Писатель, литературный критик, историк и теоретик литературы, первый заместитель главного редактора журнала «Знамя» Наталья Иванова представила вниманию читателей новую книгу - «Судьба и роль», в которой подробнейшим образом исследуются судьбы великих русских литераторов, повлиявших на целые поколения: Пастернак, Ахматова, Варлам Шаламов и др. Наталья Иванова подробно, хронологически, исследует путь поэтов и писателей в их пересечении с не менее интересными и яркими личностями той, ушедшей от нас эпохи. Мы решили расспросить о книжной новинке издательства «Рутения» более подробно, чтобы лучше разобраться не только в нашем прошлом, но и в настоящем и будущем.
Артем Комаров. Наталья Борисовна, хотел бы поговорить с вами о новой книге - «Судьба и роль», в которой представлены линии жизни известных поэтов и их окружения. Вы много исследуете литературный XX век. Чем вызван ваш интерес к литературе и писателям XX века? Ведь кажется, что XX всецело исследован, изданы сотни книг…
Наталья Иванова. Во-первых, это заблуждение, что именно ХХ век полностью и целиком исследован. Так же можно сказать, что тем более исследован ХIХ – золотой, как его именуют, век русской литературы. На самом деле не проходит и месяца, чтобы не выходили книги и сборники статей, исследований, материалов конференций, посвященных писателям ХIХ века – и не только Достоевскому или Толстому.
ХХ век остается для нас таинственным и неразгаданным. Даже подлинные причины Первой мировой войны не установлены – публике известен выстрел в Сараево, этим и ограничивается. А вы говорите, литература. Таинственный остров – вот что такое литература настоящая, подлинная. Это прежде всего полноценный эстетический феномен с неизвестной глубиной. Разгадывали и разгадывать будут. Только в самое последнее время я написала предисловия к новым сборникам прозы Фазиля Искандера, Георгия Владимова, Юрия Трифонова – по договоренности с издательствами, подготовившими их книги. Значит, они востребованы. И еще – приходят новые поколения читателей, не всегда понимающих то, что читают, необходимо просвещение.
А то я сталкиваюсь с тем, что не только сюжета романа «Доктор Живаго» не знают, но и не представляют, чем закончилась «Анна Каренина».
А.К. Почему для вас так важен был выход именно этой книги?
Н.И. В этой книге я осваиваю новый для себя жанр – выступаю уже не как критик, а как драматург, нащупывающий острые сюжеты взаимоотношений известных и малоизвестных (даже продвинутым читателям) фигур литературной сцены - в оттенках, исторических и интеллектуальных. По пути я лучше узнавала контекст эпохи, которая меня очень интригует – раннего и позднего сталинизма, времени 30-х, 40-х, 50-х годов в историко-культурном воплощении.
А. К. В книге тесно переплетены судьбы известных и менее известных личностей прошлой эпохи, среди которых Борис Пастернак и Ольга Фрейденберг или Анна Ахматова и Николай Пунин, Лев Гумилев и Эмма Герштейн. Вы пишете о том, что они были равными собеседниками, не случайно их имена живут и сегодня на страницах литературной летописи той эпохи. Интерес к Пастернаку или Ахматовой – вполне закономерен, но чем вы можете объяснить такой пристальный подход к освещению имен, играющих подчас вспомогательную роль в истории, да и в литературе?
Н. И. В истории, и тем более в истории литературы, нет вспомогательных, как вы выразились, имен – это дымящийся процесс, варево времени, лава, в которой кто-то исчезал, а кто-то выжил. Тем более – это круг личностей высочайшего уровня. Следить за их репликами – напряжение ума и радость души. Я попыталась приблизить к нам русского англичанина, европейского философа Исайю Берлина, - свидание с ним, растянувшееся на целую ночь, Ахматова считала причиной «Холодной войны»; Николая Николаевича Пунина, в ранних 20-х комиссара Эрмитажа и Русского музея, с ним и рядом с ним Ахматова прожила четверть века; кузину Бориса Пастернака, 45-летнее эпистолярное общение с которой продолжалось вплоть до кончины Ольги Михайловны - на два голоса, на два города – Москву и Ленинград. Наконец,
Льва Гумилева и Эмму Герштейн, которых связывала «лишняя любовь»… Там множество историй... в моей книге. И много действующих лиц, от Сталина до Эренбурга, обо всех не расскажешь.
А. К. А почему вас именно волновали именно эти персонажи – главные и второстепенные, со своими достоинствами и недостатками? Что в их характерах было такого, что заставляло вас написать о них?
Н. И. Главное для меня – степень сопротивления или степень компромисса, с которой каждый преодолевал ужас времени. Мандельштам погиб, Цветаева повесилась, Ахматова отмаливала у властей мужа и сына, Лев Гумилев нашел территорию мысли, проекцию будущих книг на каторге… Пастернак выжил – вроде по всем меркам судьба его сложилась благополучнее других, пока он не взорвал ее «Доктором Живаго». Ему это стоило жизни.
А. К. Поэт Николай Глазков писал: «Я на мир взираю из-под столика, Век двадцатый - век необычайный. Чем столетье интересней для историка, Тем для современника печальней!». Каково ваше отношение к XX веку?
Н. И. ХХ век – это мой век, по крайней мере его вторая половина. Про ХХI-й не могу этого утверждать.
А. К. В XX веке бОльшую роль играли художники или их антиподы – «красные вожди»?
Н. И. Поэт и царь, художник и власть – увы, главная тема русского ХХ века. И эта тема наливается кровью сегодня, в ХХI-м.
А. К. Но XX век вам видится масштабнее XXI?
Н. И. В литературном плане пока да. Но никто не знает - что появится завтра, какая книга взорвет молчание или нарушит обходные маневры. Сейчас литература разделилась опять на литературу эмиграции и метрополии.
Посмотрим, если доживем.
А. К. Первая глава справедливо названа – «Голоса из тени», в ней много имен отнюдь не первого ряда (Фрейденберг, Пунин, Исайя Берлин, Лев Гумилев, Эмма Герштейн), вторая – «Пересечения». Во второй более однородный, как мне кажется, состав имен – Пастернак, Ахматова, Булгаков, Мандельштам, Шаламов и даже Сталин в контексте разговора о Пастернаке.
Вы освоили новый для себя жанр – документальные фантазии, драмы-коллажи. Как искусно они перемежаются – первая и вторая часть, и ничего не выбивается – ни серьезная документальная основа, ни легкий исследовательский вымысел в первой части…
Н. И. Я рада, если так получилось.
А. К. Вы пишете: «Два разных подхода к литературному прошлому: 1) чтобы оно заговорило само 2) рассуждать, исследовать, сопоставлять». Оба подхода представлены в вашей новой книге. В первой части вы предстаете в роли драматурга, во второй как эссеист. Какие к вам приходят отзывы на эту книгу?
Н. И. Книга только-только из типографии. Хочется не только отзывов – хочется увидеть-услышать эти диалоги на сцене. Один прекрасный немолодой артист сказал мне на это: «Да где ж взять артиста-интеллектуала сегодня? И зрителя в пандан ему? Другой, режиссер знаменитого театра, в письме выразил свое восхищение – и только. А восхищение, как и любовь, измеряется поступками, но не словами.
А. К. Вам как автору важно, как будет воспринята та или иная ваша новая книга?
Н. И. Важно быть услышанным – мы живем в такое время, что я не могу сегодня ни молчать, ни писать о современности, все же черного и белого не называют и назвать не могут. Тем важнее уроки неповиновения и даже сопротивления, которые находишь в другой, не менее трудной эпохе. Те смогли преодолеть обстоятельства и оставить главное – стихи, книги, письма.
А. К. А книжные презентации в Москве намечены на будущий год?
Н. И. Презентации намечены, но пока не в Москве. Жду приглашений.
А. К. Какая книга из написанных для вас самая главная на сегодняшний день, и почему?
Н. И. Первая и последняя. Первая вышла еще в 1984-м, «Проза Юрия Трифонова», а две последних, вышедших буквально только что, –«Судьба и роль», издательство «Рутения», и том избранных статей «Текст и контекст. Работы о новой словесности», издательство «Время». Моя благодарность издателям и редакторам.
А. К. Какое ваше кредо как литературного критика, историка и теоретика литературы?
Н. И. Критика рождается из чувства сопротивления – безумию времени, наползающему мраку, литературной рутине. Критика – это новая мысль (в крайнем случае, свежее наблюдение) и аргументация - доказательство этой мысли (или наблюдения). Без новой мысли – это просто книгоописание. И да, критика – это литература.
Добавить комментарий