Согласитесь, что жизнь у известного писателя весьма напряженная и никаким представлениям о пресловутой «башне из слоновой кости» не соответствует.
Если говорить языком цифр, то, согласно недавнему опросу общественного мнения, Лимонов известен 41 проценту россиян. 59 процентов его не знают. Это неплохой показатель, если учесть, что недавно ставший премьер-министром России Виктор Зубков был до своего назначения известен лишь 12 процентам россиян. К этому добавлю, что, судя по этому опросу, хорошо относятся к Лимонову 2 процента опрошенных, плохо — 14 процентов, а 21 процент характеризуют отношение к нему как безразличное.
Разговор с Эдуардом Лимоновым мы начали с некоторых эпизодов его биографии. Он родился в 1943 году в городе Дзержинске, Горьковской области. Настоящая его фамилия Савенко. Стихи начал писать в 15 лет. Жил в Москве, тридцати с небольшим лет эмигрировал в Нью-Йорк, работал корректором в газете «Новое русское слово». Здесь же издал несколько книг, в том числе известный и скандальный роман «Это я — Эдичка». Жил за границей до 1992 года, потом вернулся в Россию, где вскоре после возвращения основал Национал-большевистскую партию. Неудачно баллотировался в Госдуму. В апреле 2001 года был арестован, а в апреле 2003 года был осужден на 4 года за незаконное приобретение и хранение оружия. В июне 2003 года досрочно вышел на свободу. После этого всегда был в гуще бурных событий, о некоторых из которых упоминалось выше. Одна из его последних книг — «Такой президент нам не нужен: Лимонов против Путина». Он автор около 40 книг.
— Эдуард, я ничего не упустил?
— Вы забыли упомянуть мой парижский период жизни, а между тем это огромный в моей жизни кусок: я 14 лет, с 1980-го по 1994-й год прожил в Париже. Там я стал писателем, издал 17 книг по-французски. Я очень благодарен Франции за то, что она сделала меня профессиональным литератором.
— Хотя вы говорите, что стали писателем в Париже, все же отмечу, что самый ваш знаменитый роман «Это я — Эдичка» был написан в Нью-Йорке. Кстати, какие у вас ассоциации с этим городом и какую роль он сыграл в вашей человеческой и литературной судьбе?
— В Нью-Йорке я прожил больше пяти лет, он произвел на меня громадное впечатление. Этот город, назовем это пышно, запечатлен в нескольких книгах, в том числе и в той, которую вы упомянули, в «Дневнике неудачника», в «Истории его слуги», в «Палаче»... Во множестве рассказов этот город присутствует как герой — на равных правах и, может быть, он более мощный, чем мои человеческие герои. Я очень люблю Нью-Йорк, он для меня незабываем, мне пришлось с ним бороться, соревноваться и я пережил там великолепные озарения, приходили мне в голову пронзительные эмоции и мысли, которые, возможно, потом мою судьбу изменили.
— А как это, вы боролись и соревновались с Нью-Йорком?
— Это в том смысле, в котором знаменитый персонаж Бальзака Растиньяк с высот Монмартра осматривает Париж и говорит, что теперь мы двое: кто кого. Имеется в виду, что каждый ощущающий себя героем, безусловно принимает вызов большого города и старается себя утвердить именно покорением города.
— Джон Леннон, если не ошибаюсь, говорил, что он хочет жить в Нью-Йорке, потому что раньше в древности центром мира был Рим, а сейчас столица мира — Нью-Йорк, что сейчас нельзя завоевать мир, не покорив эту столицу мира...
— Я совершенно с этим согласен. Я думаю, на века, пока будет существовать русская литература, мой поединок с Нью-Йорком останется в литературе. Так что в известном смысле я покорил свой Нью-Йорк.
— Какие у вас взаимоотношения с английским языком и как вас привечают американские издатели?
— Я давным-давно пишу по-английски, написал множество статей, начиная с парижского периода. У меня не самый лучший английский, но у меня достаточно хороший словарь, и я без проблем изъясняюсь, в том числе и в письменной форме, на английском языке, впрочем, так же, как и на французском.
Я сейчас не интересуюсь, как меня переводят. Последние лет 15 я своей литературной судьбой не озабочен... Я занимаюсь политикой, и меня проблема переводов никак не интересует.
— Я перед беседой с вами зашел в русский книжный магазин и насчитал 18 названий ваших книг. Я полагаю, что вы чемпион по изданиям, если не считать женщин-детективщиц, пишущих по одной книге в месяц. И ведь как мне сказали, покупают ваши книги, да еще как. Про Эдичку романа не было, но продавцы говорят, что его часто спрашивают. Почему это вас так издают, чем, на ваш взгляд, вы привлекаете читателя?
— Я не занимаюсь этой проблемой. Когда я сидел в тюрьме, издательство «Амфора» выпустило огромное количество моих книг, которые уже раньше издавались. Мне нужны были деньги на процессы, и не только мне, — моим товарищам. Нас шестеро было обвиняемых. Чисто утилитарный интерес к этому у меня был.
— Если я не ошибаюсь, вы единственный из известных российских писателей, которые за последние годы очутились в тюрьме и задерживались бессчетное количество раз.
— Я наблюдений не веду, но мне кажется, что вы правы, я действительно, в этом роде единственный.
— Причем, заступались за вас разные писательские организации и интеллигенция в разных странах. Я слышал, что известный художник Михаил Шемякин при личной встрече с Владимиром Путиным просил о вашем освобождении, причем, как свидетельствуют очевидцы, Шемякин после нескольких минут разговора с главой государства пулей вылетел из президентского кабинета.
— У меня с российским президентом Владимиром Владимировичем Путиным ничего личного нет. Я его никогда не встречал. Если говорить о Шемякине, то я знаю этот эпизод из варианта, который пересказывался средствами массовой информации. Но злые языки утверждают, что он, возможно, и не спрашивал Путина, что он только делает вид. Задайте вопрос самому Шемякину. (Я этот вопрос Шемякину задавал после моей беседы с Лимоновым. Шемякин утверждал, что такой разговор с президентом России у него был. — М. Б.).
— В тюрьме вы написали восемь книг...
— Совершенно верно. Мне прокурор запросил 14 лет, но меня оправдали по трем статьям. И статьи у меня были тяжелые, в том числе «Создание вооруженных формирований» и другие. Но это все не было доказано, а сумели, по их мнению, доказать лишь одну статью: «Организация покупки оружия». Из четырех лет по приговору я отсидел два с половиной.
— Вас арестовывали как писателя, неудобного для властей, или за покупку оружия?
— Писатели, я думаю, никому не нужны в России как таковые. Безусловно, меня сажали как руководителя политической организации, подозреваемого и обвиняемого в ряде деяний. Большая часть этих обвинений не была доказана.
— Вы себе не противоречите, говоря, что писатели в России сейчас не нужны, и, в то же время, вы написали в тюрьме за два с половиной года восемь книг. Для кого же вы их писали, если они не нужны?
— Я имею в виду, что они не нужны государству. Но, безусловно, есть читательские массы и есть необходимость время от времени высказывать свои взгляды, мировоззрение, идеологию или какие-то мои эмоциональные связи в мире, что я успешно и делаю.
— Некоторые высказывают мнение, что ваша тюремная биография способствовала еще большей вашей писательской популярности.
— Мне трудно этот процесс проследить в точности и проследить общественное мнение по моему поводу, но я думаю, что, возможно, я — самый интересный из живущих русских писателей. И тут ничего удивительного нет, кто-то же должен быть таковым. В отличие от множества писательских судеб, я с годами не только не ослабел, но, напротив, стал мощнее и углубился в какие-то до сих пор недоступные мне сферы философии. В той же тюрьме я написал несколько тюремных книг, а вы знаете, что эту тему эксплуатировали Достоевский и множество великих писателей. Конечно, и мудрость какую-то сообщило мне заключение. Там как бы соприкасаешься с вечностью, это похоже на аскезу, на монастырь. Короче, я вышел оттуда человеком более крупного калибра, чем я туда вошел.
— Вы назвали Достоевского. И в связи с вами порою упоминаются Гитлер, французский писатель Жан Жене и другие. Как вам такие аналогии?
— Жана Жене я знал лично. Можно кого угодно вспомнить, говоря о тюремных книгах. Книги Жана Жене, Гитлера, Достоевского имели разное влияние на мир. Но все они действительно влияли. В этот ряд я готов встать, у меня обиды нет.
— У вас очень интересная биография. Насколько в ваших книгах отразилась ваша подлинная биография? Когда много лет назад я читал вашего «Эдичку», я задавался вопросом: это правда или эпатаж?
— Да, так случилось, что биография у меня интересная. Но я всегда оставался самим собой. А насчет того, как отражается биография в книгах, никто вам на подобные вопросы никогда не ответит, в том числе и я сам, потому что это всегда трудно определить. Первые мои книги были в жанре романа. А вот последние 15 лет мои книги в основном в жанре эссе. Об эссе можно сказать, что они приближаются чрезвычайно к биографии, потому что описывают реальных людей в реальных условиях и с невымышленными фамилиями, тогда как первые мои книги были с изрядной долей романизации.
— Когда говорят об эпатаже, то возникает вопрос, насколько писатель должен быть «против» — не «за», а «против». И насколько именно это «против» создает ему славу. Я вам приведу самый простой пример — Салман Рушди. Я читал его книгу «Сатанинские стихи», она мне показалось очень слабой, но зато он стал знаменитым из-за того, что его приговорили к смерти.
— Когда речь идет о романе Рушди, то действительно было нанесено оскорбление мусульманскому миру. На это оскорбление часть мусульманского мира крайне резко отреагировала... Но это, на мой взгляд, случайность. А если бы не было случайности, то писателем Рушди никто бы не интересовался.
Слов «эпатаж» в применении к себе я не одобряю, оно совершенно не обосновано. Думаю, если читающая публика воспринимает мои произведения или мои поступки для себя как культурный шок, то это их проблема. Это значит, что они находятся на совершенно ином уровне восприятия. А подозревать меня, что я собираюсь их таким образом провоцировать, — это неверно. Я никогда не пытался никого провоцировать. Я высказывал то, что мне казалось необходимым. Вот вы говорите, что у меня такая интересная биография. Поверьте мне, совершенно невозможно заранее рассчитать свою биографию и потом следовать ей до буквы. Другое дело, что можно быть человеком решительным и не пасовать перед ситуациями и трудностями, а напротив, глядя в глаза ситуациям и трудностям, разрешать их. Именно так я делаю и так умею делать.
— Но, тем не менее, согласитесь, что писателя во многом делает его биография. Вы сами, кстати, говорили, что Чехов был таким, потому что у него был туберкулез, а у Достоевского была эпилепсия, которая в какой-то степени сказывалась на его творчестве.
— Да. И более того, можно сказать, что на 60 процентов нас делает генетика. Но остаются сорок, которыми можно испоганить все остальные 60... Мне не нравится это ваше обращение ко мне «писатель». Я не считаю себя писателем. Я в такой же степени писатель, как Юлий Цезарь, который написал «Записки о Галльской войне», я не член Союза писателей, не житель Переделкино, не профессиональный бумагомарака, и меня даже обижает, когда меня так называют. На мой взгляд, писатель — это муть какая-то. Например, президент Миттеран написал семь книг. Писатель он или нет? Нет, я полагаю. Необходимо, прежде всего, иметь, что сказать, иметь ясный ум. И высшая степень литературы для меня — это философия. Сама книга, этот «кирпич», — как ничто иное приспособлен для передачи мысли. Никакое телевидение, никакой интернет его не заменит. Именно этот «кирпич» оставляет читателя наедине с собой. Он должен содержать какие-то откровения. Поэтому есть великие книги, такие как книги Дарвина или «Капитал» Маркса. Как к ним ни относись, они сдвинули мир. Я сомневаюсь, что меня многие читали. Меня воспринимают, в основном, как человека определенных принципов, выступающего с определенных политических позиций.
— Ваши политические позиции?
— Мы создавали свою партию не как левую или правую. Мы хотели создать партию на принципах социальной и национальной справедливости. У нас не было идеологии, и сегодня она не до конца сложилась. Это у коммунистов есть идеология, которую еще Маркс сформулировал...
— Вы писали о том, что видите будущую Россию как страну свободных людей, что не позволите сделать из России сплошную зону. Какой вы видите свободную Россию?
— Мы хотим свободных, неконтролируемых выборов в государственную Думу, поскольку последние выборы были сфальсифицированы. Существуют доказательства, огромное количество томов, которые представили партия «Яблоко» и другие партии. В любой другой стране это вызвало бы падение любого правительства. Но не в России. Кремль уничтожил политику, он создал фальшивые политические партии, он создал множество барьеров на пути регистрации партии. Пусть будет множество партий в Думе, пусть они создают коалиционное правительство. Это лучше, чем насильственно создавать одно ярмо, которое тяготеет над всеми нами — это абсолютизм Путина. У нас очень архаичная власть, это фактически модернизированное самодержавие.
— Нередко слышишь, что у Путина высокий рейтинг и что реальной альтернативы ему пока не видно.
— Кто это говорит? Это говорят подконтрольные ему организации, которые проводят опросы. Это лживые сведения. После принятия закона о монетизации льгот огромное количество наших граждан лишены были привилегий. Но привилегиями они называются условно, потому что это «доплата» государства за недоплату деньгами. Они что, эти люди, поддерживают высокий рейтинг Путина? Я не верю, что в Ингушетии, например, явилось 97 процентов на выборы президента и 83 процента из них проголосовали за Путина. Не верю, потому что Ингушетия антирусская и не хочет быть в составе России. А альтернатива вырабатывается на выборах, появляются какие-то конкуренты. Могу сказать вам с совершеннейшей наглостью, что мой жизненный опыт и мой опыт интеллектуальный куда выше, крупнее, мощнее опыта подполковника Путина. Я не собираюсь стать президентом, но я наугад говорю такие слова.
Добавить комментарий