На днях Елене Георгиевне Боннер исполнилось 85 лет.
Наверное, мало у кого из ныне живущих на Земле, была такая трудная и счастливая судьба, как у Елены Георгиевны — Трудная потому, что она была одной из немногих, кто противостоял жесточайшей и беспощадной Системе, которая, однако, не осмеливалась физически ее уничтожить, потому что боялась мирового общественного мнения. А счастлива Елена Георгиевна потому, что жизнь ее была связана с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, человеком удивительнейшей судьбы, одним из создателей водородной бомбы и величайшим борцом за мир, творцом самого разрушительного оружия и спасателем душ человеческих. Это не просто высокие слова. Наверное, многие со мной согласятся, что Андрей Дмитриевич был Совестью человечества — без него наша эпоха была бы во многом лишена того нравственного идеала, который так необходим нам, нашему времени, когда у нас не осталось почти никаких идеалов.
 |
| Андрей Сахаров и Елена Боннер на кухне в своей московской квартире |
|---|
Елена Георгиевна живет сейчас в Бостоне у дочери.
Я люблю Елену Георгиевну, я ею восхищаюсь. В наше время не так уж много людей, которые вызывают такое уважение. Я с ней встречался всего лишь два раза в Москве. Но в радиоэфире в Америке беседовал с ней десятки раз. Последний раз несколько дней назад уже после ее юбилея.
— Елена Георгиевна, как вы справили свой юбилей?
— Сидела дома за компьютером. Пришло более двухсот писем. Дошивала платье. У меня есть странная привычка — будь я в Москве, Париже, Риме или Бостоне, я все равно что-то переделываю. Было столько телефонных разговоров, что я стала бояться, как бы они меня не доконали.
— Я знаю, вас поздравляли многие люди — именитые и простые.
— Да. Именитыми были Михаил Сергеевич Горбачев, президент Украины Виктор Ющенко, канцлер Германии Ангела Меркель, члены Европейского парламента, послы нескольких стран, из правозащитных организаций мировых, из Пен клуба написали... Из России пришло поздравление от [Сергея] Миронова, председателя Совета Федерации. Было много известных писателей и актеров. Володя Войнович написал: два дня пью за твое здоровье. Собираюсь опохмелиться и опять продолжать. Говорила долго с Олегом Басилашвили. Очень много поздравлений от людей, которых я не знаю. От давнишних зеков, которые желают мне всего хорошего.
— Елена Георгиевна, почти два десятилетия прошло с того дня, как Андрей Дмитриевич ушел из жизни. Это были не просто два десятилетия, а годы, насыщенные множеством событий, изменившиx мир. Чем вы объясняете, что Андрея Дмитриевича не только помнят, но и говорят о нем как об одном из замечательнейших людей нашей эпохи.
— Потому что эпоха пронизана ложью, а Сахаров был абсолютно честным человеком, и в какой-то момент большинству нормальных порядочных людей ложь становится поперек горла.
— Какие, на ваш взгляд, черты Андрея Дмитриевича — я имею в виду и как ученого, и как политика, и как человека — для нас особенно важны сейчас, когда, как вы говорите, все вокруг пронизано ложью?
— Андрей Дмитриевич был человеком абсолютной интеллектуальной смелости, не боялся додумывать все до конца. Его образ опутан легендами, которые, как мне кажется, будто бы внешне его украшают, но одновременно снижают его значение. Надо убрать легенды и говорить о конкретностях. Легенда, что он был таким наивным, доверял всем. Ничего подобного не было. Между прочим, его Конституция, которая начинается словами о том, что цель народов — это счастливая и благополучная мирная жизнь, это абсолютно не утопия, это действительно высокая цель. Об этой цели как раз забыли. Поэтому я не согласна с тем, что вы говорите, что Сахарова помнят. Ну, помнят фамилию, а о том, о чем говорил, за что боролся, совсем уже не помнят. Многие политики боятся вспоминать слова Сахарова.
— Может быть, слова и высказывания отдельные и не помнят и редко сейчас цитируют, но помнят масштабы его личности, его духа, светлого духа, помнят о том, что Человек может противопоставить себя Системе и победить, несмотря на гонения, несмотря на стремление власть предержащих подавить, заставить замолчать, уничтожить морально и физически. Как-то, сравнительно недавно я был на встрече в Колумбийском университете. Сюда пришли совсем молодые люди, которые родились в другой стране, живут совсем в иное время, в иных реалиях, но они знают Андрея Дмитриевича. Возможно, не по отдельным его высказываниям, а потому, что этот человек остается для нас светом и совестью в этом мире, который, как вы сказали, пронизан ложью.
— Миша, все это слова... А реальность в том, что существуют скучные слова — архив, музей и гранты. А в условиях Америки отсутствие грантов — это отсутствие подлинного интереса. Лицемерие было раньше и лицемерие есть сейчас. Грустно, что помощь правозащитным организациям идет, в значительной мере, на самовоспроизводство этих организаций. Я получила как подарок ко дню рождения письма. Одно из них — из американского фонда Макартура — отказ в гранте. И здешний архив в Гарварде тоже испытывает проблемы. Гарвард не может добыть денег. А фонд Макартура помогает только в России, но не здесь.
Я писала Биллу Гейтсу. До него я не дошла. Получила письмо от его референта. По его ответу я поняла, что этот человек не только не слышал мое имя, он и про Андрея Сахарова не слышал. Это меня умилило. Мы на многих местах видим людей некомпетентных. Работая в самом большом благотворительном фонде мира, надо бы знать, наверное, имя Андрея Сахарова.
Сергей Брин, основатель Гугла, программой которого я с удовольствием пользуюсь, тоже не помог. Написал, что это ему не интересно. Его четырехлетним мальчиком привезли сюда. А сколько сил в свое время положил Андрей Дмитриевич, чтобы люди из СССР имели право выезда! Уже за это ему надо памятник поставить.
Я расскажу вам одну анекдотичную историю. В 1973 году сорок академиков написали печально знаменитое письмо о том, что Сахаров позорит страну, честь советского ученого. Накануне мы на Ленинском проспекте столкнулись с человеком, которого я видела первый и последний раз. Он жал руку Андрею Дмитриевичу и говорил, что он совесть ученых. Наговорил много других высоких слов. Когда он распрощался, я спросила: "Андрюша, кто это был". Оказалось, что это был академик [Бенцион Моисеевич] Вул. А дней через шесть появилось в газетах это письмо, и там стояла подпись академика Вула. И я Андрею Дмитриевичу сказала: "Ах, как удобно, вот ты их совесть, а им совесть не нужна".
Точно так же сейчас и помнят Сахарова. Конечно, есть исключения. Но эта история четко отражает мысль — хорошо, что у кого-то есть совесть, а мне можно без нее обойтись.
— Я не буду говорить за всех. Я думаю о том, что в этом нашем мире сейчас шесть миллиардов людей, но таких светочей, таких Монбланов человеческих, как Андрей Дмитриевич, практически нет сейчас. И я счастлив, что журналистская судьба мне подарила минуты общения с ним, что он для меня не только символ высочайшей духовности и мужества, но и живой человек. Я помню его жесты, улыбку, интонации его голоса.
Но мне никогда не приходилось видеть его в домашней обстановке. А какой он был дома, Андрей Дмитриевич Сахаров — человек-легенда, какие у него были пристрастия в чтении, музыке?
— Он был легкий, доступный. Читал он в последние годы то, что я ему предлагала. Кроме того, он очень любил Гейне, любил "Фауста" Гете. Он читал их в подлиннике. Хорошо знал русскую классику, особенно Пушкина. Здесь его знания были на уровне хорошего пушкиниста. В музыке отдавал предпочтение романтикам. Шопен, Шуман... Он рос на той музыке, которую любил его папа. Его отец был прекрасным пианистом. Правда, Андрей не во всем следовал вкусам отца. Папа его не любил Шостаковича, а Андрею он нравился.
— Как он проводил досуг? Хотя я полагаю, свободного времени у него было очень мало.
— Нет, время у нас было свободное. Он мне, например, любил читать детективы.
— Андрей Дмитриевич Сахаров и детективы?
— А почему вы удивляетесь? Он любил хорошие детективы. Он увлекался приключениями Арчи Гудвина, героя романов Рекса Стаута. Читал банальную Агату Кристи.
— Вот уж не предполагал, что Андрей Дмитриевич был любителем детективов.
— А вы многого не знаете. Не знаете, например, что я люблю готовить. И что я очень хорошо готовлю. А он любил, когда я готовила, сидеть на кухне со своими бумагами и их просматривать.
— Что из приготовленного вами он больше всего любил? Извините, может я у вас разные воспоминания бужу.
— Да нет, спрашивайте. У него есть стишки, которые кончаются такими строчками: "Я все отдам за пироги с капустой, что милая жена мне испечет".
— А вы часто ходили на концерты, на выставки?
— Не часто. Андрей вообще не любил музеи. И даже в дневнике это у него отражено. Я не помню, то ли выставка Шагала была, то ли французская живопись... Андрюша со мной сразу не пошел. А потом я его почти силой выводила... За шесть лет одиннадцать месяцев в Горьком (сейчас Нижнем Новгороде — прим. ред.), хотя там очень приличный музей, он там ни разу не был. А на концерты мы ходили довольно часто.
— Вас знают все как известную правозащитницу, как самого близкого человека Андрея Дмитриевича Сахарова. Но, наверное, не все знают, что вы врач по профессии, что вы были участницей войны с фашизмом, были фронтовой медсестрой.
— У меня очень типичная биография, которая, к сожалению, была у многих. Когда мне было 14 лет, арестовали маму и папу. Через полгода папу расстреляли. Через два года мы получили первое письмо из лагеря от мамы. В 1946 году она вернулась. Я никогда этого дня не забуду. Тогда очень часто по квартирам ходили, просили деньги, хлеб. У меня в передней всегда был приготовлен кусочек хлеба и какая-то денежная мелочь. И тут звонок в дверь. Я машинально открываю дверь, не смотрю, подхожу к тумбочке, беру деньги и, когда я их протягиваю, то вижу, что это моя мама.
— Вы какой врач?
— Я педиатр. Даже микропедиатр. Это новорожденные и первый год жизни. Моя узкая специализация была — недоношенные дети. Мы этих детей не забывали, потом встречались с ними и с их родителями. Здесь в Нью-Йорке живет одна художница, которую я в детстве выхаживала.
Я в Ираке работала в свое время, скольких детишек там лечила... Когда Ирак вторгся в Иран и там шла война, это как раз пришлось на ту генерацию мальчишек, которые у меня рождались. Сейчас моим мальчишкам иракским, лет за сорок, тем, кто выжил, ведь их Саддам Хусейн гнал на фронт...
— Сколько пакостей вам власти делали. И не только власти. Сколько газеты приводили разных слов. Академики, журналисты, рабочие, колхозники, пожарники, милиционеры и прочие представители трудового народа всячески вас поносили и обвиняли во всех смертных грехах. А сколько у вас с Андреем Дмитриевичем было палачей, тех, кто не осмеливался вас физически уничтожить, но ссылал вас, организовывал травлю, в больницах вас якобы лечил... С кем-то из них вы потом встречались?
— Я с ними больше не встречалась, в Горький мы больше не ездили. Но когда мы вместе с Андреем Дмитриевичем утверждали, что в больнице имени Семашко нас "опекали" и искусственно нас кормили во время голодовок не врачи, а работники КГБ, то это всегда опровергали, даже фильмы на этот счет сочиняли. А в 1991 году я получила письмо от врача, которая вела искусственное кормление Сахарова и довела его до микроинсульта. Она писала о том, что ей предписывали делать сотрудники КГБ и как она вводила психотропные препараты Андрею и мне.
А писали действительно много. Газеты полны были возмущенных "откликов трудящихся".
Кстати, обо мне тоже разные легенды были. С одной стороны, легенда, пущенная КГБ: пришла Боннер и сделала Сахарова плохим. А с другой стороны, легенда: пришла Боннер на готового академика и сразу стала изображать из себя диссидентку. Во мне перелом произошел в 1968 году, когда в Прагу ввели советские войска. А с Андреем Дмитриевичем мы познакомились в 1970 году.
— Имя Андрея Дмитриевича часто вспоминали и вспоминают политики. О нем говорили и Михаил Горбачев, и Борис Ельцин, и Владимир Путин. Причем самые хорошие слова. А реально они вам помогали, способствовали продолжению дела Сахарова?
— Для трепа почему и не вспомнить? Никто мне не помог реально, а не на словах. Было одно исключение. Я обращалась как-то за помощью к Михаилу Сергеевичу Горбачеву, но американская бюрократия на его просьбу не среагировала. Это было сейчас, когда архив [Сахарова] перевозили в Гарвард. Я не могла добиться второго сотрудника для архива и просила помочь Горбачева. Президент Гарварда, говорят очень приличный человек, к сожалению, не среагировал на просьбу Михаила Сергеевича. Сейчас у Гарварда новый президент, женщина, но и при ней дело не сдвинулось.
— Все помнят, что когда Андрей Дмитриевич стоял на трибуне одного из съездов Советов, Горбачев не давал ему слова.
— Господи, то, что было много лет назад, я стараюсь не вспоминать. Я ко всем отношусь по-человечески. Я ужасно переживала, когда умерла Раиса Максимовна. Мне кажется, что у них была очень гармоничная семья, а я к этому отношусь трепетно. У меня было много личных контактов с Михаилом Сергеевичем, и хороших и грустных. Я даже не представляла, что с государственным деятелем и с президентом можно в таких тонах разговаривать, как мы с ним разговаривали. Очень человеческое от него поздравление. Я испытываю глубокое уважение к Горбачеву, потому что он был первым руководителем государства, который ушел, никому не причинив физического вреда, без кровопролития. И его пример — другим наука.
— И достойно ведь, как достойно ушел.
— Очень достойно. Иногда уход становится венцом царствования.
— Какие качества вы больше всего цените в человеке?
— Наверное, то, что я сказала об Андрее Дмитриевиче: интеллектуальная смелость, смелость додумывать до конца.
- Какое качество вы больше всего ненавидите?
— Предательство.
— Елена Георгиевна, мы вас все очень любим.
— Ну, любите. Любить — это хорошо. Сейчас я вам процитирую песню, которую часто пела в молодости. Петь вам сейчас не могу, горло уже не то. "Все в жизни перемелется, останется любовь".
Добавить комментарий