От автора: 2024
Эссе, которое хочу предложить вниманию читателям, было написано в 1995 году, а опубликовано почти десять лет спустя в журнале «Литературный европеец» (2005, № 90, стр. 30–31). Воспроизвожу его с незначительными поправками. Добавлено несколько примечаний – с пометкой: Прим. 2024.
* * *
Недавно, в поисках одного материала в моем обширном, но не поддерживаемом в должном порядке архиве, я наткнулся на статью, написанную через несколько месяцев после начала Первой чеченской войны (стало быть, десять лет назад), но оставшуюся неопубликованной. По какой причине я ее тогда не отдал в печать, я сейчас вспомнить не могу. Вероятно, что-то меня в ней не удовлетворяло, собирался над ней еще поработать, но какие-то обстоятельства этому помешали. Перечитав ее сейчас, я увидел, что в ней запечатлены тревоги и надежды начального этапа трагедии Чечни – тогда нельзя было помыслить, что и через десять лет ей не будет видно конца[1].
Кое в чем статья, возможно, устарела, но приобрела, как мне кажется, интерес исторического документа.
К статье я прилагаю также письмо ее героя ко мне, написанное еще в 1991 году, то есть в довоенную эпоху, когда грозовые тучи только едва обозначились на горизонте, и мой ответ на это письмо. Второе его письмо, которое цитируется в статье, лежит где-то в другом месте моего архива, найти его сейчас я не смог, а контактов с героем этого эссе у меня, к величайшему сожалению и тревоге, больше не было. Я все же продолжаю надеяться, что он жив и – чем черт не шутит, может быть, до него дойдет эта публикация и он откликнется на нее.[2]
С первого дня военных действий в Чечне меня неотступно преследует тревога о моем единственном друге-чеченце – человеке, которого я никогда не видел, но которого хорошо знаю и люблю и за чью судьбу сильно беспокоюсь. Все чеченцы сейчас в опасности, по крайней мере, все, остающиеся в Чечне, но мой друг Эльмади К. принадлежит к наиболее уязвимой группе риска. Причина – его прямота, открытость, высокоразвитое чувство долга, вера в гуманистические идеалы и стремление жить и действовать так, как подсказывает совесть.
Я не знаю с точностью, как Эльмади К. (думаю, не надо объяснять, почему я не называю его фамилии) относится к генералу Дудаеву[3] и его режиму. Но для меня несомненно, что когда над его народом нависла угроза, когда российские самолеты стали бомбить Грозный и по дорогам его родины поползли стальные огнедышащие чудовища, он стал на защиту своего народа, хотя, вероятно, ни на минуту не обольщался относительно исхода неравной борьбы. Положение таких людей особенно трагично. Совесть обязывает их сражаться за дело, которое они считают правым, а разум подсказывает, что силы слишком неравные, чтобы можно было рассчитывать на успех. Разве что в каком-то высшем, философском, смысле и в весьма далекой перспективе.
Но таков национальный характер чеченцев. В XIX веке они пятьдесят лет отстаивали свою независимость против превосходящих сил имперской России, тогда как более крупные народы Кавказа покорились без сколько-нибудь значительного сопротивления. Борьба чеченцев против российской военной мощи оставила яркий след в произведениях многих русских писателей, от Лермонтова до Толстого, но мы можем только догадываться, какое место она занимает в литературе, эпосе, в народной памяти чеченцев. Они знают подвиги своих национальных героев, вдохновляются ими и, умирая сегодня за независимость Чечни, надеются на то, что народ сохранит память об их борьбе и будет вдохновляться ею в будущем.
Мое знакомство с Эльмади К. произошло 18 лет назад, когда вышла в свет моя книга под несколько выспренним названием (так хотело издательство) «Раскрывшаяся тайна бытия» и подзаголовком «Эволюция и эволюционисты». Это историко-документальное повествование о драме идей в науке, связанной с созданием эволюционной теории[4].
После выхода книги я стал получать письма читателей. Большинство из них приходило от научных работников, преподавателей высшей и средней школы, историков науки, аспирантов, студентов. То была моя читательская аудитория. От людей этого круга и приходили отзывы. Однако одно письмо выпадало из общего ряда уже тем, что пришло из неведомого чеченского села.
В конверте оказался аккуратно сложенный двойной листок, вырванный из школьной тетради и исписанный старательным, почти ученическим почерком. Сперва я подумал, что это письмо от школьника, и порадовался тому, что даже в столь отдаленном селе нашелся любознательный юноша, проявивший интерес к идеям и судьбам Дарвина и Уоллеса, Геккеля и Мечникова, Вавилова и Четверикова, Вернадского, Тейяра де Шардена и других персонажей моей книги.
Однако автором письма оказался отнюдь не школьник. Было ясно, что он не получил высшего образования, но был широко начитан.
Правда, основное содержание книги, судя по письму, мало затронуло этого необычного читателя. Его привлек небольшой отрывок, посвященный русскому ученому и революционеру Петру Алексеевичу Кропоткину.
Сколько-нибудь подробно на личности Кропоткина я в книге не останавливался: это увело бы в сторону от основной линии повествования. Но и обойти молчанием его изыскания о взаимопомощи в природе, которые он пытался противопоставить теории Дарвина, я не мог. Поэтому написал кратко, что взаимопомощь – это приспособительный фактор, помогающий выжить в борьбе за существование, а потому она нисколько не опровергает основных положений Дарвина о выживании наиболее приспособленных. «Реакция Кропоткина [на теорию Дарвина], -- говорилось в книге, -- была реакцией честного и доброго человека, верившего в возможность установления на Земле подлинно справедливого общества».
Этот отрывок и побудил жителя горного села взяться за перо и … излить передо мной свою душу.
Эльмади писал, что, будучи молодым человеком, оказался участником драки, в ходе которой произошло убийство. Хотя сам он к «мокрому делу» причастен не был, ему намотали срок. В лагере он пристрастился к чтению. В частности, он прочел знаменитые «Записки революционера» князя Кропоткина, а затем стал изучать другие его труды и в результате стал убежденным анархистом. Он, впрочем, спокойно работал в колхозе, ни на какие акции не пускался, но писал, что анархическое знамя «стоит свернутым в углу моей комнаты».
Письмо подкупало и, вместе с тем, озадачивало своей откровенностью. Излагать столь «диссидентские» взгляды незнакомому человеку было рискованно, но мой корреспондент, видимо, этого просто не сознавал.
Я ответил ему осторожно, чтобы не оскорбить его чувств, но в то же время дать ясно понять, что анархизму не симпатизирую. Я написал ему, что взгляды Кропоткина, выступавшего против всякой государственной власти и мечтавшего о гармоничном обществе свободных людей, отличались большим благородством, но были далеки от реальности. Кропоткин верил в совершенство человека. Он был убежден, что все человеческие пороки порождены системой насилия, защищаемой государственной властью, и считал, что достаточно упразднить власть, как исчезнет всякая несправедливость: люди станут совершенными, возникнет основанное на взаимопомощи общество свободных и счастливых тружеников, объединенных братскими чувствами. Однако, продолжал я, судьба большинства самых благородных политических учений такова, что при воплощении в жизнь они часто превращаются в свою противоположность. Не избег этой участи и анархизм. Уже в начале XX века последователи Кропоткина стали добиваться своих целей самым грубым насилием, то есть террором. А когда произошла революция, то под лозунгом: «Анархия – мать порядка» стал объединяться всякий сброд. Отряды многочисленных «батек» быстро выродились в уголовные банды грабителей, насильников и убийц. Поэтому со стоявшим в углу анархическим знаменем я советовал быть осторожнее.
Так началась наша регулярная переписка.
Как большинство самоучек, Эльмади имел своеобразные и часто наивные представления о многих вещах, но подкупала его искренность и неистребимый интерес к тому, что, казалось бы, меньше всего должно было занимать жителя маленького горного села. Для Эльмади наша переписка, видимо, значила много: у себя дома ему просто не с кем было делиться своими мыслями. Я старался аккуратно ему отвечать.
Не раз он приглашал меня в гости, соблазнял рыбалкой в чистых горных речках. Хотя я не любитель рыбной ловли, я искренне хотел побывать у Эльмади, но все откладывал поездку, да так и не собрался, о чем сейчас сожалею.
Мое собственное сознание со временем перекристаллизовывалось. Под влиянием растущего шовинизма и антисемитизма мой интерес к науке и великим ученым стал вытесняться интересом к концепциям национальной, религиозной и расовой нетерпимости, к истории гонений на евреев, кровавому навету, к движению черной сотни, ее идеологам и лидерам. Мои статьи, повести и исторический роман на эти темы отвергались всеми редакциями, неумолимо подталкивая меня к эмиграции. Во все это я не посвящал моего чеченского друга. Наша переписка прекратилась с моим отъездом из России в сентябре 1982 года.
В Америке у меня не было особых поводов вспоминать Эльмади. Каково же было мое изумление, когда, после девятилетнего перерыва, я обнаружил в почтовом ящике конверт, надписанный его характерным почерком с правым наклоном, который я тотчас узнал. Эльмади сообщал, что после моего отъезда продолжал писать мне, но письма возвращались с пометкой о выбытии адресата. Он обращался в разные инстанции, пытаясь меня разыскать, но все было тщетно. Но как только меня – хоть и в гомеопатических дозах – снова стали печатать в России, Эльмади наткнулся на мое имя в какой-то публикации[5] и, проявив немалую настойчивость, раздобыл мой американский адрес. Он просил подтвердить получение письма, чтобы написать подробнее.
Я, конечно, тотчас ответил, но пробиться ко мне с новым письмом Эльмади оказалось непросто. Чечня провозгласила независимость, в ответ на что посыпались репрессивные меры, о которых на Западе никто не подозревает. Вот что я прочитал в письме, полученном месяцев через восемь после первого:
«Вот уже три месяца мое письмо блуждает в дебрях информационной блокады… Письмо отправлял заказным порядком с главного почтамта г. Грозного за № 336 от 26.09.91 года вторично. Первое вернулось с международного почтамта № 2 в поврежденном виде, после моих жалоб. Завтра еду выяснять вопрос на счет информационной блокады к нашему чеченскому президенту Джохару Дудаеву… Неизвестно, как сложится судьба этого письма. Где-то орудуют с прежним энтузиазмом «сильные дяди», и пока что им еще многое удается. Вопрос лишь в том, до каких пор их «партизанские отряды» будут торпедировать слагающиеся в мире новые порядки».
То ли визит к Дудаеву помог, то ли «информационная блокада» была еще не вполне герметичной, но письмо от 26 ноября 1991 года до меня дошло и – оказалось последним. То, что написал мне Эльмади о себе, глубоко порадовало и взволновало меня.
«Скорей бы империя развалилась, -- писал он за месяц до развала советской империи, -- скорей раздали бы суверенитеты,[6] скорей суверенные республики договорились бы о ликвидации вооружений, открытии границ, создании единого правительства на базе ООН и мирного сотрудничества между всеми народами, населяющими планету Земля. Надо сейчас бороться именно в этом направлении, т.к. противные пути замыкания наций в собственной скорлупе ни к чему хорошему привести не могут, кроме как к новым формам национального противостояния. Нас, демократов мира (я сейчас не анархист, а демократ, так как только гласность и широкая информация помогли мне разобраться в том, кто я на самом деле), должна объединять и сплачивать именно эта идея».
Я поспешил ответить, но «сильные дяди», видимо, постарались, и мой ответ до адресата, скорее всего, не дошел. Во всяком случае, новых писем, от Эльмади я не получал, а в том, что он ответил бы мне, сомневаться нет оснований.
Где же он теперь, бывший анархист, а фактически демократ, с поистине кропоткинской неисправимостью продолжающий мечтать о братском сотрудничестве всех народов Земли, забывших распри и объединившихся под правлением ООН? Какая наивная и какая прекрасная мечта!
Что нового понял для себя мой далекий друг за прошедшие три с лишним года чеченской «независимости»? Не думаю, что он стал слишком восторженным почитателем Дудаева, но почти уверен, что перед лицом грубой агрессии, перед лицом геноцида, который «демократ» Ельцин обрушил на его многострадальный народ, он, не колеблясь, стал под знамена Дудаева. Он наверняка понимает то, чего не смогли понять «сильные дяди» не только в Москве, но и в Вашингтоне: что судьба демократии зависит сегодня отнюдь не от «сохранения территориальной целостности России», а от того, насколько стойким будет сопротивление чеченцев произволу военщины, обезумевшей от убийств и имперского шовинизма.
Неравенство сил слишком велико. Но хочется верить, что кровь льется не зря.
Я надеюсь, что мой друг Эльмади выйдет невредимым из этой мясорубки; я надеюсь, что эта статья каким-то образом дойдет до него, и он узнает, что умом и сердцем я сегодня с ним…
30 мая [1995 г.], Вашингтон
* * *
Письмо Эльмади К. от 25 марта 1991 г.
Здравствуйте, уважаемый Семен Ефимович!
В четвертом номере еженедельника «Новое время» прочитал публикацию Вашего письма. Сразу же после ознакомления с содержанием письма встал вопрос, чем помочь Вам?[7] Решили всей семьей – вшестером – подписаться и отправить в «Н.В.» письмо, обращенное к советским властям, с требованием положить конец вседозволенности «сильных дядей» из кремлевских закулис, которые никак не могут излечиться от патологического комплекса неприятия к правам человека.
Писал по Вашему московскому адресу несколько писем – по ходу нашей тогдашней переписки – и замолчал, не получив ответов.
Теперь все разъяснилось.
Получив это письмо, как бы Вы не были заняты, откликнитесь. Наша сила, где бы на планете ни проживали, в нашей солидарности и во взаимной поддержке.
Желаю Вам счастья и творческих успехов.
Хотелось писать больше и о многом. Но главное сейчас найти Вас, списаться.
С уважением (Подпись)
25.3.91.
* * *
30 мая 1991 г.
Вашингтон
Уважаемый Э.З. К-ев!
Ваше письмо меня очень обрадовало, тем более что было неожиданным. Пришло оно в то время, когда я был в Москве, поэтому отвечаю с опозданием. Очень тронут столь горячим выражением солидарности и готовности прийти на помощь. К счастью, на этот раз особых усилий не потребовалось, ибо публикация в «Новом времени» -- представьте себе – помогла! Может быть, Вы видели и второе мое письмо в этом журнале, где я благодарил за помощь (номер 13).[8]
Коротко о себе: работаю в журнале «Америка»,[9] живу в пригороде Вашингтона, пишу для разных изданий русского зарубежья, а иногда печатаюсь и по-английски. Издал здесь три книги, которые невозможно было издать в Союзе[10]. Охотно послал бы Вам их, но знаю по опыту, что бдительные дяди их изымут, хотя это теперь противозаконно, так как цензура официально упразднена. В Москве сейчас готовятся к выходу две мои книги – обе в издательстве ПИК.[11] Если интересуетесь, то постарайтесь их не пропустить.
Мои творческие интересы давно уже изменились: о биологах я пишу теперь мало, основная тема – национальные проблемы в России и СССР, так как вся лысенковщина теперь сместилась в эту сферу. Я внимательно слежу за процессами, происходящими в России, и с опасением вижу, что ослабление тоталитарного гнета чаще приводит не к демократии, а к анархии, о которой, как Вы, конечно, помните, мы в свое время вели дискуссию. Тогда все это имело чисто теоретический интерес, а теперь оборачивается человеческими жертвами.[12]
Буду очень рад, если Вы напишете подробное письмо о том, как прожили эти годы и что сейчас происходит в Вашей республике и вообще вокруг Вас. Итак, жду от Вас подробного письма, на которое обязательно отвечу. Чтобы письмо не пропало, пошлите заказное.[13]
С уважением и самыми добрыми пожеланиями
Семен Резник.
Послесловие: 2024
Блокада Чечни, начатая стразу после провозглашения ею независимости, сделала продолжение нашей переписки невозможным, так что никаких контактов с чеченским другом у меня больше не было. Кровь стынет в жилах, когда я пытаюсь представить себе, через какие разочарования и душевные муки ему довелось пройти в последующие годы. Не знаю, жив ли он, и если да, то о чем сейчас думает и мечтает; а если нет, то когда и при каких обстоятельствах завершилась жизнь человека, мечтавшего о всеобщем мире и братстве людей планеты Земля, но ставшего свидетелем, а, возможно, и участником кровавой бойни, какую в те времена, когда мы с ним могли спокойно переписываться, нельзя было увидеть в самом кошмарном сне.
[1] Теперь уже позади и первая, и вторая война в Чечне, зато в разгаре куда более масштабная война в Украине (Прим. 2024).
[2] Отклика не было (Прим. 2024).
[3] Генерал Джохар Дудаев (1944–1966) – первый президент независимой Чечни, вероломно убитый российскими спецслужбами. (Прим. 2024)
[4]Семен Резник. Раскрывшаяся тайна бытия: Эволюция и эволюционисты / М, «Знание», 1977, 160 стр.
[5] Из публикуемого ниже письма будет видно, что это журнал «Новое время», № 4, 1991 г.
[6] Напомню, что Б.Н. Ельцин, будучи президентом РСФСР, в ходе политической борьбы с М.С. Горбачевым, провозгласил принцип: «Берите столько суверенитета, сколько сможете». На это и откликнулась Чечня провозглашением независимости. Однако, после развала Союза, признав независимость всех Союзных республик, Ельцин отказался признать независимость Автономной Чеченской республики, с чего и начался этот конфликт.
[7] В моей письме, опубликованном в журнале «Новое время», говорилось о том, что советское посольство в Вашингтоне мне более года не выдавало визу в Россию без объяснения причин. После этой публикации виза мне была тотчас выдана, но мой чеченский друг об этом не знал.
[8] «Новое время», 1991, № 13.
[9] Журнал «Америка» и весь отдел публикаций Информационного Агентства США были ликвидированы в октябре 1994 года, а позднее было ликвидировано и само Агентство. Во что обошлась эта экономия бюджетных средств американскому народу, сейчас, когда продолжается война в Ираке и пропаганда ненависти к Америке во всем мире остается почти безответной, я думаю, можно не объяснять.
[10] К тому времени у меня в США были изданы книги: «Дорога на эшафот» -- о борьбе академика Н.И. Вавилова против лжеучений Т.Д. Лысенко (изд-во «Третья волна», 1983); исторический роман «Хаим-да-Марья» -- о кровавом навете на евреев (изд-во «Вызов», 1986), «Кровавая карусель» -- о Кишиневском погроме 1903 года (изд-во «Вызов», 1988). (Прим. 2024)
[11] Фактически в первом в Москве независимом издательстве ПИК вышла одна моя книга: «Кровавая карусель» (1991)
[12] До войны в Чечне оставалось еще несколько лет, но уже позади были побоища в Вильнюсе и Тбилиси, продолжался армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха, etc..
[13] Как указывалось выше, следующее письмо прорвалось ко мне через восемь месяцев, и оно оказалось последним.
Добавить комментарий