Свершилось - те, кто долгие годы Советской власти считались на родине «врагами», «предателями», «невозвращенцами», кто, родившись заграницей или будучи увезенным в младенчестве, жил с мечтой когда-нибудь увидеть «свободную Россию», обрели возможность и приехать в страну, и беспрепятственно прийти к русскому читателю. Час пробил. Время сместилось. Если бы это смещение произошло несколько раньше, скажем, сразу после войны, так чтобы не было драматических послевоенных лет сталинского режима, в Россию, без сомнения, вернулись бы тысячи и тысячи ее сынов и дочерей - «хлебнувших лиха» на оккупированной территории, в немецком плену, в концлагерях и лагерях для перемещенных лиц, - однако не сломленных, духовно просветленных, постигших в своих скитаниях нечто такое, что впоследствии давало им силы для жизни.
А скитания были такие, что и не поверишь. Вообще эта книга преподносит факты, о которых мы не знали, не слыхали, не догадывались. Поколение, чьи голоса звучат на ее страницах, о себе не заявляло. Для меня судьба этих людей вдвойне интересна: они из поколения моих родителей, родившихся в 22-23-м годах прошлого (уже прошлого!) века. Мальчики этого года рождения почти все были «повыбиты железом»; отцу повезло - он с войны вернулся. Мама, в июне 1941 закончившая десятилетку в волжском городе Калинине (Тверь), куда уже осенью придут фашисты, эвакуировалась с родителями в Среднюю Азию, во Фрунзе (ныне Бишкек). Там закончила медицинский институт и, возвратившись после войны в Калинин, вышла замуж за сверстника - молодого военного, снимавшего угол в их доме.
Судьбы, о которых поведано в книге, складывались иначе. Многие из ее героев были детьми первой волны русской эмиграции и родились в Чехии, Югославии, странах Балтии. Были и родившиеся на Украине, в Белоруссии, в местах, подвергшихся скорой немецкой оккупации. Коллизии, приведшие людей на территорию Германии (а почти все авторы-рассказчики в конце войны так или иначе оказались там), - разные. Бежали от сталинской расправы, понимая, что жившим «под немцами» пощады не будет, огромное число мирного населения было угнано на работы - Рейху не хватало рабочих рук; на немецкой земле остались миллионы военнопленных (1), чудом выжившие узники концлагерей, а также те, кто спасался от возникающих в Европе коммунистических режимов.
 |
Самые первые страницы этой толстой книги рассказывают о «жизни в изгнании». Пронзительно и горько звучит изгнанническая нота в рижских воспоминаниях Евгении Жиглевич; убийственная деталь - «нераспакованный чемодан» под кроватью одной из тетушек. Ждала наивная душа скорейшего возвращения в родной Псков. Не привелось. Не оттого ли, будучи православным, отец Жени в Риге ходил в синагогу слушать кантора?.. ибо «ничто так не передает скорби человеческой, оставленности человека в мире и неизбывности его тоски, как царственное завывание кантора». В 20-м веке, подобно евреям, огромный пласт русских был обречен на скитания и поиски пристанища. С началом войны ситуация стала еще катастрофичнее.
Кто больше всех страдает при катастрофах? Дети. «Страшное детство» - называется отрывок из воспоминаний «приемной» сестры Людмилы Оболенской-Флам, Таисии Джолли. Пятилетняя девочка из Полоцка, разлученная с матерью, в числе трех тысяч детей попавшая в страшный лагерь Саласпилс, была спасена русской семьей и вместе с нею прошла все этапы изгнания: Германия, Марокко, Соединенные Штаты. Вольно или невольно, но через всю книгу тянется мотив «милосердного самарянина», совершающего человечный поступок и тем самым нарушающего неумолимую поступь зла. Семья Черновых не обязана была спасать обреченную на смерть сироту в условиях, когда под угрозой были их собственные жизни. Но ребенка взяли из лагеря, выходили и пригрели. Злу был нанесен удар.
Тася запомнила, что в лагере, когда она больная, без сознания, лежала на нарах, ее укрыл одеялом молодой немецкий солдат; он же потом отнес ее в больницу. Дважды спас ей жизнь тот, кого она укусила, когда он хотел ее погладить. Опять подножка злу. Сергей Голлербах в своей книге «Свет прямой и отраженный» с благодарностью вспоминает пожилого немца - тот помог пареньку-художнику уехать в Америку. Глеб Рар описывает, как немец-конвоир спас его в поезде от выстрела другого конвоира, эсэсовца-садиста. Цепь добра, ручеек милосердия, подтачивающий твердыни злобы, ненависти, людоедства. Таисия Джолли, выйдя в Америке замуж и родив детей, стала опекать семью вьетнамских беженцев, с которыми в результате породнилась ее собственная семья.
Некоторая часть русских эмигрантов, вынесенных военной непогодой в Германию, по окончании войны нашла приют в Доме «Милосердный самарянин», под крылом отца Александра Киселева и его матушки. Но прежде чем говорить об этой странице эмигрантской истории, хочу остановиться на ранее не публиковавшихся воспоминаниях Глеба Рара «По этапам третьего Рейха», приоткрывающих малоизвестные факты истории.
В 1944 году попав в гестаповскую тюрьму, двадцатидвухлетний Глеб Рар услышал от своего молодого сокамерника: «Я немецкий коммунист». Ответил ему Глеб с тою же прямотой: «А я - русский антикоммунист». Что же это за антикоммунист, который очутился в тюрьме гестапо? Глеб Рар был членом партии НТС (Народно-Трудовой Союз), ставившей своей целью свержение коммунистического режима в России. Слышали вы о такой? Я - нет. Как я поняла из воспоминаний Рара и его единомышленников (а среди авторов книги их много), в партию вступала горячая молодежь, воспитанная на русских духовных ценностях, активно исповедующая православие, жаждущая положить жизнь за освобождение Отечества от большевистской заразы. Еще до войны четверо заброшенных на территорию СССР диверсантов-пропагандистов были пойманы и казнены. От подобных крайних акций пришлось отказаться. Но впоследствии, в годы холодной войны, молодые члены партии приняли участие в работе антикоммунистических печатных органов (газета «Посев», журнал «Грани») и радиостанций («Свобода», «Голос Америки»), служа той же «освободительной» идее. После распада СССР и краха коммунистического режима те из бывших энтээсовцев, кто дожил до этих долгожданных событий, получили возможность не только приехать в Россию, но и помочь ей в некоторых начинаниях, о чем еще предстоит рассказать.
Но вернемся к воспоминаниям Рара. Почему гестаповцы посадили в тюрьму «русского антикоммуниста»? Оказывается, к концу войны членов НТС преследовали и уничтожали как с той, советской, так и с этой, немецкой, стороны из-за их обоюдоострого призыва «добивать Гитлера и поскорее браться за Сталина». Стремление обратить оружие против сталинского режима сближало членов НТС с генералом Власовым, чью миссию и, соответственно, армию они воспринимали как освободительную. Отец Александр Киселев, создавший в Берлине убежище для русских семей, Дом «Милосердный самарянин», был духовником Власова. Еще одна информация к «нелинейному» размышлению.
Хождение по мукам, выпавшее Глебу Рару, побывавшему в Заксенхаузене, Бухенвальде и Дахау, можно было выдержать, как мне кажется, только будучи очень верующим человеком. Алюминиевый крестик, выпиленный в лагере заключенным-сербом и заменивший отобранный крестильный, рассказчик просит положить с собой в могилу. Да и вообще все, что происходило в продувных лагерных бараках и в рабочей зоне, - тиф, голод, издевательства надзирателей, нескончаемая и бесполезная работа (производимые крылья и шасси самолетов были уже никому не нужны), воспринимается не столько как жизнь, сколько как житие. Житие юного страстотерпца Глеба, многажды чудесно спасаемого от казалось бы неизбежной смерти. Незадолго до полного освобождения его спас черный американский военврач, протянув больному сыпняком таблетку витамина С.
Не могу не процитировать рассказ Рара о Пасхе 1945-го года в Дахау:
«В день Светлого Христова Воскресения, 6 мая 1945 года, те из духовенства, кто еще мог стоять на ногах, пришли в барак №26. Греческого архимандрита Мелетия (Галанопуло) принесли на носилках. Несколько священников и единственный диакон надели свои самодельные епатрахили и орарь. Разбились на два клироса, сербский и греческий, и начали служить пасхальную утреню: наизусть, не имея на руках ни нот, ни текста. Пели попеременно сербы и греки. Апостол - наизусть. Евангелие - наизусть. А в конце молодой греческий монах наизусть произнес «Слово огласительное» святого Иоанна Златоуста. Говорил с таким подъемом и воодушевлением, как, вероятно, впервые произнес некогда свое «Слово» сам святитель Иоанн в соборе Святой Софии в Константинополе».
Не случайно и другие авторы описывают сходные благодарственные богослужения в самых разных, порой экзотических местах - как уже говорилось, именно вера не давала этим людям сломаться в испытаниях.
Вот чисто сказочный сюжет и, поскольку автор немец по крови (Ростислав Шульц), то приходят в голову «сказки братьев Гримм». Отец Ростислава, с началом войны призванный в армию, в 1942 году вернулся в родной Киев с незнакомым бритым человеком, как оказалось, евреем. Тот спас старшему Шульцу жизнь, предупредив об опасности: отряд попал в окружение, и партийцы ночью постановили застрелить носителя немецкой фамилии, дабы не выдал их «своим».
Двое топали до Киева 600 километров. Геннадий Шульц посоветовал другу, светлоглазому жгучему брюнету, сбрить волосы и выдавать себя за обрусевшего немца. Иначе он неминуемо бы присоединился к тем 35 тысячам, что уже лежали в Бабьем Яру...
Драматичнейшая страница послевоенной истории - насильственная репатриация русских эмигрантов, проживавших до Второй мировой войны на территории СССР. Именно к такому - гибельному для русских - соглашению пришли союзники на Ялтинской конференции под давлением Сталина. В результате - тысячи убитых, замученных в советских лагерях из числа вернувшихся, и несказанная радость тех, кто сумел обманом, хитростью, благодаря везению перейти в категорию «ди-пи», перемещенных лиц, и остаться в немецких беженских лагерях. Дикие, чудовищные, порой трагикомические истории...
Вероника Гашурова: (в церкви столпились «старые» и «новые» эмигранты, подлежащие выдаче). «Мы все... все люди в церкви - схватились за руки крепко и плотно. Получилась сплошная цепь - все соединились вместе, и старые и новые эмигранты:
- Никого не выдадим, никого не отдадим!
Людей колыхало как волны, так как стали вырывать человека за человеком из цепи. Солдаты одолевали, били прикладами. Священнику выбили зубы. Когда вытолкнули меня, я обернулась на церковь и увидела, что иконостас шатался в разные стороны, в алтаре были люди и солдаты, посредине церкви лежали два человека. Потом оказалось - они отравились. Кто-то лез в окно - в него выстрелил солдат. Бросали детей через окна в латышский лагерь - балтийцы не подлежали выдаче...».
Татьяна Лопухина-Родзянко: (в 1945 году проверка документов русскими пограничниками)
«Наш американец подал списки, написанные по-английски. Пограничник явно ничего не понял, помимо имен. Он обратился ко всем пассажирам грузовиков, ища себе переводчика:
- Эй, кто-нибудь говорит по-русски?
Но в ответ ему было гробовое молчание, а через минуту раздался ответный вопрос с несколько славянским акцентом:
- Парле ву франсе?
Пограничник не стал добиваться дальнейших разъяснений и пропустил наши грузовики. Как только грузовики оказались в английской зоне, пассажиры заулыбались и заговорили громко... по-русски».
Георгий Ависов:
«... началась кровопролитная погрузка «репатриантов» по спискам, подготовленным комиссиями. Люди начали вскрывать себе вены, вешаться и выбрасываться из окон верхних этажей здания. Мы с мамой выпрыгнули через окно гимнастического зала...».
Георгий Вербицкий рассказывает о предательстве англичан, хитростью заманивших командный состав 50-тысячного Казачьего стана на совещание о будущем расселении. Совещания, однако, не было - все офицеры, а затем и простые казаки были выданы Советам. По словам рассказчика, вера «в честь и слово английского офицера» стоила казакам (и в частности, его отцу) многих лет сталинских лагерей, а то и жизни.
Спасшиеся от репатриации «новые» эмигранты и не подлежащие ей «старые» получили возможность перевести дыхание. В воспоминаниях Асты Аристовой описан один из наиболее благоустроенных беженских лагерей в Германии Гангхоферзидлунг. Из домов, обсаженных фруктовыми деревьями, с прилегающими к ним цветочными лужайками и альпийскими садами, выселили немцев и поселили в них беженцев. И куда девались цветники и альпийские сады! Заборы и деревья пошли на растопку, в садах появились грядки с овощами. Рассказчица пишет: «Вид у лагеря стал неопрятный, и немцы с грустью и негодованием смотрели на свои бывшие цветники и еще раз убеждались в «варварстве» иностранцев».
Что сказать? Оголодавшим и промерзшим людям не до сохранения красоты. Но есть в наблюдении А.Аристовой и сермяжная правда. «Иностранцам» - а, наверное, в большинстве это были русские - не легко даются поддержание чистоты и порядка, устройство красивого, удобного быта, кропотливый и педантичный уход за своим «цветником». Нация сильна другим. Обитатели Дома «Милосердный самарянин» пронесли через жизнь уроки нравственности и человечности, полученные от четы Киселевых, директора гимназии, бывшего москвича, искусствоведа Ильинского, доктора Петра Раевского и многих-многих других учителей.
О доме № 5 по одной из улиц Мюнхена, где помещались русская гимназия, детский сад и амбулатория, иконописная мастерская, отделы социальной помощи и внешкольной работы с молодежью, издательство и книжный магазин, пишут Людмила Оболенская-Флам, Ольга Раевская-Хьюз, Татьяна Лопухина-Родзянко, Владимир Тремль... В полуразрушенном помещении, которое летом 1945-го начали расчищать и обустраивать, чудесным образом была найдена бумажная иконка Серафима Саровского, ставшего с того момента духовным покровителем Дома.
Воспитанница этого «Ноева Ковчега» семнадцатилетняя Люся Чернова (впоследствии Оболенская-Флам) на всю жизнь запомнила исполненный скаутами монтаж «Трагедия России», составленный ее соучеником Виктором Тремлем на основе стихов и песен революционных лет. Любопытно, что пионеркой, учась в советской школе, я тоже участвовала в похожих монтажах. Правда, история России в устах мюнхенских скаутов и советских пионеров звучала по-разному. У них - была трагедия, у нас - полная и окончательная победа... Время внесло и продолжает вносить свои поправки в оценку русской революции. Но то, что тогда случилась величайшая трагедия, - сейчас уже несомненно.
В 1995 году, через 50 лет после основания в Мюнхене «Русского Дома», его воспитанники снова встретятся - в Америке. Впрочем, до этой нью-йоркской встречи было еще много всякого. И поскольку мы хотим проследить все этапы в судьбе поколения, нельзя не упомянуть таких экзотических остановок, как Марокко, Аргентина и Бразилия, Канада и Австралия и особенно необитаемый остров Тубабао на Филиппинах. В 1947-49 гг. в обстановке, когда беженские лагеря постепенно исчезали и возникало кольцо просоветских режимов, «ди-пи» приходилось искать место для проживания. Огромная часть эмигрантов устремилась в Америку. Для многих транзитным пунктом на пути в Новый свет стало Марокко. Поселились в заброшенном, бывшем итальянском поселке Бурназель на окраине Касабланки. И вот этот Бурназель через какое-то время стал русским поселком, оазисом русской культуры и языка в Северной Африке.
Ирина Короленко:
«... у нас появилась своя бурназельская церковь... была русская лавочка, повсюду бегали русские детишки, приходили ко мне послушать сказки... Я вела сборы скаутов и малышей (волчат и белочек). Некоторые родители привозили своих детей на сборы из Касабланки. Приезжали из Касабланки и хористы на спевки, которые проводил живший в Бурназеле замечательный регент Евгений Иванович Евец. Его хор пел на всех церковных службах в Касабланке и Бурназеле. Кроме того, время от времени хор давал свои собственные концерты духовной и светской музыки в Касабланке, Рабате и других городах Марокко...».
Поразило меня, что Ирина Короленко, рассказавшая в своих воспоминаниях в числе прочего и о летних лагерях, устраиваемых в Марокко бывшими мюнхенскими скаутами, после перестройки была приглашена в Россию... для организации скаутских лагерей.
Южная Америка... Бразилия... Аргентина... В альманахе «Побережье» недавно были опубликованы любопытные материалы ныне покойного архивиста-исследователя Эдуарда Штейна о спектакле в Рио-де-Жанейро, сыгранном русскими колонистами в 1957 году в благотворительных целях. Исполнялись «Петербургские зимы» Иванова, и весь сбор шел в пользу бедствующих в Париже Георгия Иванова и Ирины Одоевцевой (2).
Материал Татьяны Плищенко из сборника, о котором пишу, посвящен русской колонии в Аргентине. И опять удивительное! Рассказывается о любительском театральном спектакле 1959 года - ставили «На бойком месте» А.Н.Островского. В спектакле участвовал внук генерала П.Н.Краснова. Здоровье Николая Краснова было подорвано сталинским лагерем - отбиты почки, выбиты зубы; на сцене Буэнос-Айреса «в разгар пьесы, при открытом занавесе Коля упал и тут же на глазах у всех скончался от разрыва сердца».
Большая и интересная тема «китайского изгнания» осталась бы целиком за границами книги, если бы не очерк Никиты Моравского «Тубабао». Харбин, Шанхай - не чужие названия для знающих о путях русской эмиграции. В 1949 году пять тысяч беженцев, преимущественно русских, спасаясь от китайского коммунизма, были вывезены на филиппинский остров Тубабао, где прожили два года. Два года в непроходимых джунглях, практически на необитаемом острове, «где не было ни жилья, ни дорог, ни кухонь, ни туалетов, ни душей, ни электричества, ни достаточного запаса питьевой воды, ни других необходимых для нормального существования условий». Все эти условия создавались собственными руками и, когда рассматриваешь фотографии тамошней жизни, например, «свадьбу в джунглях», видишь, что на невесте не лианы, а подвенечное платье, на женихе костюм, а не набедренная повязка, и окружены они очень прилично одетой группой «шаферов» и «дружек», позирующих на фоне православного храма.
Обустроив быт, взялись за культуру: спектакли на «Красной площади» среди тропической растительности, выступления оркестра, доклады и лекции, а еще выпуск 5 «ротаторных» газет, среди коих была официальная «Тубабао знает» и юмористическая «Тубабао не знает». Даже на корабле, в 1951-м году вывозившем беженцев с затерянного острова - в Сан-Франциско, издавалась газета «Наш вестник». В ее последнем - пятнадцатом - номере были помещены стихи, где выражалась надежда,
Что теперь наконец мы найдем
За бескрайностью вод океана
Тихий угол и труд,
И свободу,
И утраченный нами покой.
В Америке многое из вымечтанного сбылось. Но прежде чем коснуться «американской» темы в жизни русских эмигрантов военного поколения, хочу рассказать об одной судьбе, сильно выбивающейся из ряда.
(1) По советским данным, приведенным Георгием Вербицким, потери СССР военнопленными составили более 4 млн. человек.
(2) На этот спектакль Иванов прислал из Парижа 50 экземпляров машинописных книг со стихами - своими и своей подруги; Штейн считает, что сборник содержит последние, то есть «канонические» редакции ряда стихотворений (Побережье. №14, Филадельфия, 2005).
Добавить комментарий