Семейная история

Мне кажется, своего дедушку я помню. Конечно, мама рассказывала, но что-то я и сама запомнила. Своими дочками – Олей и Идой, он не очень занимался. Правда, покупал хорошие книги, и обе сестры всю жизнь с книгами не расставались. Оля, моя мама, постоянно перечитывала русских классиков. Мы перекликались с ней словами Толстого, Гоголя, Гончарова, Чехова. Так что сказалась забота отца о духовном развитии дочек. А вот играть с ними – нет, не играл. Со мной играл. Приходил, подымался на наш пятый или седьмой (не помню) этаж, прятал за спиной игрушку, какие- нибудь кубики, вытащит, чуть покажет, спрячет: – Дедушка, что это? Покажи! Дай! А потом мы сидели на диване, покрытом тонким длинным – сверху до самого низа – ковром и говорили. О чём? Не знаю, не помню… Но смерть дедушки была первым моим горем.

Дальше – отрывистые сведения. Гриша Модель с детства увлекался математикой, поступил в петербургский университет, попал в пять процентов. Но вскоре после начала занятий – студенческие волнения. Всех участников исключили, потом большинство восстановили. Евреев нет. Поехал в Киев, сдал экзамены, снова преодолел эту преграду – в пять процентов. Потом преподавал математику. Через много-много лет, уже в шестидесятые годы переехав из Львова в Ленинград, мама познакомилась перед войной с двумя женщинами, занимавшимися в Технологическом институте. Они сразу вспомнили своего преподавателя математики Григория Яковлевича Моделя, сказали, что все девушки были в него влюблены. Но об этом потом, потом.

Не зная нот, дедушка хорошо играл на рояле. После революции, когда уже опять никуда не брали, – уже не по национальному признаку, а социальному, Григорий Яковлевич подрабатывал тапёром в кинотеатрах. Мама рассказывала мне о родителях своей мамы, о родителях дедушки никогда. Как я понимаю, они рано умерли, и мой дедушка занимался воспитанием своего младшего брата. Учил его математике. Я не знаю даже, получил ли тот высшее образование, но в пятидесятые - шестидесятые годы Абрам Яковлевич Модель был одним из самых высокооплачиваемых репетиторов по математике в городе. Да и других способностей ему было не занимать. Рассказывали, что он, не зная нот, играл «Кампанеллу» Листа, чем поражал самого Шостаковича. Но главные успехи были в шахматах. Однажды он стал даже чемпионом страны и его отправили заграницу на какое-то соревнование. У моей тёти Иды долго хранилось присланное оттуда письмо: «Представь себе, Ида, какая обида – я ленты из фая забыл ширину, я полон сомненья, я полон смущенья, сегодня, родная, всю ночь не засну. Открыто и прямо сообщи телеграммой, ошибку исправить стараюсь свою – и тем же манером, согласно размерам я ленту из фая другую пришлю».

Абрам Яковлевич постоянно публиковался в шахматных газетах. Посылал придуманные задачи и стишата- эпиграммы на товарищей по шахматному братству. Прославился ещё тем, что вызвал по телефону всех знаменитых мастеров и гроссмейстеров на матч. И играли. Встречались. Гадали – кто же это так сражается. И Абрам Модель с ними тоже будто гадал. Только потом признался. 

У меня получилось такое большое отступление. Но это надо было сделать перед тем, как перейти к самому трудному.

Война. Папа работал на авиационном заводе имени Чкалова. Эвакуировали по-моему в августе. Папа уже тогда был как бы в номенклатуре. В Новосибирске мы жили не в бараках, как семья моего мужа. Был уже выстроен соц-город. Невысокие дома, но с квартирами. Папу я все сибирские годы почти не видела. У него в кабинете стояла раскладушка, там он и ночевал. Редко приходил к маме по ночам, но я уже спала.

Оказавшись на месте, папа и мама стали посылать вызовы маминым родителям и сестре её с дочкой. Дедушка наотрез отказался уезжать из Ленинграда: – Анюта, поезжай с Идой, ей с Танечкой одной не справиться, а потом возвращайся. Война же должна скоро окончиться. И настоял на своём!

Первое известие, от которого захолонуло сердце у мамы, было: «Дорогая Олечка! Я нашёл в твоей комнате белые сухари, они так помогли мне в это время». У дедушки были ключи от трёх наполненных вещами комнат, были облигации, кажется, трёхпроцентного займа. Но он никогда не занимался бытовыми вопросами, конечно, не умел ничего продать. Зимой сорок второго от мужа тёти Иды, воевавшего на ленинградском фронте, узнали: Григорий Яковлевич Модель умер от голода.

Я долго не могла успокоиться. Так рыдала…

А потом, когда была снята блокада, к нам каким-то мне и сегодня непонятным образом приехал тот самый младший брат дедушки – дядя Абраша. Его семья не эвакуировалась. Он, жена, дочка Ляля. По каким-то признакам чувствовалось, что не голодали. У Ляли, любившей музыку, сохранились программки концертов, на которые она ходила в блокадные годы. Абрам рассказал нам, что пришёл к Грише, когда тот уже не вставал. Погрузил на саночки, отвёз в больницу. Назавтра пришёл, а Гриша уже умер.

Абраша много говорил, пытался шутить с нами, мне и Тане даже показывал фокусы. А глаза прятал. Был такой слух, что хотел он взять брата в семью. Но жена сказала, что тогда они с Лялей уйдут из дома. Он сам об этом не заикнулся. Бабушка знала про облигации, считала, что Гриша должен был отдать их брату для передачи Анюте. Но не было слов и об облигациях. И бабушка и дочки её промолчали.

И в Ленинграде после войны, когда бабушка, Ида и Танечка вернулись в Ленинград, приходил к ним Абрам. Жила его семья тогда в большой трёхкомнатной квартире на Невском (возле кинотеатра «Художественный»). В главной комнате постоянно сидели тогдашние абитуриенты. Большинство потом в вузы поступало. И вроде бы всё по-родственному, но не могли ни бабушка, ни Оля, ни Ида разговаривать с ним так, как будто бы ничего не произошло, да и он всё прятал глаза. Наконец, бабушка сказала: «Мы не были здесь в блокаду, так трудно судить, будем считать, что верим его рассказам». Все согласились. Но, по-моему, никому это так и не удалось.