Памяти моей мамы
Случилась невероятная эта история в небольшом украинском селе в начале тридцатых годов двадцатого столетия. Маленькой, всегда тихой, как-то по-особому искренне улыбающейся черноволосой Катюше накануне исполнилось семь лет. Статный и высокий отец её Степан, тридцатипятилетний колхозный электрик с живописными залихватскими усами и тридцатилетняя худощавая, ростом пониже мужа, мама её Мария, домашняя швея, не могли в то тяжёлое время устроить для дочки праздник Дня Рождения. Да и обычай проведения таких детских торжеств, в отличие от наших дней, в селе отсутствовал. Какое там чествование именинницы, хватило бы на зиму скудных запасов картошки да муки. Ведь холодные месяцы неизвестности притаились впереди. Родилась же девочка 17 октября.
Правда, в честь Катюшиного праздника всё-таки на обед был не только постный супчик, а ещё из тайных подвальных закромов извлечённые четыре небольших, очень аккуратных малосольных огурчика с пупырышками, корнишонов, что, конечно, тогда являлось ещё каким украшением стола.
Девочка не спеша, растягивая удовольствие, насладилась и хрумкающим звуком, и – главное - кисло-сладким, неожиданно нежным вкусом огурчика. По одному досталось старшим сёстрам: Галине и Евдокии. Папа с мамой деликатно отворачивались от заветной тарелочки, источающей почему-то поздней осенью аромат весны, а в ней оставался ещё один корнишон. Катюша вопросительно посмотрела на родителей, и Мария, перехватив взгляд младшенькой, негромко произнесла:
- Это тебе будет на завтра.
Девочка расплылась в улыбке от счастья. Ведь уверенность, что на следующий день ей снова достанется деликатес (хотя она и слова такого не знала), согрела душу, приютившуюся в постоянно недоедающем тельце. Конечно, никто за столом возражать не стал, понимая, что редкое блюдо в рассоле достанется самой маленькой в семье, ведь должно быть так, как мама сказала.
Однако ночью Катюше стало плохо. Очень плохо. Горячая её голова металась в беспамятстве по подушке. Внезапно обрушившаяся беда подняла на ноги весь дом.
"Хорошо, что на окраине села живёт фельдшер, дед Панас", - подумал Степан, быстро одеваясь. Именно к нему, набросив на себя зипун и натянув на голову лохматую шапку, отец девочки и направился, не представляя, откуда ещё могла прийти помощь и не замечая порывов по-злому завывающего ветра, швыряющего в лицо мокрый снег. Когда-то колхозный электрик из жалости помогал старенькому медику, не имеющему родственников, привести в порядок маленький его огородик.
Дверь, скособочившейся от старости мазанки фельдшера, которого в селе многие из уважения называли "доктором", изнутри оказалась не запертой и открылась легко, хотя и со скрипом. Разбудить деда Панаса, седого, невысокого и худенького человека, оказалось сложнее, чем попасть в его жилище, но Степану это удалось. Поняв наконец-таки спросонья, что произошло, собрав наспех свой потрёпанный дежурно-лечебный маленький саквояжик, влекомый просьбами отца заболевшей девочки и чувством долга, ставшего неотъемлемой частью фельдшера ещё в далёкие годы молодости, кряхтя и что-то бормоча себе под нос, он вышел в ночь вслед за нежданным своим гостем.
Когда "доктор" добрался до кровати ребёнка, Катюша уже не металась в постели, а лежала тихо, тяжело дыша. Сестёр девочки Мария отправила в соседнюю комнату, а сама тихонько плакала, сидя на стуле в тёмном уголке, как бы боясь подходить к дочке, не решаясь взять её за руку, чтобы не навредить, не оборвать ненароком невидимую нить, соединяющую хрупкое тельце с жизнью. Нельзя сказать, что на вошедшего фельдшера она взглянула как на Бога, скорее, как на последнюю надежду, Богом дарованную.
А "доктор", присев на стул возле больной, начал шерудить чем-то в своём потёртом саквояжике, слушать стетоскопом Катюшу, опять шерудить, извлекая таинственные баночки и бутылочки с микстурами и пытаясь влить их в рот девочки, не приходящей в сознание. Через несколько минут он встал и растерянно посмотрел по сторонам.
- Ну что, дед Панас? - глухим голосом, предчувствуя недоброе, спросил Степан, всё время стоявший у двери.
Фельдшер тяжело вздохнул и ничего не ответил.
- Говорите, - настаивал отец Катюши, слегка повысив голос, - говорите как есть.
- Не выживет она, наверное. Сгорит, - через силу выдавил из себя "доктор," и коварная тишина, нарушаемая только неровным дыханием девочки, воцарилась в доме. Ни мама, ни отец ребёнка не знали, что сказать, а потом "доктор" продолжил:
- Лекарства я ей дал, но... Вы не позволяйте ей ничего есть до утра... Если до утра..., - он осёкся, - ну, в общем, никакой еды. Особенно ей нельзя солёного и кислого.
- А огурец малосольный можно Катюше, если она придёт в себя? - дрожащим голосом задала нелепый вопрос Мария.
- Да вы что, - возмутился дед Панас, - нет, нельзя, ни в коем случае нельзя. Всё. Я пойду, больше ничем помочь не могу.
"Доктор" суетливо и быстро начал собирать свой саквояжик, явно не желая оставаться дольше рядом с больным ребёнком.
Степан молча наблюдал за ним, а затем проводил его на улицу, и фельдшер зашагал в сторону своей мазанки. Отец заболевшей девочки зачем-то долго смотрел ему вслед, пока силуэт лекаря, почти растворившись в лунном свете и мокром снеге, не скрылся за поворотом. Только после этого Степан вернулся в дом.
Как только он вошёл в комнату и взглянул на дочь, то заметил, что Катюша открыла глаза. Совершенно осознанно посмотрев на отца, она еле слышным шёпотом произнесла:
- Папаша, а дайте мне тот огурец, пожалуйста!
Да. Дочка обращалась к родному человеку на "Вы" и называла его не "папа", как сейчас дети называют отца, а именно "папаша". Так было заведено тогда в селе.
- Принеси, - мгновенно повернув голову в сторону Марии, решительно сказал Степан.
- А как же, - всхлипывая спросила мама девочки, - ведь доктор же сказал...
- Принеси, Мария, - мягко, но убедительно повторил отец Катюши и, подойдя к жене, обнял её за плечи, а затем прошептал на ухо, - может, это её последнее желание.
И Мария, повинуясь, в каком-то наваждении, вышла из комнаты, а потом быстро вернулась с запретным огурцом на чайном блюдечке. Она отдала его Степану, а тот сразу же подошёл к девочке, внимательно сопровождающей взглядом заветный корнишон в рассоле, будто в нём и заключался весь смысл жизни. Может, так оно и было в те мгновения?
Слабенькой своей рукой Катюша потянулась к малосольному зелёному манящему деликатесу, а затем начала откусывать от него маленькие кусочки, тщательно их пережёвывать и глотать, а когда закончила короткую трапезу, её голова упала на подушку, и девочка закрыла глаза.
Нет, Катюша не умерла. На утро девочке стало легче. Господь Бог даровал ей ещё несколько десятков лет жизни, исчерченных и войной, и голодом, и предательствами, и удачами, иначе говоря, бедами и проблесками надежд. Успешно окончив школу, а затем университет, она работала преподавательницей младших классов до последних своих дней, и дети любили учительницу неимоверно. Вероятно, потому, что талантливая их наставница с искренней, а не поддельной добротой всегда относилась к ним, даря ученикам не меньшую любовь, чем родному сыну, которого, так вышло, вырастила сама, без мужа.
А прекратилась земная жизнь Екатерины Степановны летом 1992 года, на каникулах, после окончания учебного года.
Царство ей Небесное!
Добавить комментарий