Редакция получила многочисленные отклики на публикацию рассказа Ирины Чайковской "Старый муж" ("Чайка" №22, 16-30 ноября 2007 г.). Публикуем заметку Надежды Брагинской из Нью-Йорка и ответ автора рассказа Ирины Чайковской. Приглашаем вас присылать отклики на взволновавшие вас материалы.
Я вынуждена представиться, т.е. сообщить, что долгие годы веду на радиостанции "Надежда" литературный цикл "Живое слово". Наше радио - во многих штатах Америки, западных и восточных. Публикуюсь в Америке, России и других странах. Не так давно в Нью-Йорке вышла моя книга "О Пушкине". Я имею обширную корреспонденцию: с разных концов Америки присылают публикации о литературе, особенно часто - о Пушкине. Таким статьям несть числа. Пишут их некоторые местные авторы довольно смело, даже не оглядываясь на научную фактологию.
Свободное обращение с пушкинской темой распространяется иногда и на беллетристику. Признаюсь, общий уровень подобных публикаций оставляет ощущение своеобразное: "сегодня неприлично не писать о Пушкине, попробую и я". Чем объяснить такую плодовитость? Я рискну свести это к расхожей ныне формуле: "Имею право!" А ведь действительно - живём же в свободной стране!
... На моём письменном столе несколько экземпляров "Старого мужа" Ирины Чайковской - статьи в Вашем журнале. Прислали из разных штатов. Чаще всего я не отвечаю на подобные тексты - нет смысла и некогда. Но сейчас, как говорится, "по многочисленным просьбам", я решила нарушить обет молчания.
"Старый муж" трудно назвать художественным произведением. Это элементарная стилизация под исторический рассказ. Его композиция, примитивная схема образов, языковый штамп, почему-то названный "переводом с французского" (?), псевдодокументальность - все бесконечно упрощено, а порой и просто нелепо. Рассказ вызывает душевное и, признаюсь, профессиональное отторжение.
Прежде всего - такая очевидная претензия на документальное правдоподобие. Иначе - зачем бы - Р.S.? В нём "анкетные данные" Н.К.Загряжской, иной героини рассказа. Но Наталья Кирилловна, дальняя родственница жены поэта, кавалерственная дама, никогда близко не общалась с Пушкиными, не встречалась домами и уж никак не могла стать душеприказчицей Натальи Николаевны, поверенной в её сердечных делах. Правда, Александр Сергеевич несколько раз навещал её (даты известны). И, по его признанию, в образе графини из "Пиковой дамы" много сходства с 90-летней Натальей Кирилловной. Иное дело - Екатерина Ивановна Загряжская, родная тётушка Натальи Николаевны, к слову, пятидесятилетняя. Она "бывала всякий день в доме Пушкиных" (О. С.Павлищева), её сердечная близость к Наталье Николаевне известна, как и теплые, дружеские отношения с Александром Сергеевичем. Автор "перепутала" Загряжских, и такая рокировка исключила заявленное правдоподобие и документальность сюжета.
Невольно задумываешься и вот над чем. Ведь, "Старый муж" явно претендует на определённый жанр - исторический рассказ. В нём, кроме слуг, - не вымышленные герои, не прототипы (!), в нём действуют, названы подлинные исторические имена - Пушкин и близкие ему люди! Как это взывает к тончайшей психологической и профессиональной деликатности!
Какая уж деликатность! Автор собрала всё, что, по её мнению, может представить исторических героев только со знаком минус, не стесняясь некоторых сведений просто устаревших или опровергнутых. Опорочены все: мать и отец Натальи Николаевны, предки Пушкина, сестра Натальи Николаевны Екатерина Николаевна и - сам Александр Сергеевич. Вот такая растушёвка - серыми красками по чёрному фону. Одно лишь светлое пятно - Жорж Дантес, о котором Наталья Николаевна говорит с "детским обожанием". Оказывается, Дантес потому пребывает с Екатериной Николаевной, что на неё падает "отражённый свет". Настолько, как выясняется, "отражённый", что она ждёт ребенка от Дантеса: он был близок с Екатериной Николаевной именно тогда, когда клялся её сестре Наталье Николаевне в безумной любви.
Но "Старый муж" - случай особый. В нём концентрация ненависти к Пушкину - чуть ли не зерно рассказа. Изумляет непривычная стилистика Натальи Николаевны. У неё "в глазах полыхали молнии", и произносит она, например, такое: "... он ведёт себя как грубый неотесанный варвар или как помешанный... выкрикивает ругательства и угрозы. Я боюсь, что он меня или ударит, или, чего доброго, задушит". А дальше читаем: "Я его ненавижу"... За 170 лет после кончины Пушкина в русских публикациях ещё никто (возможно, я ошибаюсь), не решался так грубо вторгаться в душу Натальи Николаевны. Любят Пушкина... Деликатно помнят о страданиях Натальи Николаевны у его смертного одра... Ведь всё это ещё - сегодня...
Конечно, автор может сказать, что ему "так кажется", "так представляется", "я так чувствую". Или просто: "Имею право!" Но до каких пределов автор "имеет право"? Они безграничны? Или всё же есть граница, за которую не должна выходить игра фантазии и произвольность тех или иных литературных построек? Этот рассказ - об исторических лицах не многовековой давности. Речь идёт об истории, но той, которая всегда рядом - Пушкин. Именно потому, что Пушкин как бы постоянно с нами, ловишь себя на мысли: а что бы он испытал, читая подобное? И хотя Пушкину при жизни тоже доводилось слышать и читать о себе всякое - до такого не доходило. Одно дело - автору "домысливать" на основе очевидного, другое - "домысливать" нечто такое, что вступает в безусловное противоречие с общеизвестным. Здесь, по-моему, весь вектор рассказа вступает в противоречие с теми доверительными - что бы ни произошло - и сердечными отношениями, которые были между супругами.
Невольно подумалось, что Ирина Чайковская просто проговорилась, и свои собственные чувства к поэту "перепоручила" Наталье Николаевне. Видимо, потому у г-жи Чайковской нашлись такие жестокие, самые страшные, упаси Боже, для человеческого сердца слова злобы и ненависти. Пушкин писал: "Обременять вымышленными ужасами исторические характеры и не мудрено и не великодушно". Великая русская литература завещала пишущим: правда, совесть, порядочность, душевная тонкость. И еще: "Осторожно, гений!"
Надежда Брагинская
(Рузвельт-Айленд, Нью-Йорк)
Добавить комментарий