре: она длилась с 19 по 27 декабря. Поскольку конкретные претензии к «формальным» генетикам сводились к тому, что они «слишком много» занимаются теорией и ничего не дают практике, Вавилов в своем докладе основное внимание уделил практическим достижениям генетики вообще и Института растениеводства (ВИР) в особенности. Он, в частности, указал, что 15% всех пахотных земель в стране заняты сортами из собранного им и его сотрудниками генофонда культурных растений. Это составляло примерно 20 млн га, на которых завезенные чужеземные сорта показали себя более продуктивными, чем местные, и вытеснили их.

В накаленной атмосфере не все ученые вели себя должным образом. Крупный селекционер Г. К. Мейстер, чьи сорта пшеницы занимали обширные территории в Поволжье, вместо того чтобы противопоставить свои достижения лжеучению Лысенко, занялся «критическим пересмотром» основных положений генетики, якобы грешивших идеализмом, механицизмом, догматизмом и другими измами, ласкавшими слух борцам за «передовое диалектико-материалистическое учение».

Н. К. Кольцов был выдающимся ученым, блестящим оратором, главой большой научной школы. В своем выступлении он призвал глубже изучать генетику вместо того, чтобы на нее нападать. Было ясно, к кому обращен этот призыв. Однако по имени Кольцов назвал не Лысенко, а… Вавилова: «Вы мало занимаетесь дрозофилой, и если вам дать обычную студенческую зачетную задачу определить тот пункт хромосомы, где лежит определенная мутация, то этой задачи вы, пожалуй, сразу не решите, так как студенческого курса генетики в свое время не проходили».

В студенческие годы Вавилов действительно не проходил курса генетики. Причина в том, что молодая наука тогда еще не выделилась в отдельную учебную дисциплину.

По окончании института Вавилов был оставлен «для подготовки к профессорской деятельности», то есть в аспирантуре. Получив заграничную командировку, он отправился в Англию, где больше года стажировался у крупнейшего генетика того времени, одного из основателей генетики Уильяма Бэтсона. Во Франции он знакомился с работами знаменитой семеноводческой фирмы «Вильморен», а в Германии начал стажировку

Йенском университете, но должен был срочно убраться, так как разразилась мировая вой­на. С экспериментами на плодовой мушке дрозофиле Вавилов в 1921–1922 годах знакомился в Колумбийском университете (Нью-Йорк) в лаборатории Томаса Моргана, создателя хромосомной теории наследственности, обсуждал проблемы этой теории с самим Морганом и ведущими морганоидами: Бриджесом, Стертевантом, Мёллером. В Институте генетики Академии наук, который возглавлял Вавилов (наряду с ВИРом), исследованиями на дрозофиле руководил Герман Мёллер, основатель радиационной генетики, будущий нобелевский лауреат, один из основных докладчиков на той сессии. Так как Мёллер не свободно говорил по-русски, его доклад зачитал Н. К. Кольцов. Хотел он того или нет, но своим выпадом против Вавилова он подыграл Лысенко: кому нужна эта хромосомная заумь, если сам Вавилов не может решить обычную студенческую задачу!

Тот, кто «прокомментировал» статью В. Сойфера на сайте журнала «Троицкий вариант», слышал звон, да не знает, где он. 

5.

Но автор статьи за комментатора не отвечает, так что вернемся к самой статье.

В ней говорится, что в 1925 году начинающий агроном Трофим Лысенко стал работать на опытной станции в Гяндже (Азербайджан) и тогда же о нем узнал Вавилов, «следивший» за работой станции. Никаких данных об этом нет. Вавилов в 1925 году был в экспедиционной поездке по Средней Азии (Хорезмский оазис). В 1926-м он отправился в средиземноморскую экспедицию, которая длилась полтора года. Вернувшись и едва переведя дух, он поехал на научные конференции в Берлин и в Рим. О Лысенко он впервые услышал в 1927 году — не потому, что «следил» за его работой в Гяндже, а потому что в газете «Правда», главном партийном органе, появилась сенсационная статья Виталия Федоровича под названием «Поля зимой».

В том, чем конкретно занимался Лысенко, журналист не очень-то разобрался, а сам младший специалист произвел на него «ощущение зубной боли»: «Унылого он вида человек. И на слово скупой, и на лицо незначительный, — только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать».

Зато бесхитростная крестьянская неотесанность Трофима Лысенко восхитила «правдиста». В его статье «босоногий профессор» вознесен до небес, тогда как имя его научного руководителя, заведующего станцией Н. Ф. Деревицкого, даже не упомянуто. Не назван и заведующий Туркестанской селекционной станцией Г. С. Зайцев, по чьей методике велась работа. В. Сойфер тоже не засоряет свою статью этими «посторонними» именами. Даже о самой статье Федоровича им не упомянуто, хотя она оказалась не только провидческой, но судьбоносной – и для Лысенко, и для Вавилова, и для всей советской биологической науки. Сойферу нужно, чтобы Лысенко был извлечен из небытия не газетой «Правда», не Деревицким и Зайцевым, а лично Н. И. Вавиловым. То, что не укладывается в схему, отбраковывается. Селекция.

6.

Первая публикация в «Правде» о Лысенко, которую Сойфер упоминает, относится к лету 1929 года. Это статья наркома земледелия Украины А. Г. Шлихтера. Но не сказано о том, что это была не единичная публикация (как статья В. Федоровича двумя годами раньше), а всплеск крутой волны, катившейся по всей советской печати. «Сельскохозяйственная газета», чуть приотставшая от общего хора, получила публичный нагоняй от того же Шлихтера, после чего «исправилась» и помчалась наверстывать упущенное.

Волна была поднята после того, как крестьянин Денис Лысенко пришел в Министерство земледелия Украины с колосьями озимой пшеницы, которую, по его словам, он высеял весной, обработав посевной материал холодом по методу своего сына. Это чудо свершилось в «год великого перелома», когда по всей стране шло раскулачивание; миллионы крестьян, согнанных в колхозы и лишенных личных земельных наделов, утратили интерес к своему труду. Последствия перелома к середине лета уже обозначились: крестьяне резали скотину, а поля в новорожденных колхозах зарастали бурьяном. Требовалась палочка-выручалочка, в нее и превратили «новаторский успех» отца и сына Лысенко.

Трофима вызвали для доклада в Харьков, после чего в Гянджу он не вернулся. Для него спешно создали отдел физиологии растений в Одесском селекционно-генетическом институте, а директора института, крупного генетика А. А. Сапегина, обязали всемерно ему содействовать.

В статье о «нарушениях научной морали» об этом нет ни слова, имя Сапегина не упомянуто. Зато подчеркивается, что Лысенко был приглашен с докладом в Вавиловский институт.

7.

Кто же его пригласил?

В статье вскользь замечено, что Вавилов был в зарубежной поездке.

Именно так. Летом 1929 года Вавилов был в экспедиции в Западном Китае, а затем на Дальнем Востоке: в Японии, Корее и на Тайване. В это время и пронеслась сенсация, героями которой стали отец и сын Лысенко. Новоявленного новатора нельзя было не пригласить для доклада в головной растениеводческий институт, был бы Вавилов на месте, он бы и пригласил. Но его не было. НЕ БЫЛО. Приглашение исходило, скорее всего, от его заместителя В. Е. Писарева. Уже можно не удивляться, что в статье В. Сойфера это имя отсутствует. Зато подчеркнуто, что «с 1930 года начинает хвалить Лысенко лично Вавилов».

В чем же выразилась хвала? Оказывается, в том, что, отвечая на письмо французского ученого, просившего указать литературу по одному специальному вопросу, Вавилов назвал публикацию Лысенко. Это уже не селекция, а направленная мутация. Библиографическая справка в частном письме превращена в хвалу.

Процитировав решение президиума ВАСХНИЛ, в котором говорилось, что «яровизация уже себя оправдала», Сойфер винит за это коллективное решение лично Н. И. Вавилова и выносит ему выговор: «Вавилову не стоило труда (вернее говоря, это была его прямая обязанность) разобраться в том, что за опыты осуществил Лысенко (как было ясно и тогда, их просто не существовало!)».

Но, как мы знаем, Лысенко проводил опыты еще в Гяндже — под руководством Деревицкого и по методике Зайцева. Обоим выражена благодарность в его первой книге, изданной в 1928 году: «Влияние термического фактора на продолжительность фаз развития растений. Опыт со злаками и хлопчатником». Термина яровизация еще не было, но опыты БЫЛИ.

В январе 1929 года, в Ленинграде, на Всесоюзном съезде, организованном Вавиловым, Лысенко докладывал о своих работах на секционном заседании. Рядовой доклад прошел незамеченным, но руководитель секции профессор Н. А. Максимов по нему выступил. Максимов положительно отозвался об опытах Лысенко, подчеркнул, что доложенные результаты совпадают с его собственными, но критически отнесся к слишком широким выводам докладчика. Максимов изучал «холодное проращивание» уже много лет и имел все основания оспаривать у Лысенко приоритет. Однако опыты Трофима он под сомнение не ставил. В 1933 году Максимов был арестован, затем сослан в Саратов.

Там продолжил свои исследования, спорить с Лысенко уже не пытался.

В Одессе Лысенко развернул опыты с бо́льшим размахом, чем в Гяндже. Проводились они при содействии А.А. Сапегина, который был с Вавиловым в тесном контакте. Утверждать, что Вавилов с похвалой отозвался об опытах, которых не было, это не хвала, а хула.

8.

Прав ли был Вавилов, говоря, что «яровизация себя оправдала»?

Абсолютно и безусловно.

Яровизация (холодное проращивание, по Максимову) стала одним из многих способов изучения непрерывно пополнявшегося генофонда культурной флоры. Чтобы тысячи разновидностей и сортов, поступавших со всего света, не теряли всхожести, их пересевали на опытных станциях каждые несколько лет. Но возникали проблемы с некоторыми озимыми сортами из южных стран: российские зимы были для них слишком суровы. Яровизация позволяла обойти эту трудность. Ценнейший генетический материал, лежавший мертвым грузом, стало возможно изучать, вовлекать в скрещивания, использовать в селекционной работе. Одно это говорило о том, что яровизация себя оправдала.

Вавилов поставил задачу: «прогнать через яровизацию» тысячи разновидностей и сортов, чтобы определить длину периода яровизации для каждого сорта. Это делало более осмысленным и эффективным подбор родительских пар при селекции на скороспелость. Вавилов пытался вовлечь в такую работу самого Лысенко, увлечь его ею. Но у крестьянского сына были другие амбиции.

Лысенко настаивал на массовой яровизации посевного материала с тем, чтобы засевать им колхозные поля. Он утверждал, что это даст прибавку урожая как минимум в один центнер на гектар. Ну, а на сто миллионов гектаров — сто миллионов центнеров! Сказать, что такое планов громадье импонировало властям, значит, ничего не сказать. Яровизация в производственных масштабах означала, что голодное и полуголодное население страны будет, наконец, накормлено досыта, а «буржуазная», «реакционная», «идеалистическая» наука загнивающего империализма будет окончательно посрамлена. Возможность утереть нос буржуям для власти была даже важнее всенародной сытости.

Первое из известных выступлений Вавилова о работах Лысенко — в его докладе на коллегии Наркомата земледелия СССР, опубликованном в газете «Социалистическое земледелие» 13 сентября 1931 года. Это высказывание Вавилова приводилось раньше, но я вынужден здесь его повторить ввиду того, что В.Н. Сойфер, как до него М.А. Поповский, намеренно его обходили. Яровизации в нем уделен короткий фрагмент. Назвав факты, установленные Лысенко, «бесспорными и представляющими большой интерес», Вавилов предостерег от того, чего яростно добивался Лысенко, — от внедрения яровизации в широкую практику: «Пока мы не знаем, с какими сортами практически надо оперировать в каких районах. Еще не разработана самая методика предпосевной обработки посадочного материала. Еще нет оснований с полной гарантией идти в широкий производственный опыт».

В последующих выступлениях по этому вопросу Вавилов придерживался той же позиции, то есть он положительно оценивал яровизацию как полезный метод в научной работе и высказывался против ее внедрения в широкую практику. Валерий Сойфер это замалчивает. Ни одного негативного высказывания Вавилова о яровизации в статье Сойфера нет. Хула на Вавилова, который якобы «продвигал» Лысенко, тогда как другие ученые этому якобы противились, нарастает в ней с каждым абзацем.

9.

Кульминационный раздел статьи В.Н. Сойфера имеет подзаголовок «Крупные ученые в противовес Вавилову критикуют Лысенко».

Речь идет об известной работе видных селекционеров П. Н. Константинова и П. И. Лисицына по экспериментальной проверке эффективности массовой яровизации. В течение пяти лет (1932–1936 годы) в разных почвенно-климатических зонах страны они проводили опыты на 35 разных сортах, со строгим контролем. Оказалось, что прибавки урожая яровизированные посевы, по сравнению с контрольными, не дают. При предпосевной обработке яровизированных семян значительная часть из них теряла всхожесть; для обеспечения нормальной густоты всходов требовалось вдвое больше посевного материала. Яровизированные посевы сильнее поражались твердой головней.

Для подготовки итоговой статьи Вавилов отрядил в помощь Лисицыну и Константинову болгарского ученого Дончо Костова, который бежал в СССР от фашистского режима и работал в Институте генетики под прямым руководством Николая Ивановича. Дончо Костов помог Лисицыну и Константинову обработать обширный материал, стал их соавтором. Убойная для лысенковщины статья легла на ту чашу весов, на которой давно уже лежали предостережения Тулайкова, Лисицына, Вавилова и других ученых. В статье В. Сойфера о «нарушениях научной морали» исследования Лисицына и Константинова представлены как противовес Вавилову. Имя Дончо Костова не упомянуто.

10.

Вернемся к эпиграфу к статье Валерия Сойфера.

Я имел честь быть знакомым с Владимиром Павловичем Эфроимсоном, не раз

с ним беседовал, свою непримиримость к лысенковщине он никогда не скрывал, за что в свое время горько поплатился. Он был, безусловно, прав, говоря, что ни один

образованный биолог не мог положительно относиться к лысенковщине. Поддакивать могли либо оболваненные невежды, либо те, кто всё понимал, но опасался репрессий или лицемерил ради карьеры. Всё это так, сомнению не подлежит. Но бред лысенковщины, о котором говорил Эфроимсон, вырос не из тех опытов, которые положительно оценивали Вавилов и другие ученые, в их числе Лисицын и Константинов.

44443.jpg

Бред лысенковщины — это «учение» о наследственной переделке растений из озимых в яровые, яровых в озимые и вообще о переделке природы растений и животных путем их «направленного воспитания».

Бред лысенковщины — это творческий дарвинизм, подменявший теорию естественного и искусственного отбора первобытными представлениями об эволюции. 

Бред лысенковщины — это когда овес «порождает» овсюг, сосна «перерождается» в ель, а кукушата вылупляются из яиц пеночки, освоившей пролетарское учение марксизма-ленинизма. 

Бред лысенковщины — это превращение менделизма-морганизма в жупел контрреволюции, а сторонников хромосомной теории — в мухолюбов-человеконенавистников.

Зародышем лысенковщины была яровизация посевов на миллионах гектаров колхозных полей, а не вполне корректные опыты по яровизации (холодному проращиванию) в лабораториях и на опытных делянках.

4444332.jpg

С годами Лысенко «рос над собой». Только не в том направлении, в каком следовало расти начинающему ученому. Содействовали его «росту и развитию» партия, правительство и лично товарищ Сталин. Видя, куда всё идет, некоторые ученые стушевывались, устранялись, отходили в сторону, а наиболее ловкие сами становились лысенковцами.

Чем больше силы набирала лысенковщина, тем непреклоннее становилось противостояние ей со стороны Вавилова. При этом публичные дискуссии он вел в строго научных рамках, не унижаясь до политических обвинений, доносов и т. п. Кое-кто высказывал мнение, что Вавилов был недостаточно боевит в своей борьбе против лысенковщины. Может быть, и так. В волчьей стае он не мог и не хотел выть по-волчьи.

В. П. Эфроимсон: «Великий ученый, гений мирового ранга, гордость отечественной науки, академик Николай Иванович Вавилов сдох как собака в саратовской тюрьме… И надо, чтобы все знали и помнили это… Палачи, которые правили нашей страной, — не наказаны. И до тех пор, пока за собачью смерть Вавилова, за собачью смерть миллионов узников, за собачью смерть миллионов умерших от голода крестьян, сотен тысяч военнопленных, пока за эти смерти не упал ни один волос с головы ни одного из палачей — никто из нас не застрахован от повторения пройденного». 

877655.jpg

11.

Справедливости ради должен напомнить, что Валерий Сойфер — не пионер учения о том, будто Вавилов «сам виноват» в том, что выдвигал Лысенко, а потом стал его жертвой. Марк Поповский, более чем за 20 лет до первых публикаций Сойфера на данную тему, сделал эту концепцию стержнем своей повести «1000 дней академика Вавилова». Опровергнутая Ж.А. Медведевым и другими исследователями, она пришлась по душе Валерию Сойферу.

И что это все носятся с «выходцем из крестьянских кругов», «не защитившим ни кандидатской, ни докторской диссертации»?! Не защитил — так хлебай щи лаптем да помалкивай. А он туда же — пойдем на костер!.. Ну и гори ярким пламенем! А мы дровишек будем подбрасывать. Чтобы не нарушал научной морали.

P.S. Автор выражает сердечную благодарность С. А. Боринской, В. А. Драгавцеву и Э. И. Колчинскому, прочитавшим черновой вариант статьи. Их ценные замечания учтены при ее доработке.

P.P.S. Читателей, желающих более детально познакомиться с жизнью и судьбой Н. И. Вавилова, включая динамику его отношений с Т. Д. Лысенко, отсылаю к моей книге «Эта короткая жизнь: Николай Вавилов и его время» // М.: Захаров, 2017, 1056 стр.

ХВАЛА И ХУЛА № 2

Ответ на ответ Валерия Сойфера[3]

1.

Новая статья Валерия Сойфера имеет подзаголовок: «Ответ на статью Семёна Резника “Хвала и хула. Вавилов, Лысенко и судьба генетики в СССР”». Но в ее заголовок вынесен не ответ, а вопрос: «Вправе ли историки отсекать “неудобные” факты?» [4].

Вопрос риторический, ответ на него может быть только один: НЕТ, НЕ ВПРАВЕ. Именно потому, что Валерий Сойфер узурпировал право отсекать, я написал статью «Хвала и хула». В ней показано, что предыдущая статья В. Сойфера: «Нарушения научной морали, и процветание шарлатанов в науке» – написана тем самым методом отсечения неудобных цитат и фактов, против которого он теперь протестует. Правда, мною его метод назван мягче: селекцией.

Вопрос, заданный мне В. Сойфером, он должен адресовать самому себе. Тем более, что в его «Ответе на статью Семена Резника» использована тот же метод отсечения.

«В своей статье Резник не опроверг ни одного из приведенных мною фактов», пишет В. Сойфер, отсекая:

1. Опровержение мною его «факта», будто Н.И. Вавилов «происходил из крестьянских кругов».

2. Опровержение его «факта», будто Вавилов с 1930 года публично восхвалял Лысенко.

3. Опровержение его «факта», будто Вавилов положительно отзывался об опытах, которых «не было».

4. Опровержение его «факта», будто Вавилов положительно оценивал те работы Лысенко, которые другие ученые оценивали отрицательно. Вопреки утверждениям В. Сойфера, мною показано, что между Вавиловым и другими ведущими учеными не было расхождений в оценке работ Лысенко.

5. Показано, что термин «яровизация» употреблялся в разных значениях, чего В. Сойфер либо не понимает, либо намеренно отсекает. Яровизация внедрялась в практику на миллионах гектарах колхозных и совхозных полей – вопреки возражениям Вавилова и других ученых. Но на нее делало ставку партийное руководство, оно и двигало «колхозного ученого» к вершинам власти. Сойфером эта «подробность» отсечена.

2.

                «Резник не прав, что я начал публиковать работы по истории науки лишь после 1988 года», пишет В. Сойфер. Но у меня ничего не говорилось о его трудах по «истории науки» вообще. Речь шла «о судьбе генетики в Советском Союзе», то есть о лысенковском разгроме генетики. Первой такой публикацией Сойфера я предположительно назвал статью «Горький плод» («Огонек», 1988, №№ 1–2), так как более ранние его статьи на данную тему мне неизвестны. В «Ответе Резнику» тоже нет указаний на такие публикации. Якобы возражая, он мое предположение подтвердил.

3.

Сойфер сообщает о своих двух статьях в журнале «Nature». Первая, 1989 года, под названием «Новое о Лысенко». Статьи под таким названием в журнале «Nature» не было. Была статья В. Сойфера «New Light on the Lysenko Era», т.е. «Эра Лысенко в новом освещении» («Nature», volume 339, 1989, pp. 415-420). Мною показано, что ничего нового о Лысенко или об «эре Лысенко» в ней не сообщалось, а была повторена старая версии Марка Поповского (1967, 1983).

Следует добавить, что Элеонора Маневич в своем «Письме в редакцию» журнала «Nature» (volume 345, 10.V. 1990, С. 107) пункт за пунктом опровергла все положения статьи В. Сойфера. Возражений не последовало. В дальнейших публикациях В. Сойфера о статье Э. Маневич не упоминается, как и о моей статье, опубликованной в 1992-93 годах в трех ведущих научно-популярных журналах России[5]. Метод отсечения/селекции в действии.

Что касается рецензии В.Н. Сойфера «на перевод книги Н.И. Вавилова “Пять континентов”» в «Nature» 1994 года, то я узнал о ней только из его «Ответа Семену Резнику». Пришлось ущипнуть себя за ухо, чтобы убедиться, что это не сон. К изданию «Пяти континентов» на английском языке я имел прямое отношение: как соредактор перевода и соавтор вступительного очерка. Книга вышла в 1997 году, то есть через три года после рецензии на нее В. Сойфера [1].

6666332.jpg

Что сей вещий сон значит?

Точной ссылки на эту чудо-рецензию Сойфер не дает, но его публикацию в Nature 1994 года я отыскал: стр. 503-504. Не про «Five continents» в ней речь, а про сборник научных работ Н.И. Вавилова «Origin and Geography of Cultivated Plants», 1992 [2]. Никакого чуда, увы: книга другая, издана на два года раньше, а не на три года позже рецензии.

4.

Вот еще один пассаж из «Ответа на статью Семена Резника»:

«Резник публикует фотографию генетика В.П. Эфроимсона, который якобы был солидарен с его взглядами. Это не так».

Воистину, не так! В.П. Эфроимсон бесстрашно боролся против лысенковщины, когда я еще под стол пешком ходил. Не он со мной стал солидарен, а я с ним.

Впервые я увидел Владимира Павловича в 1961 году, в Доме журналистов в Москве, на вечере, посвященном «молекулярной биологии», как по-эзоповски называли классическую генетику. Вечер вел заведующий отделом науки «Комсомольской правды» Михаил Васильевич Хвастунов. Выступавшими было сказано много правильных слов о достижениях молодой науки, которая «у нас отстает». Пристойно, либерально, в рамках дозволенного. И вдруг на трибуну взбежал (не поднялся, а взбежал) В.П. Эфроимсон и стал напористо говорить о погроме в биологии, учиненном Трофимом Лысенко, из-за чего генетика в СССР откатилась на полстолетия назад и все больше отстает от мировой науки. Зал затих в напряжении: Лысенко был в полной силе, его «мичуринское» учение было неприкасаемой священной коровой.

Эфроимсон темпераментно выкладывал убийственные факты, бегая вдоль сцены вправо и влево. Когда истек десятиминутный регламент, М.В. Хвастунов постучал по графину, давая оратору понять, что пора закругляться. Эфроимсон не обратил на это никакого внимания. Он продолжал бегать по сцене, выкладывая убийственный факты лысенковских подтасовок и фальсификаций. Постучав по графину еще раза два, Хвастунов остановил оратора. Прервавшись на полуслове, Эфроимсон остановился и как-то очень беспомощно произнес: «Но я же только начал…». МихВас (как в своем кругу звали Хвастунова) пожал плечами и показал на часы. Тут Ярослав Голованов, сидевший рядом со мной в первом ряду, возмущенно сказал, обращаясь к МихВасу: «Дайте же человеку сказать, он двадцать лет молчал!» По залу прошла волна нервного смеха. МихВас улыбнулся, сел и больше не прерывал оратора. А тот еще минут тридцать метался по сцене, выкладывая все, что накипело на душе. Для меня, начинающего литератора, пробующего силы в научной журналистике, это был незабываемый урок.

Под новый 1963 год я был принят на штатную должность редактора серии ЖЗЛ, где мне поручили раздел книг об ученых. Консультируясь с ведущими учеными разных специальностей для составления нашего перспективного плана, я понял, как все ждут книгу о Николае Ивановиче Вавилове. Не только биологи, но и физики, химики, математики – практически все, с кем я консультировался. Я просмотрел десятка два книг о биологах, селекционерах, агрономах, написанных ведущими писателями, специализировавшимися в данной тематике. Во всех воспевалось «мичуринское учение» и его глава академик Лысенко. Предложить кому-то из этих авторов договор на книгу о Вавилове было бы кощунством.

Как возможного автора я назвал Жореса Медведева, чья книга о лысенковщине распространялась в самиздате. Заведующий редакцией ЖЗЛ Ю.Н. Коротков согласился, что лучшего автора не найти, но сказал, что Медведев слишком засвечен как «антисоветчик», нельзя и думать о том, чтобы «соваться к начальству» с таким предложением.

Я сказал, что книгу о Вавилове напишу сам.

Я познакомился с сыном Н.И. Вавилова Юрием Николаевичем, с его учениками и друзьями, щедро делившимися своими воспоминаниями и материалами домашних архивов, перелопатил сотни «единиц хранения» в государственных архивах в Ленинграде и Москве. К большинству этих материалов никто еще не прикасался – я шел по целине. Чем дальше продвигалась работа, тем становилось яснее, что я пишу «в стол», так как опубликовать правду о гонениях на генетику невозможно, а скрывать ее я не мог. В Ленинской библиотеке я иногда встречался с В.П. Эфроимсоном. Он писал свой труд о медицинской генетике, ставший классическим. О лысенковцах он говорил с присущим ему темпераментом:

«Понимаете! Мы четырнадцать часов в день работаем! А они четырнадцать часов в день интригуют! Как же мы можем их победить!?»

…Последний раз я встретился с В.П. Эфроимсоном через некоторое время после того, как в издательстве «Знание», в серии «Жизнь замечательных идей», вышла моя книга «Раскрывшаяся тайна бытия: эволюция и эволюционисты». Владимир Павлович мне неожиданно позвонил и пригласил к себе домой. Он жил в многоэтажном доме, недалеко от станции метро «Проспект Вернадского». Проговорили мы чуть ли ни до двух часов ночи. Он сказал, что вчерне у него написана книга «Генетика и педагогика». Он хотел бы сделать ее доступной для массового читателя и предлагал мне соавторство. Как он тогда сказал, «если эту книгу напишу я, ее прочтут десять тысяч; если напишете Вы, прочтут сто тысяч». Как и почему этот проект не состоялся, рассказано в моей книге «Вместе или врозь?» [3].

К статье «Хвала и хула» я приложил портрет Владимира Павловича не для того, чтобы его «прихватизировать», а потому что именно это попытался сделать В. Сойфер, поставивший высказывание Эфроимсона о лысенковщине эпиграфом к статье о «нарушениях научной морали» Н.И. Вавиловым. Мною показано, что к Вавилову это высказывание не относится. Могу добавить, что в наших личных беседах с Эфроимсоном имя Вавилова возникало не раз. Владимир Павлович говорил о нем с безграничным уважением, если не сказать с пиететом. Ни малейших намеков на то, что какие-либо действия или высказывания Вавилова в отношении Лысенко, Владимир Павлович считал небезупречными, никогда я от него не слышал.

5.

                Сойфер пишет: «Причину, по которой Резник обрушился на меня, понять легко. В среде историков есть специалисты (прежде всего Э. И. Колчинский), которые, как и Резник, старательно уходят от рассказа о длительной поддержке Вавиловым Лысенко. Такой подход ненаучен, но еще с советских времен практикуется».

Здесь верно только то, что между известным историком биологии Э.И. Колчинским и мною не было расхождений по данному вопросу. Остальное верно с точностью до наоборот. Я не «обрушился» на автора статьи о «нарушениях научной морали», а опроверг его измышления. Что же касается «среды», в которую он зачислил Колчинского и меня, то в ней «с советских времен» имеет широкое хождение именно та версия, которую с такими упорством пропагандирует В. Сойфер. Запустил «ежа за пазуху» Марк Поповский. Некоторые весьма почтенные авторы на него и ссылаются, другие, не менее почтенные, ссылаются на Сойфера, в особенности на его статью в «Огоньке» 1988 года. Лысенко в ней фигурирует как протеже Вавилова. Словцо перекочевало в статью Сойфера из книги Поповского: «… неравноправное общественное положение, в котором в эти годы находились ученый-интеллектуал, профессор Николай Вавилов и его протеже крестьянский сын Трофим Лысенко. Кстати сказать, протеже очень скоро уразумел все выгоды, из его анкетных данных» (М. Поповский, 1983, С. 94, подчеркнуто мной – С.Р.). В моей книге «Эта короткая жизнь: Николай Вавилов и его время» приводится веер аналогичных высказываний [4]. Так что я не ухожу «от рассказа о длительной поддержке Вавиловым Лысенко», а излагаю этот «рассказ» словами самих рассказчиков, включая М.А. Поповского и В.Н. Сойфера. Достаточно заглянуть в именной указатель моей книги, чтобы увидеть, что В.Н. Сойфер в ней цитируется или упоминается на 16-ти страницах, с 407 по 990.

6.

                Меня восхищает умилительная беспечность, с какою В.Н. Сойфер перетасовывает колоду фактического материала, пряча какие-то карты в рукав, а другие вытаскивая на свет божий из небытия.

Велика ли разница, на какую книгу Вавилова он написал рецензию в 1994 году и в каком году эта книга вышла в свет: в 1992-м или в 1997-м? Пять континентов объездил Вавилов или двадцать пять? Книга М. Поповского «1000 дней академика Вавилова» или журнальная публикация? Первым исследователем жизни и деятельности Вавилова был «талантливый писатель Марк Поповский» или тридцать восьмым? Две функции выполнял Вавилов в своих экспедициях или двадцать две… Не с такой же ли легкостью Т.Д. Лысенко переделывал василька в кукушку? Хлестаков и иные персонажи Николая Васильевича Гоголя могут отдыхать.

7.

В. Сойфера «особенно возмутило» мое упоминание о Марке Поповском: «На мой взгляд, выпады против умершего талантливого писателя Поповского безнравственны».

Если указание на генетическую связь статьи В. Сойфера с сочинениями М. Поповского – это «выпады против умершего талантливого писателя», то мне остается склонить повинную голову. Утешаюсь тем, что в «нарушении морали» (синоним «безнравственности») тот же автор обвиняет Н.И. Вавилова, так что я причислен не к самой плохой компании.

Сойфер предпочитает других компаньонов. Он сообщает, что «еще в СССР дружил с талантливым писателем Марком Александровичем Поповским» и остается верен этой дружбе. Так как народная мудрость говорит, что с кем поведешься, от того и наберешься, нам придется поближе приглядеться к «талантливому писателю».

8.

В моем архиве есть папка обменов «любезностями» с Марком Поповским в разных изданиях русского зарубежья. Тогда он был жив, здоров, полон задора и очень любил «читать мораль» всем, кто где-то или когда-то был ему неугоден. Удовольствия мне эти обмены не доставляли, но приходилось парировать наскоки на живых и умерших вавиловцев, из коих Поповский особенно выделял академика ВАСХНИЛ П.М. Жуковского: «Ученик Вавилова академик Жуковский послал на меня донос: “дескать, Поповский собирает материалы, компрометирующие нашу родину”» [5]. Так он писал об ученом, который всю жизнь страдал от доносов, а не писал их.

 После кончины Марка Поповского «обмены» естественным образом прекратились. Вспомнить о нем мне пришлось годы спустя, когда Жорес Александрович Медведев решил опубликовать письмо своего учителя П.М. Жуковского, а прокомментировать его попросил меня.

Письмо было написано 4 декабря 1967 года. В том году впервые присуждалась премия имени Н.И. Вавилова, ею был удостоен П.М. Жуковский – выдающийся знаток культурной флоры, крупнейший представитель научной школы Вавилова.

Вслед за премией он получил другой подарок: письмо от Марка Поповского с требованием отказаться от премии, так как Жуковский, по мнению автора письма, не был достоин такой чести.

Насколько мне известно, несколькими годами раньше Поповский заключил договор с издательством «Советская Россия» на книгу об академике Жуковском и с этой благой вестью прибыл к нему в Ленинград. Петр Михайлович отказался отвечать на его вопросы и направил в издательство письмо, в котором протестовал против того, чтобы книгу о нем писал данный автор. Договор был расторгнут. Не это ли письмо в издательство Поповский назвал «доносом»?

Надо было знать Петра Михайловича, предельно вежливого и предупредительного интеллигента старой закваски, чтобы почувствовать меру его возмущения, когда он писал письмо Жоресу Медведеву.

П.М. Жуковский умер в 1975 году, но прошло еще почти сорок лет, прежде чем Жорес Александрович посчитал возможным и нужным предать это письмо огласке. Вот из него три фрагмента, пояснения в квадратных скобках мои:

«Дорогой Жорес Александрович, Вы просили прислать Вам письма прохвоста Марка Поповского. Помимо того, что он дерьмо, он, несомненно, психопат (как Вы писали). Это явление генетическое, — отец и сын имеют зловещий “спутник на хромосоме”» [Отец Марка Поповского, писатель Александр Данилович Поповский, автор восторженной биографии Лысенко].

 «На второе письмо я отправил ему ответ весьма резкий, назвав его клеветником, наглецом, гангстером. Он в своем втором письме сообщает, что восхвалял Лысенко, когда был “журналистом-первогодкой”, не подозревая, что мне от Вас известны его пресмыкания перед Бошьяном [6] и Лепешинской [7], и его кощунство над гением Пастера».

«Далее, мразь Поповский обвиняет в том, что я ушел из ВИРа рано, как бы изгнанный Вавиловым. На самом деле было следующее: я был научным руководителем отдела интродукции, а заведующим уже в то время, когда Н.И. не имел власти, был назначен Шлыков [Шлыков Г.Н. громогласно разоблачал Н.И. Вавилова на собраниях и в печати, посылал доносы в НКВД. Когда П.М. Жуковский подал заявление о вступлении в ВКП(б), Шлыков написал донос о стремлении “группы Вавилова” заслать своего агента в партийные ряды (“Суд палача”, С. 150–151)]. Меня сместили и назначили Чиркова (он сейчас в БИНе [Ботанический институт АН]). Появилась комиссия из Москвы, обследовавшая мою деятельность, — действительно ли я “интродуцировал” розового червя из Китая, страшного вредителя хлопчатника. Комиссия работала 16 дней, после чего председатель комиссии Ицков принес мне извинения и показал анонимное письмо. После этого я ушел из ВИРа в ТСХА. Если бы остался в ВИРе — меня давно не стало бы. Поповский и на моем уходе делает бизнес».

Во вступительной заметке, я привел два отрывка из произведений Марка Поповского – 1950-го и 1960-го годов. Они показывают, что «журналистом-первогодкой» «талантливый писатель» оставался никак не меньше десяти лет:

Из очерка М. Поповского «Рассказ о полярном Земледелии» («Знание — сила», 1950. № 6. С. 31):

«Знакомство с работами Лысенко ободрило Эйхфельда… Творческое содружество двух агрономов переросло в большую многолетнюю дружбу. И много лет спустя президент Сельскохозяйственной академии имени Ленина, академик Трофим Денисович Лысенко и директор Института растениеводства, академик Иоганн Гансович Эйхфельд… с теплым чувством вспоминали свою первую беседу на делянках, освещенных незаходящим полярным солнцем… Продолжая дело Мичурина, Лысенко и его ученики распространили его опыт на огородные культуры и злаки… “Тайные средства” повышать урожаи, выращивать неведомые прежде плоды и овощи, о которых три века назад мечтал Кампанелла, стали явными для каждого колхозника. Это средства мичуринско-лысенковской науки, помноженной на энергию миллионов энтузиастов, воспитанных партией Ленина-Сталина». [8]

Из книги М. Поповского «Второе сотворение мира» (М.: «Молодая гвардия»,

1960. С. 94–95): «Ученик Лысенко, он [Ф.Г. Кириченко] в рождение своих сортов внес новый, “лысенковский” стиль…“Если у тебя есть что дать народу, — говорил Лысенко, — давай незамедлительно. Хороший готовый сорт, без достаточного основания задержанный на экспериментальных делянках, — урон для страны, позор для селекционера”… Государственный подход, присущий школе академика Лысенко, подсказал одесскому ученому путь, совершенно новый, неожиданный и смелый»[9]. [10]

9.

На этом я заканчиваю «ответ на ответ» Валерия Сойфера. В то, как «легкость в мыслях необыкновенная» соотносится у него с научной моралью, углубляться не буду – я не по этой части.

Остается сказать пару слов о редакционном послесловии, которое венчает «Ответ С.Е. Резнику» на сайте газеты-журнала «Троицкий вариант». Там говорится:

«К сожалению, оба уважаемых автора, несмотря на все усилия редакции, не удержались от персональных выпадов».

С этим я согласен ровно наполовину.

К «персональным выпадам» прибегают полемисты, у коих амбиций больше, чем амуниции. Не имея веских аргументов, они, по примеру Шуры Балаганова, толкают оппонента ладошками и вопрошают: «А ты кто такой?»

Валерий Сойфер щедро навешивает ярлыки: «шарлатан», «нарушитель морали», «безнравственно». Я в такие игры не играю. В мою статью «Хвала и хула» вошла едва ли десятая часть аргументов против обвинений Н.И. Вавилова в «нарушениях научной морали». Девять десятых остались за кадром, так как я стремился быть кратким. Никаких личных выпадов против г-на Сойфера в ней не могло быть – хотя бы потому, что для этого не было места.

Постскриптум: декабрь 2020 г.

Статья «Хвала и хула № 2» была послана мною в редакцию «Троицкого варианта», хотя я почти не сомневался в том, что она будет отклонена. Первая статья «Хвала и хула» была там опубликована тоже не без сопротивления редакции. В письме редактора, который ее готовил к печати, говорилось:

«Глубокоуважаемый Семен Ефимович, содержательно все очень хорошо, но количество явных и резких персональных выпадов, боюсь, зашкаливает. Все-таки, критика текста не должна перерастать в обсуждение личности автора – это полемика, а не памфлет - какие-то необходимые для понимания контекста эпизоды из прошлого можно упомянуть, но в более академическом стиле».

Мой ответ:

«Что касается “обсуждения личности автора”, то я несколько раз перечитал статью под этим углом зрения, и убедился в том, что ничего о личности Сойфера в ней нет. Этого и не могло быть, так как я в полемике (занимаюсь ей чаще, чем хотелось бы) никогда не перехожу на личности, а о Сойфере вообще ничего не могу сказать, так как ничего о нем не знаю. В моей статье оспариваются методы написания и выводы конкретной статьи, а не личные качества автора. Основная концепция его статьи не просто ложна – она кощунственна. Тот, кто изучал историю разгрома генетики по первоисточникам, не может не знать, что мало кто из участников той драмы держался на такой нравственной высоте, как Н.И. Вавилов. Его не только травили лысенковцы, но предавали вчерашние друзья, ученики, единомышленники. Он никогда никого ни в чем не обвинял. А Сойфер приписывает ему “нарушения научной морали”. Я показываю, как в его статье извращены факты биографии Вавилова, приписаны ему позиции, противоположные тем, которые он занимал, и т.п. Делаю это жестко, ибо не для того взялся за перо, чтобы прошамкать что-то невнятное беззубым старческим ртом. По возрасту я давно перешагнул и вторую, и третью молодость, но зубы пока не выпали. Тем не менее, я удалил или смягчил некоторые выражения, да и само имя Сойфера убрал везде, где это было возможно. Теперь оно упоминается вдвое реже. На дальнейшие уступки я пойти не могу, так что решайте».

Редакция «Троицкого варианта» приняла соломоново решение: моя статья была напечатана в сопровождении «Ответа С.Е. Резнику» Валерия Сойфера. То, что в этом «ответе» нет возражений по существу моей критики, редакцию не остановило, как и то, что «количество явных и резких персональных выпадов» против оппонента в нем действительно «зашкаливает». Редакция лишь выразила «сожаление» о том, что не смогла удержать «обоих авторов» от личных выпадов. Оставить такое редакционное послесловие без ответа я не мог.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Five continents by N.I. Vavilov // 1997. В 2015 году книга «Пять континентов» была издана в Мадриде в переводе на испанский. В это издание, в качестве послесловия, включен перевод вступительного очерка к английскому изданию, написанный мною совместно с Ю.Н. Вавиловым.

[2] Vavilov N.I. Origin and Geography of Cultivated Plants // Cambridge University Press, 1992.

[3] Семен Резник. Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А.И. Солженицына // М., «Захаров», 2005, С. 588-591

[4] Семен Резник. Эта короткая жизнь: Николай Вавилов и его время, «М., «Захаров», 2017, С. 731-735

[5] “Страна и мир”, 1986, № 10, С. 119.

[6] Бошьян Геворг Мнацаканович (1908-1997) – ветеринар, микробиолог. Его «диалектическая» теория превращения вирусов в живые клетки и наоборот рассматривалась как крупнейшее достижение «передовой мичуринской биологи»» и еще одним «научным» подтверждением диалектического материализма. Всякое несогласие с ней третировалось как идеализм, «вирховианство» и вылазка классового врага.

[7] Лепешинская Ольга Борисовна (1871–1963) – старая большевичка, считавшая себя биологом. За «диалектическую» теорию образования клеток из бесструктурного «живого вещества» была удостоена Сталинской премии (1950). Ее псевдо-открытия считались великим достижением «передовой советской материалистической науки», а все несогласные с ней третировались как ретрограды и вирховианцы.

[8] Марк Поповский. “Рассказ о полярном земледелии” // “Знание – сила”, 1950, № 6, С. 31

[9] Марк Поповский. “Второе сотворение мира” // М.: “Молодая гвардия”, 1960, С. 94–95.

[10] Полностью письмо П.М. Жуковского к Ж.А. Медведеву от 4 декабря 1967 года напечатано в «Известиях ТСХА», 2012, № 4: С. 212-217. Публикация Ж.А. Медведева и С.Е. Резника.