От меня ушли глаза!

«От меня ушли глаза!» — осознал я поутру. Подо мной скрипела койка, а в спине хрустели позвонки, и обессиленные руки не отрывались от промятого матраса. Мне было больно размыкать налитые истомой веки, а неприятная хандра, игравшая под кожей, цепями сковывала тело. Я точно был в постели, но видел уличную грязь — она ручьилась по тротуарной плитке. Навстречу мне шагали люди, чья обувь, должно быть, в ясный день отталкивала солнечные блики, но теперь за серыми подтёками скрывался слой аморализма.

Меня окатывали брызги из-под колёс несущихся машин. Мерещились бессменная мозглость и колющий сквозняк, хотя я ничего не чувствовал. Снизу виделись драные высотки, проржавелые столбы и скукоженные тени, спешившие навстречу старости. Они не замечали ни тех, кто двигался на них, ни меня, едва не наступали на глаза. Били по экранам телефонов пальцами, раскрывали рты, изображая злобу и нелюбовь ко всему живому и слепо маршируя под аккомпанемент общественных повадок. Улицы полнились исполинами, за спинами которых возвышалась целая империя, тонущая в тумане.

Я воспринимал себя жуком, ведомым устрашающей фантазией. Она испепеляла мои мысли, проникала кислотой в нутро, терзала, но не умертвляла. Будто мучила, показывая мир с анафемского ракурса как через осколок мутного стекла. Меня едва не погубили птицы, клевавшие зёрна сердобольных убийц. Перед глазами росли перекрёстки, кишащие диким зверьём. По сторонам ютились никлые берёзы, терявшие позлащённые лики за шквалом ветра, в нахальстве уносившем улыбку тепла. Над головой рыдало небо.

И пусть я видел иллюзорную волю, но в тот же миг внимал хрипу холодильника. В углу бормотал телевизор, вещал о законах и запретах. Его я никогда не выключал: мне важно знать, что происходит в мире. Однако в эти минуты было не до новостей. О боже, и снова за стеной на незнакомом языке бранились иностранцы, а семеро их детей визжали сиренами. Программа по обеднению наших ценностей в действии. Я всегда поднимал руку за удобный космополитизм. Являл себя сторонником скреп и любви к нациям, важным правительству. Нельзя выражать открытую ненависть к тем, кто ищет выгоду. Они на верном пути к развитию своего миропорядка. О чём я вообще?

Кошмар окутал мою дрянную тушку, занозой влез под ноготь. Почему же так с глазами получилось? Или мне всё это снилось? Ущипнув себя два раза, я убедился, что не сплю. Схватил телефон и в душевной слабости по памяти набрал номер участкового. Дождался голоса с той стороны и удручённым тоном произнёс: «От меня ушли глаза!» В ответ услышал только смех. Не просто смех, а хохот, выбивающий из сердца доверие к хранителям порядка. Человек, не знавший горя хлеще моего, не способен понимать. Он лишь советовал мне обратиться в «дурку». Так и плюнул в трубку: «Мужик, тебе бы в дурку не мешало!»

Остервенение мотало нервы. Хотелось выругаться отборным матом, да выражаться не позволяла совесть. Мной управляло состояние похмельной низости, то вольное чутьё всеобщего внимания с утра. Однако ватным телом я находился в комнате один, пока глаза предательски бежали прочь. Они уворачивались от подошв ребяческих кроссовок, ускользали из-под женских каблуков. Я видел раскалённый гнев, наливший щёки встречных краснотой, и мчался в чёртову неясность, а голова тем временем выискивала помощь.

Были бы у меня друзья, так позвонил бы одному из них. Печально прожигать часы в неизмеримом одиночестве, молясь на вести из радио и телевизора. Но то мне было дороже, чем кучка неинтересных мнений, отличных от моих. Я сторонник правды и поддерживаю тех, кто следует моей дорогой.

Веки ныли в неистовстве, я всё ещё не мог раскрыть их. Ужас происходящего угнетал меня, но вера не оставляла. «Глаза обязательно вернутся!» — падало с губ всякий раз, когда перед ними открывалась пасть — кошачья, собачья, крысиная — или большой паук проползал мимо. Нащупав на прикроватной тумбочке газету, я взял её и по привычке распахнул. Был бы рад почитать, но не в этот раз.

Вместо газетных шапок я созерцал довольных в коньячной усладе подвыпивших интеллигентов. Они местились на дворовых лавочках, на детских площадках и на обочинах слякотных тротуаров. Мне виделись остановочные павильоны, сплошь улепленные рекламой и объявлениями гражданской нужды. Люди в строгой одежде срывали листовки, на которых красовались серые, охмурённые пороками лица под грифом «Их разыскивает полиция». А впереди те же самые лица с листовок стояли в живую шеренгу, и их награждали медалями. За ними в песочнице дети играли с боевыми гранатами, а их родители, клеймённые символикой военного мира, с кулаками бросались на не согласное с навязанным мнением быдло. И, скажу так, правильно делали! Нужно взращивать поколение, готовое стать удобрением для своей земли, а не продажной моделью с лощёной мечтой о безбедной старости на окраине света.

Глаза налились восторгом при виде воздушных шаров и парадных костюмов. Градоначальница в окружении свиты разрезала красную ленту, подарив горожанам долгожданный контейнер для мусора. Рядом галками скакали и весело били в ладоши чиновники, пока мэр самовлюблённо сверкала улыбкой на камеры. И прекрасная ведь новость, достойная первой полосы в еженедельной газете, главредом которой я значусь. Оцените шик заголовка: «Мы стали ближе к отходам!» Лаконичнее не придумать.

Ах, как мне тошно быть здесь, пока там происходит такое! Люди в погонах разливают в стаканы спиртное, а за их широкими спинами обглоданные люциферовой страстью маргиналы бесстрашно воруют сердца обывателей, воспевая антивоенные лозунги. Ничего, и на них найдётся управа! Вот чипируют каждого, и никто не уйдёт от ответа. Мне доводилось об этом читать и, признаюсь, я в первых рядах отдам свою душу за это благое введение.

Я жил новостями прошлого, комментариями пусть наивных, но умных, подобно мне, людей. Они дарили надежду на то, что гуманизм исправен, а страна под нимбом превосходства есть крепость истины. По-другому никак! Тому громогласные подтверждения из теледебатов. Ох, кольнуло в ухе! Знакомо. Было позавчера похожее с глазами за прочтением великой книги. Классика, как говорят. Правда, имени автора не помню, но я уверен, оно не так уж важно. Тот неуч двести лет назад перевёл бумагу зря, излил какие-то там мысли, которым грош цена. Вот бездарь, заставил нынешних сидельцев депутатских кресел переписывать книгу за него. И замечательно! Они-то написали всё как есть, правильный посыл вложили, подарили мозгу праздник, а глаза залили мёдом. Такое я приветствую! Жаль, некоторым невдомёк. Для них же наши слуги и стараются, облегчают жизнь и новыми законами убивают беззаконие.

Главное, что я приспешник справедливости и почитатель чистоты своей истории. Не той, лживой, по которой меня силком тянули раньше и заставляли знать как собственное имя. Теперь я отличаю фальшь от бреда, кормившего нас столько лет. И никто меня не сможет разуверить в существовании беды извне. Она совсем близка. Мне так сказали! Я так же в репортаже написал!

Что же делать? Как вернуть глаза? Мне они необходимы! Иначе крах, карьера великолепного редактора, журналиста и писателя растает. И позвонить-то некому... Коллеги по работе не особо-то сговорчивы, они бедны на откровенные слова и не богаты на фантазию, меня обходят стороной. Так, бледными фигурами отрабатывают зарплату. Не то что я — воином пера борюсь за каждую копейку, отмывая памятники патриотизму от помёта. Через мои глаза проходят все оклеветанные потными агентами статьи. Кто же, как не я, будет править их в угоду нуждам беспомощного сброда? Лишь мне дозволено печатать всё как есть, рассказывать о нахальных мордах, решивших пасть свою разинуть на величие народа. Я знакомлю всех и каждого с наглецами, переплывающими реку жизни вброд, в то время как остальные тонут за идею. Мне нужны глаза. Как же я без них теперь?

Я, кажется, увидел надпись на асфальте: «Досуг». Какой там номер? Прекрасно! Прекрасно, что сегодня можно продиктовать цифры прямо в телефон. Это ль не заслуга наших программистов, лучших в мире. Тех, оставшихся умельцев, не променявших родину на забугорные подачки. Гениев, в любой момент готовых сменить компьютер на оружие и пожертвовать собой во благо чистых рукавов законописцев.

В трубке прозвучал амурный голос женщины. Она поинтересовалась, какой досуг меня интересует, а я ей грубо отчеканил: «Ещё успею отдохнуть! Мне б глаза свои вернуть!» Она игриво посмеялась и добавила, что растопит мою грусть, как только я переведу ей деньги. Молодец! Знает цену делу, одобряю. Готов хоть вдвое больше заплатить, лишь бы она взялась за непосильную задачу.

Деньги я отправил. Перезвонил прекрасной леди. Странно, не ответила. Наверное, не слышала или забот по горло. Мне знакомо. Когда дедлайн горит, а под больными пальцами трещит клавиатура, никого не хочешь видеть, презираешь телефон. Перед лицом пылает жёлтым маркером статья, в ушах стрекочут часы, а за окном давно упала ночь. Сердце скачет, мозг закипает, невежды в социальных сетях донимают. И каждому неверу нужно ответить, указать ему путь, обругать, на уши честное слово повесить.

Вот зараза! Мои глаза уже у кромки леса. Позади высотный город, спрятанный за дымкой ядерных начал. Я бежал по ухабистой дорожке, миновал мусорные горы, едва ли не спотыкался о стекляшки, засеявшие хвойную гущу. Сплавляясь по осклизлым ручьям, видел дно, до которого можно дотронуться. И пытался, но лишь разводил рукой спёртый воздух плесневой комнаты.

Мне было больно касаться лица, век, за которыми теперь мертвела безвестность. В ушах снова кольнуло. Так-так, по телевизору новости, не увижу их, так послушаю. Они мне поведают, каких высот добились наши управленцы. Похвально! За ними я как за горой.

А это что? На макушку упала капля, как смачный плевок. Вновь крыша протекает. Ничего, к зиме подлатают, я им деньги за это плачу. А сейчас потерплю. Африка, вон, терпит, страдает, но выживает. Не понимаю я гневных бездарей, размышляющих о личной выгоде и безутешном комфорте. Умные люди в интервью заявляют, что счастье не в этом. Им уж виднее, ведь они все силы бросают в работу, в дела и заботу о нас. Я постоянно об этом пишу, поучаю других, но в ответ получаю порывы злобы.

В окно сочилась уличная вонь. Запах с очистных сооружений, нещадно травящий лёгкие. Сколько раз мы с горожанами поднимали сей вопрос, а ответ всегда один: «Граждане и гражданки, воздух чист и не опасен! Дышите на здоровье!» Я покорно сглатывал слова утех, доверяя тяжёлым вздохам говоривших. Другие прыгали с петициями об отставке мэра. Дураки! Им правду говорят, а они готовы свергнуть власть, сменив её на сумасшедших незнакомцев. Те, что есть, клятв ещё не сдержали. Они твердят: вот-вот наступит время, и вознесёмся в рай, а остальные пусть гниют в аду. Я с умными башками солидарен, готов хоть каждого расцеловать, да только не могу поймать. То за закрытыми дверями о чём-то шелестят губами, то на Мальдивах валерьянку пьют, корпя над судьбами рабочего класса.

Не заболел ли я, часом? Озноб колотил, будоражил сознание. В хвором припадке мне казалось, словно хаос поглотил моё дряблое сердце. Оно билось молотом, в стервозной пляске рвалось наружу. Липкая кожа в страхе сжималась, когда перед глазами сухими пучками мелькала трава. Она будто хлестала по лицу, заставляла ёжиться и тихо ругаться. За каменистым бугром появилась изба. В глазах она отражалась безграничным поместьем, обиталищем великана, но в реальности лесничего, совершенно обычного старика, бдящего за покоем дремотной глуши. Он незыблемой фигурой стоял на крыльце, держа за плечом что-то похожее на ружьё.

Меня насторожил его вид. Старик будто бы ждал меня, вернее, то, что от меня сбежало. Но глаза решили обойти чужака стороной, опасливо наблюдая за сердитыми чертами лесника. Он вытащил из-за спины оружие и прицелился. Я испугался и в оторопи дал дёру. По бокам взрывалась земля, серая почва крупой осыпала меня, но тело того не чувствовало. Пыль застила обзор, пока я в спешке уматывал от негодяя.

Господи, за что же мне такое наказание? Может, меня проклял кто? Но кто? Я в жизни мухи не обидел. В неделю дважды церковь посещаю, молитву перед сном читаю. В квартире все углы святой водой залил и ползарплаты в ящик для пожертвований спустил. Таких, как я, должны боготворить, лелеять, утешать, а не проклинать… Ох, чуть не забыл, как соседка, баба Глаша, при мне гневила наше доброе правительство, а я… как я мог пройти мимо? Ну и вступил с ней в перепалку. Чуть было не ударил бабку. Скандалом я не ограничусь, донесу на ведьму куда надо. Разве можно так отзываться о кормильцах? Если уж не смыслишь ты в политике, то, будь добра, молчи! Каждый человек на карандаше, как говорится. Мы все увидим улыбку в отражении. Нужно только подождать. Хоть до смерти. Как итог, получим все заслуженную бирку на мизинце. Но заслужим справедливо.

Слева схлопнулся капкан. Что же такое происходит?! И снова взрыв земли перед глазами. Темнота. Не видно ничего. Зверский холод. Что мне делать?

Я продолжал сидеть на койке, передо мной смердящий мрак. Похожая тьма, но моральная, приходила, когда меня решила оставить жена. И ушла, потому что дура набитая. Помню, в суде верещала «не сошлись характерами» и прочую ересь несла, а дома-то меня мизантропом хаяла. Тьфу, Светка, стерва! Узнала бы для начала значение этого слова.

В ушах стреляло, неприятный хруст разъедал мой осиротевший разум. На подоконнике орало радио. В нём диктор диктовал очередной запрет, которому я, естественно, был рад как личному триумфу над расхлябанностью стада. Телевизор в углу бубнежом перебивал поставленный голос. На экране генералы рассуждали о светлом мире и святой войне, благословенной патриархом. Внутри меня свербела радость, но сердце наполнялось печалью. Я ничего не видел. Совсем, густая темень. Должно быть, я действительно ослеп.

Нет! Мне это показалось. Через миг тусклый свет, сочившийся в расщелины земных пород, рассеял темноту, и моим глазам открылось удивительное место, скрытое под землёй. Узкие проходы сменялись норами, будто казематами, построенными жителями неизученных недр. Кажется, я сходил с ума. Не может в здравомыслии такое привидеться. За сырыми тоннелями открывались пазухи, выеденные водой. По почве скатывались капли, и корни паутинились повсюду. Мой взор изучал нелепый мир или мистерию безумства. За песчаными коридорами, уходившими вглубь подземелья, открылось широкое пространство, далёкое от людского понимания. Я сверху лицезрел скопище глаз, бродивших в глубине как в преисподней. Должно быть, это новое жилище тех, кто не смог смириться с праведной судьбой. Глаза мучеников шевелились в гробнице тишины и честной сыри, обитателем которой стал и я.

О боже, как же разболелись уши!