В издательстве “Алетейя” планируется в скором времени выход новой книги - “Антропологическое письмо” известного российского писателя-прозаика, сценариста, эссеиста и преподавателя, сына известного художника Станислава Бычкова - Андрея Бычкова.
Каждая книга Бычкова - событие. Он лауреат премии “Нонконформизм 2014” (за роман “Олимп иллюзий”), финалист премий “Антибукер-2000” и “Нонконформизм-2010”. Романы “Переспать с идиотом”, “Секс с фон Триером” были призваны лучшими книгами года (2019, 2022 года) по версии “Независимой газеты”. Книги выпускались также за рубежом (например, в США). Творчество Бычкова было по достоинству оценено в разное время - Юрием Мамлеевым, Федором Гиренком, Владимиром Малявиным, Ильей Кормильцевым, Сергеем Хоружим и др.
В настоящее время он учит своих студентов литературному мастерству в Московской Школе Нового Кино и на Литературных курсах им. А. П. и М.А. Чеховых.
В преддверии выхода новой книги, которая может объяснить многое начинающим авторам, раскрыть тайны ремесла и просто будет интересна широкому кругу лиц, интересующихся литературой, мы решили побеседовать с писателем. Что из этого вышло, читайте в предлагаемой статье.
Андрей Станиславович, Ваша новая книга про антропологию письма. А какова была антропология ее создания?
Непростой, прямо скажем, вопрос… Попробую ответить так. Исходный импульс, а антропология – это про что-то изначальное, был, конечно, не в том, чтобы аккумулировать некое формальное глубинное знание, как писать. Такого знания просто не существует. Моя задача была, скорее, в том, чтобы заразить своих адептов. Заразить верой в то, что писательство – это нечто большее, чем то, что принято называть литературой. Даже, если речь идет о вымысле. Письмо – одна из возможностей душевного и даже духовного спасения. Не в строгом религиозном смысле, конечно. Письмо – это желание, попытка реализации в каком-то выдуманном, эфемерном мире. И как ни странно, как ни парадоксально, такая возможность существует. Вот чем мне хотелось бы заразить и своих адептов. «Безумством» речи, когда на письме она расходуется против правил, когда она рассказывается, прежде всего, себе самой, себя не стесняясь. Такая речь призвана выражать наши душевные ощущения, наши страдания, заблуждения и надежды, наше отчаяние, сознание невозможности вырваться из порочного круга данной нам почему-то судьбы. Но в то же время такая речь призвана и нас изменить, вернуть нам радость жизни, даже если жизнь не очень-то и удается. Но и в реальности, если мы берем ответственность за свои слова, у нас появляются и силы совершать поступки. Настоящее письмо – это тоже поступки, некая личная могущественная печать, которой запечатываются, заклинаются злые духи. Я думаю, все это тоже должно иметься в виду, когда мы обращаемся к такому определению, как антропология. Когда мы примериваем его на себя как художники. Тут просматривается интересная практика – попробовать примерить на себя то, что когда-то примеривали и великие писатели. Так можно попытаться понять что-то неординарное и в себе.
- Этой книгой вы подводите промежуточную черту своему преподаванию на курсе в литературной мастерской. Расскажите, пожалуйста, о слушателях курса.
Да, может быть, эта книга - какие-то предварительные итоги. Какая-то попытка собрать разрозненные свидетельства возможности пути, некоего Дао, как оно проявляло себя через великих авторов, как они видели свое дело, и как интерпретировали их произведения проницательные критики. Но уже на этом, промежуточном как бы этапе публикации этих лекций и семинаров, проявляется, как мне кажется, и кое-что еще. Речь о большем. Возможно ли это большее? Что мы должны сделать, и в идеале, как жить, чтобы это большее приоткрылось нам? Приоткрылось, по крайней мере, на письме, если уж реальность так часто не дает нам чувствовать себя собой и отчуждает в сковывающем социуме. Наверное, здесь стоит отметить, что моя мастерская родилась не только из интереса к писательским практикам и моего личного писательского опыта, но также и из опыта ведения психотерапевтических групп. Само название курса «Антропологическое письмо» должно ориентировать адептов на то, что это не какой-то очередной курс creative writing, которых сейчас пруд пруди, где обучают, как писать правильно и куда так часто заманивают возможностями продвижения, публикациями в престижных изданиях, номинациями на премии. Такие курсы ведут в большинстве своем литераторы, так сказать, мертвые, озабоченные социальным успехом и желанием заведовать литературными делами. Они сообщают, конечно, и соответствующее правильное знание, как надо писать и как надо делать карьеру, что у произведения, как и у карьеры, должны быть начало, середина и впечатляющий конец. И те, кто стремится к таким «правильным знаниям», на моей мастерской ничему не научатся. На моей мастерской речь совсем о другом. По большому счету – о том, как призвать вдохновение, об избранничестве, не побоюсь этих возвышенных слов. И великие авторы могут нам в этом помочь. В основном на моей мастерской остаются лишь какие-то странные люди, вроде меня самого, каким и я раньше был по молодости. Какие-то чудаки, которые не знают, что им делать со своими талантами. Таланты в наше время часто мешают жить, заурядная социальная жизнь не очень-то жалует талантливых, не вписывающихся в общие правила людей. Вот я и учу – смириться, не обращать внимания на всю эту серую сволочь, на всю эту суету вокруг выгоды. И продолжать работать, не тратя силы впустую. Читать, думать, писать. И, конечно, верить в себя… Разные, конечно, приходят люди, очень разные, и по желаниям, и по возможностям, не в худшем смысле слова, а кто что может, кому что дано. Но надо понимать, что это очень опасное предприятие – попробовать реализоваться в наше время художнику. Да, есть такой сакральный миф о художнике, о человеке искусства. Но во многом это и соблазн. И часто за этим соблазном прячется зло. Сколько мы знаем разбитых жизней, потерянных судеб, сколько молодых людей хотели служить искусству, а в результате столкнулись с непониманием, с жесточайшей конкуренцией и, в конце концов, разочаровались в своих начинаниях? Обо всем этом мы, конечно, тоже говорим. Так что встают на этот путь, в основном, люди решительные, которые знают, что их ждет и через что они должны пройти. Пройти, закрыв глаза и зажав уши. Вот такая у нас метафизика. Но если вернуться к физике, то в последнее время на группах много режиссеров, художников, актеров, много, конечно, тех, кто уже писал и раньше в стол. Да много и таких, кто просто любит литературу…
- Среди них есть готовые писатели?
Да, есть и такие, у кого, оказывается, уже есть книжка, две, а то и больше.
- А “авторский стиль” присутствует у каждого?
Своя манера письма, конечно, есть у каждого. Но на первом этапе она обычно заемная. В лучшем случае – подражание своему любимому автору. В худшем – какая-то усредненная, рассчитанная на рассказывание истории. Некий безличный сторителлинг без опоры на возможности языка. Но задача в том, чтобы открыть эти возможности, открыть свой голос. Голос, который догадывается и ищет на ощупь, как рассказать историю по-своему, голос, обладающий властью изменить задуманный сюжет, голос, творящий фабулу из особенностей своего произношения. Ведь история, которую рассказывает писатель, - это не сообщение. И вы должны рассказывать так, как будто вы и сами не знаете, что это такое, что это так как-то само рассказывается и вы и сами удивляетесь, будто вам открывается новое что-то, принципиально новое, о чем вы даже раньше и не догадывались. Так что тут борьба не за стиль, да и борьбой это называть неправильно. Тут какой-то подарок высших сил. Если жертва на алтарь принесена (а без жертвы никак), то открывается нечто, что лучше бы всего назвать видением, и как бы это не было подчас трагично и даже мучительно, все же принять, что так открывается высшая данная вам реальность, и только так, в этом непредвзятом и постороннем как бы ее проявлении, и можно увидеть, а что же собственно происходит в жизни, и именно в вашей жизни, если рискнуть и отважиться, если заглянуть с обратной стороны, со стороны тех сил, которые правят судьбой. И вот тогда-то вам и дается шанс рассказать об этом без литературных завитушек и украшений, рассказать, как Пифия. И вот то, что открывается на письме таким образом - а для других это следы того, что на письме дается вам именно так, - это и есть то, что потом литературоведы попытаются определить как ваш стиль. Но для писателя это все не должно быть важным. Словечко «стиль» для писателя всегда неправильное. Для писателя речь об открытии жизни или смерти, что они именно таковы, если пробовать выражать их в языке, поверх слов. Разве можно говорить о стиле Платонова?
- Чем слушатели вас порадовали и что вы для себя от них почерпнули?
Адепты радуют меня каждый раз, в каждом сезоне. Радуют и своими неожиданными текстами, и обсуждениями. Происходит живое, я бы даже сказал, праздничное действо. Тексты пишутся здесь же, на занятии, рождаются, можно сказать, из ничего, в порядке импровизации. Также и обсуждения, которые происходят сразу после написания текстов. И то, что во всем этом много непредсказуемости, это, собственно, и отличает творческий процесс, который всегда радует спонтанными и неожиданными открытиями. Я иногда просто поражаюсь некоторым текстам, как замечательно это написано. То есть, не скрою, что я получаю даже истинное удовольствие, если не сказать наслаждение, от некоторых так внезапно появляющихся прекрасных работ. Кстати, кое-какие из них, вместе с обсуждениями, приведены и в книге. Но еще более меня радует и вдохновляет сама обстановка открытости наших встреч, того, что мы все можем поговорить об искусстве, о литературе, о том, что мы любим, без всякой прагматики, поговорить свободно, без ограничений, и удивиться совместно, как это все-таки замечательно, что нам это дано – желание и возможность читать и понимать, и вдохновляться великой литературой. Для меня эти занятия – жизнь. Это даже и не преподавание, а соучастие.
- Вы рассказываете о писателях: от Гоголя до Арто, у каждого из которых можно чему-то поучиться. Вы пересказываете биографию и говорите об основных сочинениях писателей каждый раз во вводной лекции, а потом даете задания в русле тем разбираемых авторов. Получается такой писательско-читательский интерактив. Каковы отзывы участников курса?
Говорить, что я пересказываю биографию, не совсем верно. Смысл в том, что, рассказывая о внутреннем опыте или художественных установках того или иного автора, я каждый раз акцентирую некие антропологические авторские моменты. Часто они связаны с той или иной травмой, например, отношения с деспотичным отцом, как у Кафки, или несчастная любовь, как у Андрея Белого. Это может быть и склад характера, депрессивный, как у Беккета, к примеру, это могут быть и просто вроде бы сторонние увлечения, как у Набокова любовь к собиранию бабочек или к решению шахматных задач. Но каждый раз я акцентирую, что именно такие особенности и питают по большей части письмо того или иного писателя. Поэтому мы каждый раз, при выполнении письменного задания на некую архетипическую для конкретного автора тему, тоже учимся найти ход от себя, от своего интереса, от какой-то слепой, табуированной ранее зоны или нерешенной проблемы, к чему провоцирует нас изучаемый на данный момент автор. И это совсем не то, чтобы настраиваться на письмо, исходя из той или иной идеи, теории или модели, изма или горячей социальной темы, которые сейчас в тренде. Наоборот, наш интерес должен быть обращен в первую очередь к таким вот спонтанно проявляющимся через фильтры бессознательным моментам, которые обычно пропускаются вниманием как несущественные, неважные. Но мы почему-то все время ищем каких-то сущностных сигналов, какие могли бы нас подтолкнуть к письму, те или иные идеи, например. Нас так учат. Но идеи – это дело идеологии, философии, в крайнем случае. Наше дело – чувства и тот порядок слов, который мог быть адекватен в их развертывании во времени… А насчет интерактива – да, можно, наверное и так сказать – то правила игры, скорее, таковы, что, слушая лекцию, адепты, конечно, не вживаются в личность самого автора и в его манеру письма, а, скорее, ищут в себе следы самих проблем, которыми автор был так озабочен и вдохновлен, если можно так выразиться. Мы изучаем самих себя посредством изучения произведений великих авторов, которые смогли сказать нам что-то значимое о жизни. И теперь их произведения для нас, пишущих, несущих это дело письма и дальше, подобны, если развивать хорошо известную метафору Пруста, музыкальным, оптическим или даже медицинским инструментам, с помощью которых мы исследуем свой мир, и на этом курсе, прежде всего, свои желания и возможности писать, что для нас здесь означает поддерживать равновесие и движение в этом полете, в этом потоке сознания, на этой траектории знаков - именно так или иначе, учась пользоваться не летательным, если продолжать техническую метафору, аппаратом, открытым тем или иным автором, а, скорее, тем материалом, из которого он сделан, теми тонкими приборами навигации, которыми он оснащен или даже тем видом топлива, бензина, или какого другого топлива, в том числе и атомного, которое автор использует для своего полета, а кто-то, может быть, даже использует по-прежнему для движения силу ветра или силу своих сновидений. Письмо – это же очень непонятный и неоднозначный процесс. Здесь много произвольных вопросов и о структуре, и о сюжете, о том, что мы должны понимать сегодня под сюжетом и под структурой… Что же касается отзывов о курсе, то да, я рад, что все это не зря. Некоторые проходят мой курс по нескольку раз, из года в год. Письмо очень серьезная, действенная практика антропологическая. Человек – это письмо. А мир – это текст. Мы все знакомы с такими высказываниями. Если бы речь шла о коммерции, то я бы, конечно, привел в конце книги отзывы участников разных групп. Они все остались на аудиозаписях. Но я не преследую коммерческих целей. Группа у меня малочисленная, не более десяти человек, и каждый раз желающие находят меня сами, без рекламных отзывов.
- Среди текстов участников курса, я отметил, есть как прозаические, так и поэтические тексты. У вас нет четких табу? Что должны разбираться, например, только прозаические тексты?
Конечно, никаких нет табу. Пишутся и мини-пьесы, устраиваются и перформансы. Важно позволить себе, как ты хочешь. А текст сам знает, чем ему быть – прозой или стихотворением. В том и секрет – не я пишу, а мной пишется. Ну, или не пишется. Вот так – не пишется. А вот так, если себя отпустить, то вдруг само и пойдет. У нас вся антропологическая работа строится вокруг вот этого само. Моя забота – создать коллективное поле внимания для этих поисков.
- Эта мастерская проходила в формате онлайн и оффлайн и ее итогом стал выход книги?
Да, было и так, и так. Но я предпочитаю личные встречи. Чтобы все мы собирались в реальном месте и реально чувствовали друг друга. Так больше вовлеченности, а, следовательно, и больше инсайтов. В разные сезоны были разные аудиозаписи занятий, а я каждый раз говорю несколько по-другому, что-то новое в том или ином авторе открывается со временем и мне самому. Или я вдруг найду какую-нибудь неожиданно интересную критическую статью, которую мне тоже захочется процитировать. По результатам нескольких сезонов осталось довольно много аудиозаписей. Но в данной книге я взял за основу курс 21-го и 22-го годов, который провел с выпускниками Московской школы нового кино и Литературных курсов при Интернациональном союзе писателей. Участники этого сезона любезно предоставили мне право опубликовать в этой книге и их тексты и, соответственно, обсуждения.
- А сама книга несет какую функцию?
Помимо того, что я уже сказал в самом начале нашего разговора, стоит, наверное, добавить, что в книге есть и определенная философия письма, и некоторые стратегии выхода на модернистские и постмодернистские практики, но только не в примитивном, техническом понимании. Для писателя всегда основной вопрос – что делать? как писать? Ведь каждый раз письмо начинается сначала. И войти в свое письмо, которое все время должно меняться, не так-то просто. Мы ускользаем от проблем на письме, а письмо ускользает от нас. Только-только вот мы почувствовали себя мастеровитыми авторами, и вдруг все свое уже кажется нам вторичным, надо делать что-то другое. Но вот что? В книге заложена и некая стратагема размыкания. Для текста важна принципиальная разомкнутость структуры, как научил нас еще Ролан Барт. Так что и я все же надеюсь, что эта книга оставляет вопрос о том, как писать, открытым.
- Сколько лет уже существует мастерская и какие цели она преследует?
Существует моя мастерская уже несколько лет. До этого, как я уже сказал, я вел психотерапевтические группы. Поэтому психотерапевтические цели по-прежнему просвечивают время от времени. Я использую методы и гештальт-терапии, часто использую и психоаналитические наработки. Стать писателем – это ведь, в том числе, и разобраться с собой, со своими проблемами. К сожалению, это не означает их решить. И часто это как раз означает обратное - продолжать вживаться в свои проблемы, вместо того чтобы по-взрослому избавиться от них раз и навсегда. А вживаться в проблемы – это большой риск. Конечно, на мастерской есть и сверхцель – открыть в адепте настоящее серьезное письмо, чтобы литература и писательство стали его судьбой. А благосклонной или нет, может быть, не так уж и важно, если понимать письмо как призвание и как спасение.
- Что бы вы пожелали себе и будущему читателю книги?
Писать.
Добавить комментарий