Рассказ Екатерины Донец "Царь-птица" был удостоен поощрительного приза на Втором конкурсе короткого рассказа журнала "Чайка" "На заре тысячелетия"
В субботу утром Николай Иванович отправился в аптеку на углу купить валокордин и слабительное.
Короткую дорогу разворотили ремонтными работами, и пришлось ему идти обходным путем, по аллее, ведущей к парку. В этот ранний час аллея была пуста, лишь мусор да пластиковые бутылки ветром перекатывались меж новеньких скамеек. На одной из них Николай Иванович, проходя, увидел спящую калачиком девушку. "Ну спит себе и спит, — дальней мыслью подумал Николай Иванович, — с кем не бывает". Рядом со спящей девушкой на скамейке заметил он придавленную камешком бумажку, а на ней написанные крупно слова, которые совсем уж машинально краешком глаза и прочитал. И до того странные слова были на этой бумажке написаны, что Николай Иванович, уже совсем было собиравшийся свернуть с аллеи направо к аптеке, сначала шаги свои замедлил, а потом и вовсе остановился.
"Поцелуй меня — я проснусь". Вот такие странные слова были написаны большими печатными буквами на мятой бумажке, придавленной камешком, чтоб от ветра не улетела. Ну и шуточки... — хотел было подумать Николай Иванович, но так ничего и не подумал, а просто развернулся и осторожно подошел к скамейке, на которой спала калачиком девушка. Спала девушка крепко, даже ресницы ее во сне не вздрагивали. Девушка, как девушка, симпатичная, можно сказать, девушка даже очень и одета прилично, но не вызывающе, как теперь вся молодежь одевается. И все бы ничего, если бы ни странная рядом с девушкой бумажка, придавленная камешком, чтоб от ветра не улетела.
"Ну и шуточки", — уже подумал, наконец, Николай Иванович, но как-то неуверенно подумал, недостаточно уверенно для того, чтобы развернуться и пойти себе дальше по своим делам, а вместо этого наклонился и легонько потормошил спящую девушку за плечико. Девушка продолжала спать. Он снова потормошил — посильнее. Девушка спала, как ни в чем не бывало, и даже слегка посапывала во сне. Николай Иванович оглянулся по сторонам: в этот утренний час аллея по-прежнему была пуста.
— Ну и шуточки! — сказал Николай Иванович на этот раз уже вслух и вслед за тем вдруг совершил весьма странное действие, с точки зрения своего возраста и положения, а именно: быстро присел на корточки возле спящей калачиком девушки и громко причмокнул около самой ее щеки.
И тотчас же прямо перед самыми своими глазами увидел он другие глаза, широко распахнутые и синие, как море его далекого детства.
В тот день поход в аптеку пришлось отменить.
...Не то чтобы была новая знакомая Николая Ивановича так уж красива, но ходить с ней по улице было одно мучение, потому что все мужчины, встречные и поперечные, как скрепочки за магнитом, поворачивались за нею вслед. А Николай Иванович... Да что Николай Иванович! Словом, был он похож на рыжую таксочку, вставшую зачем-то на задние лапы.
— Вот я и пропал, — шептал себе время от времени Николай Иванович блаженно и отчаянно. — Влюблен! Влюблен до помрачения души...
Известно ли вам, что представляют собою крыши старого города в конце мая? Вряд ли. А между тем, это хорошо известно каждой городской кошке, достигшей хотя бы подросткового возраста. Вот и Николаю Ивановичу до настоящего времени ничего об этих самых крышах не было известно.
Но если долго, до темноты, сидеть на подоконнике распахнутого окна своей маленькой душной каморки на последнем этаже, а потом, изловчившись, вскарабкаться по пожарной лестнице на самый верх и, ухватясь за шаткие перильца, уняв противную дрожь в коленках, все же выпрямиться во весь рост, — то откроется смельчаку роскошное, незабываемое зрелище: ребристое, с двускатными волнами море крыш до самого темного горизонта, матово взблескивающая, с переломами, дорожка луны, и где-то на дне этого моря — сонно воркующий город...
— Здорово? — спросила девушка.
— Здорово, — еле слышно, не своим голосом прошелестел Николай Иванович.
Она стояла у самых перилец крыши, у опасного ее края, и лунная дорожка, изгибаясь, прибегала к ее ногам. И в матовом лунном отсвете вдруг ясно увидел Николай Иванович за спиной у девушки почти прозрачные, точно из тонкого тумана, огромные крылья.
— Царь-птица!.. — только и смог он прошептать.
— Летимте, дорогой мой Николай Иванович, вы даже и представить себе не можете, как прекрасно лететь просто так над крышами, взявшись за руки! — сказала девушка и протянула вперед обе руки.
Глаза Николая Ивановича наполнились слезами.
— Я не могу, милая. У меня... этого... нет.
Крылья для Николая Ивановича нашлись на следующий день. Девушка долго и задумчиво перебирала пыльные вороха старых газет в его каморке. Уже почти присмотрев что-то, вдруг опять откладывала в сторону. Наконец выбрала с пожелтевшим краешком листок из газеты "Воздушный транспорт", надорвала осторожно, пару раз чикнула ножницами, продела шнурки от его летних ботинок и счастливо засмеялась — крылья были готовы.
"...Ну почему, почему она такая — не такая, как все? — думал Николай Иванович, медленно плывя над ночными крышами со своей подругой. — Вот ведь есть у нас на работе, в нашем чудесном, спаянном годами коллективе и Нина Афанасьевна, и молчаливая Елизавета Петровна, и Светочка, есть и сама Наталья Ивановна, наконец, и никому из них в голову не придет вот это — летать... Ах, любезная Наталья Ивановна! — вечерние чаепития в ее уютной, только что отремонтированной и заново обставленной квартирке хорошо еще помнил Николай Иванович всем своим телом, и так мило хлопотала она, так старалась каждый раз удивить его чем-нибудь вкусненьким... Простите великодушно, любезная Наталья Ивановна — лечу-у-у!.."
Однако недолго и, как оказалось, далеко не всеми остались незамеченными эти ночные полеты. Стали случаться на службе у Николая Ивановича странные телефонные звонки: то просто позвонят, помолчат и повесят трубку, а то, если вдруг придется Николаю Ивановичу в это время выйти из комнаты по какой-либо надобности, — что-то из телефона вроде бы кому-то и скажут. И этот кто-то, например, Нина Афанасьевна или Светочка, но, упаси Боже, конечно, не Наталья Ивановна! — кому-нибудь еще это самое "что-то" шепотком в курилке и передаст. И так все неточно, неверно передавалось, что по смыслу выходило и вовсе скверно, вроде того, что "вот он все по ночам с молодой особой по крышам скачет, бес плешивый". Но не то было почему-то особенно тягостно для Николая Ивановича, что представлялся он тут бесом плешивым, а то, что вместо его трепетных полетов получалось какое-то странное скаканье по крышам.
Да, неприятно было.
Но и это бы все ничего, ну звонят себе и звонят, позвонят и перестанут, и шептаться в курилке об одном и том же может надоесть, в конце-то концов, — все бы ничего Николаю Ивановичу, если бы через молчаливую Елизавету Петровну не дошел вышеуказанный шепоток до самого высокого начальства. Возможно, конечно, начальство было и не самое высокое, но Николаю Ивановичу казалось оно именно таким, поскольку ничего выше со своего скромного рабочего места он разглядеть не мог.
Поэтому, когда по срочному вызову Николай Иванович протиснулся боком в огромную дверь начальственного кабинета, то за бескрайним столом разглядел только туго обтянутую голубой рубашкой обширную возвышенность начальственного живота, ибо голова начальственная терялась где-то в облаках, хотя откуда в помещении могут быть облака, Николаю Ивановичу на ум не пришло.
Так стоял Николай Иванович смирненько у самой двери, когда из-за облаков вдруг раздался ласковый голос:
— Не по ранжиру, Николай Иванович, голубчик. По крышам-то, знаете ли. Коллектив смущаете. Не по ранжиру...
И такой невозможно ласковый был этот голос, что холодный пот прошиб Николая Ивановича не только снаружи, но и внутри, во всех его органах и сочленениях. И что-то в нем оторвалось и померкло.
Смутно помнил Николай Иванович, как доплелся он вечером до своей каморки, как защелкнул все замочки-цепочки, как выдернул из розетки телефон и главное — главное! — накрепко закрыл-зашторил опасное окно, а листок из газеты "Воздушный транспорт" с пожелтевшим краешком сначала хотел сжечь, да побоялся устроить пожар, поэтому просто смял в комочек и забросил за диван.
Взял в поликлинике бюллетень и сидел себе тихо. Болел.
Несколько раз слышал Николай Иванович краем уха, как к окну подлетала Царь-птица: побьется-побьется в стекло, да и улетит. "Пускай себе", — думал Николай Иванович, и более ничего к этим словам, даже в мыслях, не прибавлял. Вскоре пошли дожди, и Царь-птица больше не прилетала.
А ближе к осени все как-то само собой и успокоилось. Николай Иванович включил телефон в розетку, отдернул шторы с окна, отомкнул замочки-цепочки и однажды тихонечко вышел на службу. И чудесный, спаянный годами коллектив молча, деликатно принял его в свое уютное лоно, тем более что в курилке давно уже шептались о ком-то другом.
Тут бы и закончить с облегчением эту скучноватую и малопоучительную историю, если бы ни одно событие, произошедшее в жизни Николая Ивановича примерно год спустя после вышеописанного.
Как-то, опять же в конце мая, решив тщательно прибраться у себя в комнате, попросту говоря, затеяв генеральную уборку с отодвиганием шкафов, столов и дивана, — Николай Иванович обнаружил пожелтевший бумажный комочек и, чего конечно же не следовало делать, зачем-то развернул его...
...С превеликим трудом, будто во сне, еле разбирая, что делает, открыл Николай Иванович окно, кряхтя влез — о, ужас! — на подоконник, вскарабкался по пожарной лестнице на самую крышу и, стоя на опасном краю, начал прилаживать за спиной измятые листочки из газеты "Воздушный транспорт"...
А далее существует несколько версий случившегося, ибо нашлись, нашлись и здесь очевидцы этого интимнейшего события! Итак: одни, назовем их пессимистами, утверждают, что Николай Иванович попросту оступился и свалился с крыши, переломав себе при этом руки-ноги, и к этой версии прилагаются яркие подробности приезда "скорой", общения с пострадавшим в больнице и долгого, безрадостного его излечения. Другие, скажем, оптимисты, что теперь в нашем отечестве большая редкость, доказывают, хотя и не вполне уверенными голосами, что видели, как Николай Иванович, легонько оттолкнувшись от края крыши, медленно поплыл над вечерним городом, пока ни уплыл в неизвестном направлении. Эта версия не подтверждается ничем, кроме мечтательного выраженья глаз.
Есть и третьи. Их, наверное, следует назвать реалистами, потому что их рассказ самый короткий, внятный и простой. А именно: что случившаяся совершенно случайно здесь же, на крыше, Наталья Ивановна успокоила бедного Николая Ивановича, обласкала его и увела к себе домой — чай пить.
Добавить комментарий