НАШ ДВОР
Итак, мы узаконенные сигуранцей жители Одессы, и пора искать жилплощадь, чтобы не быть в тягость гостеприимным людям, приютившим нас.
Нам посоветовали обратиться к дворнику по Дерибасовской 5 – в большом доме, возможно, найдется какой-нибудь угол. Дворник или, как называют в Одессе, смотритель дома дядя Миша принял участие в нашем положении и отвел нас в квартиру 27 на первом этаже, где была пустующая комната, единственное окно которой выходило ко въезду во двор – подворотне. Подворотня представляла собой сводчатое помещение высотой метров восемь и длиной около пятнадцати. Над ней располагалось еще два этажа квартир. В подворотне через маленькую дверь был вход в дворницкую, а над дверью висел колокольчик внушительных размеров с прикрепленной к нему проволокой. Другой конец проволоки был проведен на улицу и крепился к массивному кольцу, над которым красовалась медная табличка с надписью «Звонок к дворнику». В начале и в конце подворотни были установлены мраморные тумбы, ограничивающие габариты проезда. Подворотня со стороны улицы закрывалась массивными глухими воротами.
Двор по Дерибасовской, 5 был типичным двором центра Одессы: глубокий колодец, ограниченный с четырех сторон стенами пятиэтажного дома, по высоте соизмеримый с современной 9-этажкой, поскольку высота потолков в комнатах этого старинного дома была не менее четырех с половиной метров.
Посредине двора располагался сквер, защищенный массивной оградой из одесского камня, в котором росло три пышных каштана и акация, кроны которых были выше крыши. Пятый этаж венчала мансарда с маленькими окнами и такими же маленькими и низкими комнатами, все двери которых выходили в один общий коридор. Как видно, до революции в мансарде и в подвале рядом с дворницкой жила челядь, а в трех высотных этажах располагались господа.
Железная лестница черного хода в углу двора между двумя корпусами дома и сам двор известны по картине «Белеет парус одинокий», когда Петя Бочий проносит в гимназическом ранце патроны революционерам.
Вокруг скверика двор был выложен квадратными плитами серого камня. Как говорили старожилы-одесситы, их привезли из Неаполя, точнее – это была вулканическая лава с Везувия. Такие плиты покрывали почти все тротуары центра Одессы и были неподвластны разрушительному действию времени и человека. Но после войны их заменили асфальтом, который многократно разрушался при прокладке газа, канализации, водопровода, связи, электропитания и т. д. Асфальт заменили на цементные плиты, которые сегодня выглядят не совсем нарядно, т. к. вместо нужной марки цемента туда намешали слишком много песка, а деньги получили как за цемент. Во внутреннем флигеле располагались 3 больших гаража, как видно, тут когда-то были конюшни и каретные, переоборудованные в шестидесятые годы в жилые помещения.
В нашу квартиру можно было попасть через шикарную парадную с мраморными полами, мимо лестницы с ажурными чугунными перилами. Высоченная дубовая дверь вела в длинный коридор с паркетным полом. Справа располагался выход на черный ход, большой световой фонарь, служивший для освещения не имеющего окон коридора, коммунальная кухня и санузел. Слева в ряд выстроились одинаковые двери, каждая из которых вела в одинаковые по размеру комнаты, одну из которых заняли мы. Комнаты между собой имели двери, которые теперь были заперты, чтоб обеспечить уединение каждому из жильцов. От проходов остались в комнатах глубокие ниши. Ниша в нашей комнате спасла отца от облавы полиции при отступлении оккупантов.
Народонаселение нашей большой коммуналки было типичным для Одессы. Первую комнату занимала семья украинцев Алексеенко, мать и два сына Толя и Юра. Отец их был на фронте. Во второй жила женщина средних лет по фамилии и внешнему виду явно молдавского происхождения. Третью занимали мы. В четвертой жила Нина Владимировна – женщина преклонного возраста, высокообразованная, культурная, явно из «бывших», разоренных приходом светской власти. Пятую и шестую комнаты занимали татары, брат и сестра, Арсен и Марьяна. Для полной типично одесской многонациональной картины народонаселения коммуналки не хватало евреев, но в это время их и не могло быть, так как кому удалось, те вовремя эвакуировались, а кто остался, тот разделил участь сорока тысяч несчастных, сожженных в складах артиллерийского училища на Фонтане.
Одесситы! Почему там до сих пор не установлен памятник ?! Неужели их муки не заслужили этого? Очевидцы трагедии рассказывали, что всех закрыли в складах и подожгли. Кто пытался выскочить из окон, был расстрелян. Никто из сорока тысяч не спасся.
На общей кухне стояли столы каждого из жильцов, уставленные примусами, керосинками и закопченными кастрюлями. Тут проходил обмен всеми новостями, волновавшими жильцов в это время. Например:
– Скажите, что стоит сегодня молоко на Греческой?
– То же, что и вчера, только воды больше.
– Соль им в глаза и камень в печенку, по такой цене продавать фуфло, завтра пойду на Привоз, там таки да есть выбор.
– Можете пожаловаться на них в центральную прачечную.
– Чтоб ви мне били здоровы.
У Греческого моста был магазинчик, в который каждое утро привозили бидоны с еще теплым молоком.
Коллектив коммуналки встретил нас радушно. Все были наслышаны о порядках на немецкой оккупационной территории, понимали, откуда мы вырвались, и относились к нам с сочувствием.
Мебели у нас никакой не было, была только пустая комната. Денег на приобретение мебели, конечно, тоже не было. Поэтому наши новые соседи стали нам предлагать кто что мог. Но самым лучшим оказался совет, данный кем-то – заглянуть в 28 квартиру, напротив нашей. В ней никто не живет, она используется как склад мебели, собранной со всего дома, оставшейся от репрессированных оккупантов и эвакуировавшихся. Дворник дядя Миша все собрал в эту квартиру и сохранял для бывших жильцов, если кто-то из них вернется. Переговоры с дядей Мишей прошли успешно, ключ от склада у нас, и мы перетаскиваем во временное пользование старенький шкаф, кровати, тумбочку, стол и стулья. Спасибо, дядя Миша!
В отличие от современных дворников, которые в день могут полчаса помахать метлой, а потом заниматься своими личными делами, – смотрители были настоящими хозяевами дома. Кроме уборки двора и улицы, дядя Миша успевал ежедневно побывать и в подвалах, и на крышах, и в квартирах, и в парадных, и еще бог знает где. И не просто бывал, а где-то что-то чинил, где-то закрыл, а где-то открыл, что-то убрал, кого-то пожурил за разгильдяйство, а кому-то помог.
Вот он с метлой бежит за ватагой мальчишек, что-то поджигающих или делающих другую шкоду, и не просто бежит, а кричит на них таким страшным голосом, что у маленьких разбойников мороз пробегает по коже и они, как стайка воробышков, моментально разлетаются в разные стороны. Но вот один из них упал или не успел удрать и застигнут дядей Мишей. Не переставая кричать, дядя Миша размахивает своей метлой над самой головой жертвы, нагоняя на нее еще больший страх, но не было случая, чтоб он кого-то ударил. Он кричит, делает вид, что замахивается, а сам ждет, когда «разбойник» удерет от него. А убежавший «разбойник», перепуганный до смерти, рассказывает друзьям, как ему удалось обхитрить дядю Мишу.
А вот дядя Миша заметил пару подростков, пробирающихся на чердак. Несмотря на свой возраст, он незаметно для подростков не отстает от них на высокой лестнице и вот уже ловит их за разборкой досок чердачного наката для продажи на дрова. Он знает, кому в доме надо помочь, и помогает, а кого надо поругать – ругает.
Кончается трудовой день, все ложатся спать. Дядя Миша запирает на ночь ворота, чтобы незваные гости не нарушили покой жильцов. Но поспать, как всем, ему не суждено, звонок над его дверью несколько раз за ночь разбудит его, и он впустит загулявших своих и отвадит чужих.
Такие были смотрители в Одессе. Смотрители с большой буквы, а не дворники! А будут ли еще когда-нибудь? Дай бог, чтоб появились опять.
Самым грозным обитателем нашего двора, наводившим трепет как на детвору, так и на солидных мадам Фетисовых и Марыгиных, была тетя Тамара – Тамара Ильина, мать Валентина по кличке Балябы и его двух младших сестер Жени и Веры. Тамара работала грузчицей в порту. Муж был в армии. Чтобы прокормить троих детей, ей приходилось выполнять непосильную для женщины работу наравне с мужчинами – в любую погоду, зимой и летом на причалах одесского порта или в трюмах кораблей. После каторжной работы, которую с трудом делали здоровые мужики, Тамара приходила домой и забывалась мертвым сном. Два окна ее комнаты, расположенной в подвале рядом с дворницкой, выходили во двор. Часто Тамара работала в ночной смене. Дневная жизнь двора с перекличками соседей и гамом и шумом детворы иногда нарушали богатырский сон Тамары. Сперва раздавался ее грубый, громовой, почти мужского тембра голос из окон подвала. Заслышав его, мы все замолкали и старались забиться в дальний угол двора. Затем появлялась сама разъяренная Тамара. Она могла появиться с улицы, с черного хода в глубине двора либо из дворницкой, так как подвал имел три выхода. Мы убегали подальше от всех трех выходов. Тамара гремела на весь двор, покрывая этих байстрюков, т. е. нас, и их родителей таким отборным матом, которому позавидовал бы боцман из повестей Леонида Соболева – чемпион царского Черноморского Флота в этой области. Выражалась Тамара виртуозно, не повторяя ни одного ругательства, семи-и десятиэтажным матом в бога, веру, царя Давида, отца, мать, всех святых и кто знает, еще кого. Весь двор замирал. Все окна и двери захлопывались, а мы сидели и боялись пошевелиться, т. к. Тамара могла схватить метелку дяди Миши и хорошенько огреть ею любого пацана, попавшегося под руку. Разрядив свою ярость в потоке неимоверной ругани, Тамара уходила в подвал досыпать до очередной смены в порту, а мы веселой стайкой вырывались на Дерибасовскую, где можно было вволю пошуметь.
В доставшейся нам комнате надо заменить разбитое стекло, раздобыть дров для буржуйки, которую дали соседи. Идем на базарчик на Греческой, вернее не на Греческой, а сразу же за лестницей под мост между Греческой и Полицейской. Тут простой люд торгует вязанкой дров из развалки разбитого бомбой дома либо ведром перегара – остатков угля, отобранного из перегоревшей золы. Может попасться и блестящий на солнце антрацит, но цена слишком большая, доступнее перегар. Тут же можно купить бутылку керосина или бензина, продают куски стекла, из которых можно скомбинировать что-нибудь в разбитое окно. Мы довольствуемся картоном и закрываем дырку в окне.
Во дворе все женщины по одесскому этикету называют друг друга мадам.
– Мадам Фетисова, ви били сегодня на Привозе?
– Нет, мадам Марыгина, я била на Новом рынке.
– И что же, мадам Фетисова, ви имеете сказать?
– Я имею сказать, мадам Марыгина, что лучше ходить на Привоз, и выбор больше и дешевле, только туда идти немного дальше, зато какой товар!
Во дворе старшую группу ребят возглавлял Вовка Сипля – парень лет пятнадцати. Он водил компанию с приезжавшим в увольнение с батареи на острове Березань добровольцем немецкой армии и еще двумя сверстниками с Дерибасовской, 1 и 3. Среднюю группу представляли Юра Свинка, Жора Марыгин и Жора Добычин – ученики лицея, ходившие в пальто с красивыми треугольниками на рукавах, где был указан номер лицея и класс. Это были дети дворовой элиты. «Дети подземелья» или жители подвала – Валя Ильин по кличке Баляба, Женя Сидоров – Козочка, Женя Рогозин – Боцман и Толя Алексеенко – Мембрай – нигде не учились, помогали родителям.
Приближалось Рождество, и основным нашим занятием был сбор чудесных литографий и обмен ими между собой. Первую литографию, размером с современный карманный календарь, мне подарил Юра Свинка. Он же меня отвел в сказочный книжный магазин «Два слона» на Ришельевской. Магазин «Два слона» – это тот же книжный магазин между улицами Розы Люксембург и Жуковского, который и сегодня привлекает жителей Одессы и гостей обилием и разнообразием книг. Одесситы любовно называли его «Два слона», потому что в центре магазина стояли в натуральную величину на задних ногах два великолепных слона, сделанных из папье-маше, а их сплетенные под потолком хоботы образовывали арку, под которой проходили покупатели. Большой отдел заполняли красочные литографии на самые различные темы: религия, техника, художество, звери и т. д. Дети Одессы были постоянными покупателями, собирали коллекции этих литографий и совершали бесконечные обмены между собой.
С утра в три гаража, встроенные в задний флигель, приходили шоферы расположенной напротив румынской примарии, прогревали машины и куда-то выезжали, а вечером ставили машины в гараж. Флигель, выходивший на Пушкинскую, – самый красивый в доме – занимала румынская знать. У дверей стоял часовой и, кроме проживавших румынских господ, никого не пускал в подъезд.
Жизнь в доме, как и во всей Одессе, протекала тихо и мирно, и трудно было поверить, что где-то идет война и что совсем недавно мы были на расположенной в нескольких десятках километров от Одессы территории немецкой оккупационной зоны с железными порядками вермахта.
БАДЕГА
Обилие товаров, поразившее нас в первый день переезда в Одессу, оказалось обманчивым. Полки магазинов и прилавки базаров ломились от привлекательных и аппетитных товаров, но все эти блага были доступны лишь тем, у кого были деньги, а добыть деньги, не имея работы, невозможно. Вот и получилось, что одесские жители, как в любой капиталистической стране, оказались разделенными: на имущих, нашедших свое место в новом обществе и научившихся зарабатывать деньги, и на бедных, перебивавшихся кто, как и чем мог.
Старший сын наших соседей Толя Алексеенко с утра бежал к типографии на Пушкинской и занимал очередь среди таких же ребят, чтоб купить несколько десятков номеров городской газеты «Молва» и перепродать их с наценкой на улицах города. Во второй половине дня та же операция повторялась с газетой «Вечерняя Одесса». Заработанные таким путем деньги шли в бюджет семьи.
Вторая наша соседка, знавшая несколько иностранных языков, зарабатывала преподаванием немецкого. Каждый устраивался как мог.
Финансовый вопрос встал и перед нашей семьей. В Херсоне на марки нечего было купить, поэтому удалось их немного скопить. Но часть денег ушло на взятку при переезде границы, вторая часть – на взятку в сигуранце, а жалкие остатки быстро растаяли на повседневные расходы. Надо было на что-то жить. Перебивались, продавая свои скудные вещи, но и они были не бесконечны. Отец обходил город в поисках какой-нибудь работы, но безуспешно. Разговорился с хозяином одной из бадег. Бадегами в то время называли многочисленные закусочные. Оказалось, что он до оккупации был профессором Одесского госуниверситета. Второй держатель бадеги оказался инженером-механиком, третий – врачом. Квалифицированные специалисты не нужны были румынам, да и сами они не хотели работать на оккупантов, вот и подались в торговлю.
Торговля в бадеге давала возможность сводить концы с концами. Все советовали отцу открыть бадегу.
– Но как это сделать?? Надо иметь опыт в торговых делах.
– Научитесь быстро, жизнь заставит, – говорили все.
– Где взять деньги?
– Заложите все, что у вас есть, в ломбард, а потом выкупите.
– Где найти помещение?
– Поищите и найдете, в Одессе сейчас много пустует подходящих помещений.
– Как получить разрешение на торговлю?
– Купите у румын патент и повесьте его в рамочке над витриной, на самом видном месте.
– Где взять мебель, стойку?
– Поможем, поделимся, посоветуем. Начинайте торговать, другого выхода нет, – дружно советовали все вокруг.
И вот все наши вещи, представлявшие хоть какую-то ценность, в том числе часы отца, обручальные кольца, пальто, – сданы в ломбард.
Какая-то примария выдала патент за солидную для нас сумму. Подходящее помещение нашлось в гостинице «Красная», в самой последней комнате, если спускаться по Полицейской к мосту. Железная лестница в несколько ступеней вела к двери, закрываемой гофрированными опускающимися жалюзи, за дверью был коридорчик с двумя дверями, одна из них вела в гостиницу и была надежно заперта, а другая – в небольшую комнатку. Как видно, тут был служебный вход, а в комнатке располагалась охрана.
Теперь нам предстояло эту комнатушку преобразовать в конкурентоспособную бадегу. А конкурентов вокруг было достаточно. Один из конкурентов располагался в доме перед мостом, на месте которого сейчас стоит здание «Эпсилона». Второй – в угловом доме по диагонали от филармонии. Нам предстояло по законам капитализма вступить в тяжелую конкурентную борьбу и, если не вы-играть, то хотя бы торговать на равных с ними.
И вот закипела работа. Появились два стареньких стола, такие же древние венские стулья. Едва стоявший на ножках третий стол кое-как привели в порядок, а ужасный вид его замаскировали одеялом, которое снимали в конце торговли и несли домой, чтобы укрываться. На этом столе появилось подобие витрины, подаренное хозяином бадеги – профессором, активно шефствовавшим над отцом. В углу за стойкой поставили этажерку с ведром воды для мытья посуды и примусом. На самом видном месте на стене повесили патент на право торговли – в рамке под стеклом, с большой румынской печатью, украшенной короной. На улице над входом укрепили большой щит с названием бадеги: нарисованным стаканом и куском колбасы.
На все организационные дела ушло несколько недель кропотливого труда всей семьи и жизни впроголодь.
И вот наш первый торговый день. Отец с Привоза привез бутылек цуйки – самогона из слив и канистру красного молдавского вина. Вместе с матерью мы принесли из кондитерской на Екатерининской большой противень с пирожными и хлеб. Колбасу купили на Новом базаре. Мы с матерью не удержались после многодневного поста не по своей воле и с удовольствием съели по аппетитному и пышному пирожному бизе, а отец выпил стаканчик цуйки – на удачу нашего дела.
Открываем жалюзи и ждем посетителей. Но никто к нам не идет. Проходит полчаса, час – никого. Мы в панике. В соседнем зале располагалась бильярдная с четырьмя большими столами, обтянутыми зеленым сукном. В бильярдной появились первые посетители, раздался стук шаров, слышный через тоненькую стенку, и азартные крики болельщиков. И вот первые покупатели – разгоряченные игрой и ободренные выигрышем игроки из бильярдной. Выпили по рюмке и с удивлением заметили, что цуйка крепче, чем у соседей.
– Как видно, здесь еще не научились разбавлять, – замечает один из посетителей.
– Пока не научились, надо обмывать выигрыш тут, – говорит второй.
До вечера нашими посетителями были только заядлые бильярдисты, маркеры да случайные прохожие. Не продали и трети товара. Но вот за окном раздался шум мощных моторов, и вдоль всего квартала выстроилась колонна больших грузовых машин с высокими бортами. На дне машин – большие мешки, скорее не мешки, а матрасы с рожью, а на мешках немецкие солдаты-отпускники, едущие на месяц домой, в Германию. В немецкой армии был заведен необычный для Красной Армии порядок. Один месяц в году положен отпуск домой, причем этот порядок соблюдался даже при отступлении немецкой военной машины под ударами Красной Армии.
В здании филармонии, а вернее, бывшей купеческой биржи, была урляупт-комендатура, т. е. комендатура отпускников. Немцев сгружали с машин, выстраивали на тротуаре под филармонией, делали перекличку, затем вели в столовую, располагавшуюся слева от ворот, затем на регистрацию и отдых в ожидании отправки на вокзал.
Под стенами здания комендатуры предприимчивые одесситы устраивали многолюдный базар, на котором шла торговля дефицитными для Германии продуктами. Основным товаром было подсолнечное масло, налитое в аккуратные жестяные бидончики. Но и тут не обходилось без привычного для Одессы жульничества. В большинство бидончиков было налито добротное масло, но кое-кто торговал бидончиками с двойным дном. Внизу на две трети была налита вода, герметически запаянная, а сверху ароматное подсолнечное масло. Доверчивые немцы покупали такие бидончики, а уже в Германии их фрау обнаруживали воду. На замечание, что это не честно, один из спекулянтов сказал, что это в счет репарации за отобранную у его матери в селе корову. Наверное, он был прав, так как не мог отомстить по-другому.
Замерзшие немцы повалили в нашу и близлежащие бадеги и, не жалея ненужные в Германии русские деньги, согревались чаем, вином и цуйкой, закусывая колбасой. Не прошло и часа, как весь товар был распродан с хорошей для нас прибылью. Бадега оправдывала себя.
На следующий день купили товара на все вырученные деньги. Один из немцев попросил подогреть вина, сказал: «Битте, махен глювайн» – «Пожалуйста, сделайте глинтвейн». Подогретое вино стало пользоваться повышенным спросом у замерзших немцев, а после того, как туда добавили гвоздику, корицу, сахар и мускатный орех, наши конкуренты из близлежащих бадег, торговавшие разбавленным вином, потерпели полное поражение.
Через неделю мы смогли выкупить из ломбарда заложенные вещи, а еще через три недели скопили небольшую сумму советских рублей, которая нас выручила в первые месяцы после освобождения.
Но фронт быстро приближался. Завсегдатаев в бильярдной становилось все меньше, а вскоре перевели куда-то в другой город немецкую отпускную комендатуру. В городе начались облавы на мужчин. Торговать дальше было опасно и невыгодно. Бадегу закрыли.
ПОСЕТИТЕЛИ БАДЕГИ
День за днем проходили будни нашей бадеги. Авторитет заведения повышался благодаря честной торговле и радушному отношению к посетителям, которые становились нашими завсегдатаями. Их можно разделить на несколько характерных групп. К первой следует отнести нескольких профессиональных игроков, проводивших в бильярдной все время от открытия и до закрытия. Это были мастера кия и бильярдного стола высшего класса. С утра, когда кроме них и маркеров никого не было в зале, они разыгрывали между собой несколько разминочных партий, причем каждый из них закладывал в лузы по несколько шаров подряд, прежде чем ход переходил к партнеру.
После этого они были нашими первыми посетителями, пропускавшими по маленькой, не переставая обсуждать перипетии очередной проведенной партии на зеленом сукне и зорко наблюдая за появлением в бильярдной фраера. Но вот в зал входит незнакомый посетитель. Мастера кия покидают бадегу и заходят в зал, начиная между собой партию. Но шары не летят в лузу, а, ударившись о борт, катятся по полу. Маркер с руганью подбирает их из углов зала. Фраер с пренебрежением смотрит на «незадачливых» игроков. Партия кое-как закончена, и один из «новичков» предлагает фраеру сыграть. Фраер легко вы-игрывает партию. «Новичок» разыгрывает роль обиженного и предлагает сыграть еще на небольшую денежную ставку. Опять проигрыш «новичка». Ставка удваивается. Фраер окрылен успехом. Партия идет за партией, ставки быстро растут, «новичок» проигрывает, нервничает, переживает, одалживает деньги у своих компаньонов. И вот уже нечем удвоить ставку. Все деньги выставлены на кон. И тут «новичок» снайперски укладывает шар за шаром в лузы. Партия сделана. Деньги из кармана фраера перешли в карман Мастера Кия.
Поделом тебе, залетный, не будешь на дурнячка обыгрывать «новичков». А мастера отправляются в нашу бадегу обмыть удачную игру.
Вторую группу составляли несколько воров-карманников, успешно обчищавших карманы немецких отпускников и многочисленных спекулянтов. Это были виртуозы своего ремесла, никогда не попадавшиеся и всегда оказывавшиеся с хорошей добычей. Работали они бригадой, все вместе. Вот на руке жертвы блеснули хорошие часы. Несколько человек окружают жертву, толкают на нее оказавшихся рядом, создают давку, невзначай хватают за правую руку и сдавливают или выворачивают ее. Все внимание жертвы обращено на высвобождение правой зажатой руки. А в это время с левой руки часы переходят в карман вора. «Бока сбиты», что означает на блатном языке «часы успешно сняты».
Так же исчезают бумажники из боковых карманов пальто или задних карманов брюк. А если жертва начинает разборку, то вся банда бросается на него. В руках сверкает бритва, и раздается грозное «попишу, гад», и жертве уже не до разборки. С немцами «работали» чисто и не попадались.
Третью группу составляли спекулянты, пропускавшие по маленькой и в основном подкреплявшиеся колбасой в ожидании прибытия немецкого каравана машин с солдатами-отпускниками.
Следующую, самую интересную и загадочную группу составляли несколько парней явно призывного возраста. Возглавлял ее Жорка-Цыган и его друг и помощник Бурдя.
Цыган – высокий, стройный, смуглый, восточного типа парень, всегда элегантно одетый, с хорошими манерами, свободно владеющий немецким и румынским языками, в возрасте до 28 лет.
В бильярдной и в бадеге появлялся после полудня в сопровождении Бурди. Бурдя, всегда сопровождавший Цыгана и выполнявший его команды, могучего сложения, спортивного вида, лет 20, немногословный, стремительный в движениях. Вокруг них обычно было еще несколько парней помоложе, приходивших и уходивших после разговоров с Бурдей и Цыганом. В бильярдной Цыган играл наравне с мастерами, но делал это без азарта, а как бы между прочим, убивая время. Воры и спекулянты относились к нему с уважением и беспрекословно выполняли все его указания.
Бригада карманников, прежде чем подкинуть под стены биржи-урляуп комендатуры лишенные денег бумажники немцев-отпускников, приносила их Жоре. Жора в дальнем углу бильярдной внимательно рассматривал документы немцев, содержавшиеся в бумажниках, делал какие-то выписки из них и возвращал их ворам.
Когда бадега заполнялась немцами, согревавшимися очень популярным у них горячим глинтвейном, Жора появлялся в бадеге. Взяв стакан вина, он как бы невзначай завязывал с немцами беседы, расспрашивал, откуда они прибыли, называл имя какого-то несуществующего немца-приятеля из такой-то воинской части, якобы бывшей на том же участке фронта, и спрашивал, не знают ли они что-нибудь о его судьбе. Подвыпившие немцы обычно говорили, что они не из этой части, а из другой, и называли ее номер и поэтому ничего не знают о Жорином приятеле. А Жора, собрав за вечер достаточное количество сведений, составлял, как видно, донесение о дислокации немецких частей в районе, откуда прибыли отпускники.
Жора или кто-нибудь из его компании иногда шел по пути с нами, когда после закрытия бадеги мы отправлялись домой. Расставшись с нами у ворот, ребята по лестнице в конце улицы спускались к порту. Иногда я видел кого-нибудь из них влезающими или вылезающими из развалки по Польскому спуску, недалеко Порт-клуба.
Отец как-то спросил: «Что в этой развалке?» Жора ответил: «Там вход в нашу катакомбу».
Последнюю, наиболее многолюдную и прибыльную группу наших посетителей, составляли немцы-отпускники. Бадега была заполнена ими от прибытия машин до самого закрытия. Но и после опускания жалюзи, что обозначало закрытие, немцы не спешили уйти в комендатуру.
Через комендатуру отправляли рядовой состав, офицеры в отпуск ехали каким-то другим путем. У подвыпивших и согревшихся после холодной дороги немцев появлялось желание высказать все, что накопилось в душе после ужасов пребывания на передовой. В большинстве это были простые люди, мобилизованные на фронт. Шелуха геббельсовской пропаганды осыпалась с них под ударами Красной Армии. Они кормили вшей в окопах, каждый день теряли друзей убитыми и ранеными, испытали на себе все ужасы войны и часто можно было услышать становившееся крылатым среди солдат выражение: «Кригист шайзе» – Война дерьмо». Как наибольшую драгоценность, они извлекали из бумажников фотографии своих фрау и киндер и с упоением рассказывали о своих семьях, встреча с которыми им предстояла.
– Нах хаузе, нах хаузе, – с радостью повторяли они.
Запомнился австриец из Вены, хорошенько подвыпивший и обладавший приятным голосом. Пока были другие немцы, он развлекал всех, распевая мелодии Штрауса. А когда остался один и выпил еще пару рюмок цуйки, рассказал свою историю. Он не отпускник, а дезертир. Едет домой в Вену, чтоб там скрыться и переждать эту ужасную войну, от которой ему удалось удрать. Их воинская часть разбита. Его друг и однополчанин тоже из Вены, должен был ехать в отпуск, но погиб. Он забрал документы друга и его отпускной билет и под его именем едет домой. После морозов наступило потепление, рассказывал он, дороги стали непроходимыми. Приходилось идти по колено и выше в грязи. Сапоги вязнут в грязи. Невозможно переставить ноги, а русские наступают, им все нипочем. Мы потеряли всю технику, шли пешком по этой ужасной грязи. «Аллее фелереи!» – «Все потеряно», – без конца повторял он, – «Криг ист шайзе!»
Добрался ли ты в свою прекрасную Вену, занесенный ужасным ветром войны и ставший не по своей воле солдатом вермахта, камарад?..
Добавить комментарий