Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.
Б.Пастернак
Путешествия заграницу при всём их разнообразии можно отнести, в основном, к одной из двух категорий: "в ширину" или "в глубину". Приверженцы первого принципа стараются охватить как можно больше мест, побывать за одну поездку в нескольких странах, осмотреть максимально возможное число городов и памятников. Тогда как путешественники второго рода стараются сосредоточиться на одном каком-нибудь месте — городе, районе, стране — познакомиться с ним более основательно. Мы с женой, помню, провели по месяцу в Риме и Лондоне, три недели на Крите, месяц в Чехии, в Израиле, две недели в Барселоне, на Аляске... Всего сразу не припомнишь. Мы старались останавливаться не в гостинице, а снимать квартиру, жить обычной для этих мест жизнью, ходить в магазины и на рынки за провизией, ездить городским транспортом, по воскресеньям посещать местную церковь — так узнаёшь о жизни людей гораздо больше, чем когда остановился в гостинице и ездишь на туристических автобусах по музеям.
Планировали мы пожить и в Венеции. Этот романтический город, воспетый на все лады на всех языках — Venezia, Venice, Venise, Venedig, Веденец — привлекал нас необыкновенно, но всё как-то не получалось, ведь в своих выборах мы не совсем свободны: кое-что зависит от времени отпуска, сезона, цены на авиабилет и т.п. Жена очень хотела побывать в Венеции, прямо настаивала, но вот не вышло, всё перекладывали на следующий год, на следующий год... А теперь уже не выйдет никогда...
После смерти жены я несколько лет никуда не ездил, а потом всё же решился отправиться в Венецию, как бы выполняя её волю. Отправился я в начале ноября, рассчитывая на то, что туристов будет поменьше, ну и, соответственно, цены пониже. Расчёт не оправдался: по городу бродили толпы туристов, в основном, японцы в цветных плащах и резиновых сапогах. У меня таких сапог не было, и я терпел большие неудобства, так как город был залит водой. Мне объясняли, что ветер слишком долго дует с моря, уровень воды в каналах повышается, и вот — наводнение. Главные улицы и площади города устелили специальными деревянными мостками, но на все участки их не хватало, я постоянно ходил с мокрыми ногами, принимал аспирин и пил (для профилактики) "граппу" — виноградную водку.
Следуя нашей традиции, я не остановился в гостинице, а снял квартиру, вернее, комнатёнку на третьем этаже старого, обшарпанного дома в северной части города возле канала Св. Катерины. Хозяин схитрил, когда сказал, что дом отапливается, а может быть, мы просто не поняли друг друга. Правда, в помещении этом я проводил минимум времени, только спал, а целыми днями бродил по городу, заходил в музеи, дворцы, церкви. Под сумрачным небом и непрерывным дождём прославленный город представал в совершенно другом обличье. Зелёную воду и золотой венецианский свет я видел только на картинах Франческо Гварди в Галерее Академии, а когда выходил из музея, меня покрывала мутная пелена дождя. Вода в каналах выглядела темносерой, почти черной с серебристыми проблесками и больше всего напоминала цветом антрацит. Тучи висели так низко, что зеленый купол церкви Сан Симеон Пикколо терялся во мраке. Зелено-золотая живопись превратилась в чёрно-белую графику.
Но как прекрасен был этот незнакомый, никем не замеченный черно-белый город, как брал он за душу своей меланхоличной, погружённой в себя красотой... Я шёл по улицам, куда глаза глядят, то перепрыгивая с мостка на мосток, то ступая по лужам. Я заходил погреться в кафе и церкви, останавливался на набережной и подолгу смотрел вниз на рябую от дождя поверхность воды. Я ловил себя на том, что вижу всё это — и воду, и тучи, и мокрые дома — не своими глазами. Вот тут, думал я, она бы остановилась и сказала: "Как красиво!". И непременно заглянула бы в тот дворик. И зашла бы в эту церковь, и подошла бы к той картине. И молча бы стояла, запрокинув голову...
А туристов всё равно было полным-полно. Они толпились по щиколотку в воде на площади Сан-Марко, осаждали собор и Дворец Дожей, шли гуськом по мосткам вдоль Страды. До меня долетали обрывки фраз едва ли ни на всех языках, а однажды я услышал дискуссию по-русски. Она касалась жареной картошки.
Это произошло недалеко от моей квартирки, где толпа туристов намного реже. Я шёл не спеша (куда спешить?) вдоль канала Св. Катерины и услышал позади себя два женских голоса. Один голос, с явным южным выговором, жаловался, что картошка, жареная на оливковом масле, не так вкусна, как жареная на подсолнечном. А второй голос возражал в том смысле, что где же его здесь возьмёшь, подсолнечное масло? Может быть, где-то и продаётся, но как узнать, где именно?
Я остановился и пропустил их вперёд. Когда они проходили мимо, я успел разглядеть двух очень молодых девушек, закутанных в дождевики, с большими сумками в руках. Они прошли немного по набережной и свернули направо через мост против Церкви Иезуитов, а я отправился осматривать эту церковь. Наверное, студентки, изучают живопись или архитектуру, подумал я тогда. И ошибся.
Венеция небольшой город, а уж туристическая жизнь происходит и вовсе в ограниченных местах. Так что запомнив однажды какого-то человека, видишь его снова и снова в тех же музеях, гостиницах, ресторанах, на концертах. Так вот и этих двух русских девушек я увидел снова, но совершенно в другой ситуации.
Роскошная улица Фаббри идёт от площади Сан-Марко почти к мосту Риальто, стягивая по хорде дугу Большого Канала. В тот вечер погода смилостивилась над Венецией, дождь прервался (как выяснилось позже, ненадолго), ветер утих, на небе проступили звёзды. Туристы высыпали на улицы, особенно густо их шествие наблюдалось на Фаббри вдоль ярко освещенных витрин. Тех девушек, почитательниц жареной картошки, я узнал несразу, выглядели они совсем иначе: открытые не по сезону майки, короткие шорты, туфли на высоченных каблуках. Они медленно двигались в толпе, улыбаясь и бросая по сторонам призывные взгляды. Внешний вид и поведение не оставляли сомнений насчет рода их занятий — увы, ничего общего с живописью и архитектурой...
Удивлён я не был: до этого я много раз видел русских проституток в разных концах Европы: и в Праге, и в Амстердаме, и в Мадриде; в Стамбуле их особенно много, там их называют "наташами". Ещё одно свидетельство национального кризиса... Впрочем, не моя проблема, меня это не касается, больше не касается. Так я подумал в тот момент, на улице Фаббри, в тот вечер, когда дождь и ветер дали Венеции небольшую передышку.
И буквально назавтра произошла третья встреча. В середине дня мне понадобилось зачем-то забежать к себе в квартиру. Я шёл по набережной Св. Катерины и возле моста против церкви увидел небольшую толпу. Люди сгрудились вокруг женщины, лежавшей пластом на нижней ступеньке моста. Над ней склонилась подруга. Я сразу их узнал.
Лежащая женщина казалась бездыханной. Я растолкал толпу, громко выкрикивая "I am a doctor! Dottore! Dottore!", и потрогал пульс. Жива, похоже на глубокий обморок.
— Вы знаете, что с ней? — спросил я подругу. — Она болела?
Услышав русскую речь, девушка вздрогнула:
— Не знаю, не знаю. Шли, а она вдруг побледнела и упала. Только скажите им, чтоб скорую помощь не вызывали. Скажите им! — Она показала на столпившихся людей.
Я снял с себя плащ, свернул и подложил под голову больной.
— Обязательно скорую помощь, и в больницу, — сказал я. — Это может оказаться что-нибудь... очень плохое. Когда у неё месячные?
— Две недели назад.
— Вот видите. Нужно сделать сканирование мозга. В больницу! Немедленно в больницу!
Она прямо задрожала от ужаса:
— Нет-нет, нам нельзя. Нас в тюрьму посадят, если узнают. В больницу нельзя.
Я посмотрел на эту жалкую, трясущуюся фигурку, смертельно бледное, искаженное страхом лицо... и кое-что стало до меня доходить.
— Вы что — нелегально здесь?
Она ничего не ответила, только опустила голову.
Да, ситуация... Хорошо, если просто какое-то временное недомогание, но ведь это может быть гораздо хуже. Например, опухоль в мозгу.
— У неё это раньше случалось?
— Нет, она здоровая, это так... Скоро пройдёт. Скажите им, чтоб не вызывали скорую помощь.
Между тем больная открыла глаза. Я приподнял ей голову и спросил:
— Как вы себя чувствуете?
Я видел, что она меня поняла. Сознание медленно к ней возвращалось.
— Галька, Галька, ты что? А? Галька! — бормотала её подруга.
— Вы можете сесть? — спросил я
Она медленно выпрямилась и села.
— Галька, идти надо. А то они скорую помощь вызовут, в больницу отвезут. Слышишь? Идти надо. — И мне: — Здесь недалеко. Вон через мост и направо.
— Сейчас, — сказала Галька. Опираясь на меня и на подругу, она поднялась, и мы медленно двинулись через мост. Кто-то из толпы подал мне забытый плащ. Таким порядком, поддерживая больную, мы перешли мост, свернули направо и оказались перед входом в обшарпанный трехэтажный дом, точь-в-точь похожий на мой.
— Который этаж?
— Тут я сама доберусь, мне уже лучше, — поспешно сказала Галя.
— Давайте я помогу.
— Нет-нет, — словно испугалась она. — Туда не надо. Я сама.
— Ладно, как хотите. Но предупреждаю: если припадок повторится, немедленно в больницу. Это может быть опасно. Я врач, я знаю, о чём говорю. На всякий случай: я живу вон на той улице, параллельной, видите? Дом номер десять, третий этаж.
— Спасибо, спасибо вам, — говорили они наперебой, и мне показалось, что главное для них — чтобы я поскорее ушёл.
Позже, раздумывая об этой истории (а она имела продолжение), я задавал себе вопрос: ну, а если бы они были из какой-то другой страны? Если бы мы с ними говорили на неродном языке? Если бы я не представлял себе так отчётливо их прошлое, их семьи, их родителей, с которыми, возможно, я как-то даже пересекался — ходил в одну школу, жил в одном доме? Втянулся бы я так активно в эту историю, трогала бы меня их участь? Не знаю. Ведь как бы то ни было, я врач, я давал клятву Гиппократа, это мой профессиональный долг, помимо всего. И ещё — память о жене. Представляю, как близко к сердцу она приняла бы судьбу этих девочек!
В общем, на третий, примерно, день после описанного события меня разбудил стук в дверь. Это был хозяин дома, он жил на первом этаже.
— Вас там спрашивает молодая женщина. По-итальянски не понимает. "Dottore, dottore", и наверх показывает. Я думаю, это к вам.
Я натянул штаны и свитер и сбежал вниз. Так и есть: та девчушка, подруга больной, вся в слезах.
— Гале опять плохо. Хотела по лестнице сойти и упала. Я её обратно в комнату втащила. Лежит на полу. Ой, как страшно...
Она заревела в голос.
Я сбегал наверх, одел плащ, захватил сумку с медикаментами. Она у меня всегда с собой.
Жили они на третьем этаже в такой же комнате, как у меня. Галя недвижно лежала на полу. Мы перенесли её на кровать, я дал ей нашатырного спирта и сделал укол. Через некоторое время она открыла глаза. Я убедился, что сознание к ней вернулось, и сказал:
— Вот что, дорогие мои, хватит игры играть. Речь идёт о жизни и смерти, понимаете? Немедленно, сегодня же домой! Может, уже поздно, понимаете?
Наступила долгая пауза. Девушки молча смотрели друг на друга, потом Галя сказала с удивительной для её состояния твёрдостью:
— Это невозможно. Мы не можем вернуться нормально, у нас нет документов. Нам даже билет никто не продаст.
— Но ведь сюда вы как-то въехали. Так же езжайте обратно.
Они снова переглянулись.
— Нас сюда привезли нелегально. Вы понимаете, что это тайна, и если вы кому-нибудь скажете... полиции или даже больнице... вам будет плохо? Понимаете?
Я всегда знал, что добрые дела не остаются без наказания. Им я этого, разумеется, не сказал, а только заметил:
— Вот эти самые люди, которые привезли вас, пусть и увезут тем же путем.
Она усмехнулась — видимо, моей наивности:
— Они меня живой не отпустят: я деньги им должна, они потратили много денег, чтобы привезти нас сюда.
— Но вы тяжело больны, вы всё равно не можете... не можете... работать. — Я почувствовал, что краснею.
— Они её не отпустят, пока не отработает всё до копейки, — сказала вторая, которую Галя называла Леной. — Умрёт, так умрёт, они тело в канал выбросят. Так уже случалось...
Она опять заплакала. Она плакала всё время, глаза её, чуть прикрытые белесыми ресницами, набухли и покраснели.
— Я попробую сказать им, что больная, — проговорила Галя неуверенно. — У них есть врачи — свои, конечно, которые в курсе...
— Если это действительно врачи, они должны понять, что дело серьёзное.
Я ушёл, и весь день опять бродил по городу, прячась от дождя в церквях. Часа два просидел перед алтарём удивительной красоты в церкви Св. Захарии. Сидел и думал о том, что вот я, гражданин свободной Америки, в демократической Италии ничего не могу поделать с обыкновенными уголовниками, которые, по сути дела, торгуют рабами. И об этих двух девчонках... Какая сила заставила их отважиться на такое предприятие? С голоду там вроде никто не умирает, а просто, чтобы жить лучше, больше иметь... Проходить ради этого через такие унижения, рисковать жизнью... Не могу себе представить. Эта, худенькая блондинка Лена говорит как культурный человек, правильное русское произношение. А Галя явно откуда-то с юга, может, с Украины. Выглядит она крепче, но ведь именно она больна. Страшно сказать, но больше всего это похоже на опухоль в мозгу. Если так, то операция нужна немедленно, болезнь развивается быстро. Что делать? Я перебирал в уме самые невероятные ответы, и в частности, мне пришло в голову: что если они, или хотя бы одна Галя, зайдёт в российское консульство и во всём признается? Не выгонят же её вон, на улицу, на верную смерть.
С этой идеей я тут же побежал к несчастным девчонкам, я боялся позже не застать их: уйдут "на работу". Дома была одна Галя, она лежала на кровати в джинсах и тёплом свитере. В комнате было холодно, неприбрано, на окне развешана мокрая одежда.
— Мне хуже, — сказала она уныло. — Не смогла спуститься с лестницы. А вам тут опасно: каждую минуту может появиться... ну, этот... наш спонсер. Как он увидит, что я не вышла на работу, тут же прискочит, не сомневаюсь.
"Спонсер"? Вот это да... Я, конечно, догадался, что речь идёт о сутенёре, но это название, "спонсер", удивляло своей неуместностью. Почему бы не применить более правильное слово "пимп", если уж заимствовать английские слова?
Я изложил ей свой план действий и обязался помочь добраться до консульства. Она безнадёжно мотнула головой.
— Не станут они помогать мне, я ведь для них никто. Как я докажу, что имею российское гражданство?
— Но уж это-то им ничего не стоит: позвонят в Москву и установят.
— Как же, будут они время тратить, разыскивать. А потом — я выехала без визы, незаконно, значит я преступница. Таких наказывать надо. Нет, с ними связываться — не дай Бог...
Она снова безнадёжно покачала головой. Я попытался объяснить ей, что если сказать консулу... Но замолчал посреди фразы, услышав, как дверь в комнату распахнулась. Я оглянулся. На пороге стоял высокого роста негр в облегающем чёрном кожаном пальто, в кожаной шляпе и сапогах. Глядя на меня, он спросил:
По произношению я сразу узнал американца, и ответил по-английски:
— Я врач. Галя больна. Очень больна.
Его взгляд не предвещал ничего хорошего.
— Если ты больна, — он обращался к Гале, хотя смотрел на меня, — то у нас есть врачи. Для больных. Я тебе говорил много раз, чтоб не просила ни о чем посторонних.
— Она упала на улице, она не может ходить. Её немедленно нужно в больницу.
— Слушай ты, доктор или кто там. Вали отсюда немедленно, если хочешь жить. Понял? И забудь сюда дорогу. Понял? Если я тебя ещё раз здесь увижу... — Он выразительно потрогал свой карман. — Понял?
Я понял.
Полицейский участок находился недалеко от вокзала. Меня принял дежурный офицер, но разговора не получилось: он не понимал по-английски, я не мог говорить по-итальянски. Вызвали другого офицера — молодого, щеголеватого. Он держался несколько высокомерно, зато по-английски говорил свободно. Я рассказал всю историю и объяснил, что больную нужно немедленно госпитализировать. Он выслушал меня, не перебивая; скептическая улыбка под изящными усами не сходила с его лица.
— Пожалуйста, примите срочные меры. Это может быть опухоль в мозгу. Они живут недалеко, возле канала Св. Катерины. — Я подал ему бумажку с адресом.
Он покрутил в руках бумажку и после паузы молвил:
— Видите ли, дело кажется несложным, однако есть тут свои трудности. Мы, конечно, примем все возможные меры, однако... Начать с того, что в нашей стране проституция не запрещена. Разумеется, с моральной стороны мы её осуждаем, и всё такое, но противозаконной она не является, и арестовать кого-либо за подобную деятельность мы не можем. Так что остаётся только нелегальный въезд в страну. Что ж, мы пойдём по указанному адресу и спросим у этих женщин въездные документы, а если таковых не окажется, арестуем. Однако как я понял вас, самое основное в этом деле — болезнь и срочная медицинская помощь, так? А в этом смысле арест не поможет, скорее наоборот... Больная окажется в предварительном заключении, где условия, сами понимаете... Вряд ли кто-нибудь станет всерьёз её обследовать, тем более делать сканирование, ведь она даже не гражданка наша... Начнётся процесс высылки в Россию. Длительность этого процесса законом не ограничена, она зависит только от расторопности другой стороны. А я не думаю, что Россия проявит большое желание получить эту даму, как можно скорее. Так что сами судите...
— Но тут еще этот... "спонсер". От него исходит опасность.
— Этот тип по вашим описаниям — американец, ему виза для въезда в Италию не нужна. Он находится здесь законно, а деятельность его тоже не запрещена. За что мы его можем арестовать? За угрозы? Это недоказуемо. Но поймите правильно: мы не отказываемся разобраться в этом деле. Просто я считаю необходимым ознакомить вас с некоторыми правовыми аспектами, которые возможно...
Он ещё долго разглагольствовал, упиваясь своим знанием английского. На прощание он снова заверил меня, что всё зависящее от полиции будет сделано. И тонко улыбнулся в свои изящные усики.
Следующие два дня прошли в напряжённом ожидании: я ждал, пока полиция сделает своё дело. Я по-прежнему ходил по городу, но перестал замечать его красоту, а в музеи и церкви заходил всё больше для того, чтобы погреться. Я думал, правильно ли я поступил. В общем-то, кроме как обратиться в полицию, ничего другого я сделать не мог. "Неправда, мог. Нужно было вызвать скорую помощь. Ну и что ж, что не гражданка, врачи обязаны помочь любому человеку в таком положении. А уж потом разбираться, кто гражданин, а кто нет". Это был её голос, голос моей жены, который упрекал меня, корил, не умолкая ни днём, ни ночью. Я оправдывался, приводил все известные мне доводы. Но через некоторое время она опять говорила: "Ты просто струсил, испугался "спонсера". И я опять начинал оправдываться...
На третий день я не выдержал и вошёл в обшарпанный дом вблизи канала Св. Катерины. Поднялся на третий этаж, постучал. Никто не отзывается. Спят, может быть? Постучал сильнее. Снизу послышался голос хозяйки:
— Их нет дома. Кто там?
Я сбежал вниз. Хозяйка кое-как объяснялась по-английски:
— Три дня нет дома. Я открыла дверь своим ключом — никого нет. Вещей нет тоже. Ушли с вещами.
— Может, их арестовала полиция?
Хозяйка мотнула нечёсаной головой:
— Нет, доктор, если полиция, я бы знала. И потом — с вещами?
Провожая меня, она сказала:
— Комната вам не нужна? Можете вселяться. До конца ноября они заплатили, я с вас брать не буду. С первого декабря буду.
— Спасибо, я скоро уезжаю.
Что это значит, куда они делись, думал я, шлёпая по лужам. Хозяйка права, это не полиция. Скорей всего, "спонсер" перевёл их в другое место. Или вообще в другой город — подальше от меня. Но, может, Галю всё же положили в больницу? Ведь если она умрёт, могут быть большие неприятности, надеюсь, "спонсер" это понимает.
Был ещё один способ отыскать их. К вечеру на моё счастье дождь прекратился, и я пошёл на улицу Фаббри. Гулянье между витринами было в полном разгаре. Я пытался разглядеть в толпе знакомые фигуры с голыми плечами и на каблуках. Долго мне это не удавалось, но примерно часа через два я увидел Лену. Она медленно шла вдоль тротуара с опущенной головой, ни на кого не глядя. Одна. Я догнал её и спросил на всякий случай по-английски:
— May I talk to you for a moment?
Она взглянула на меня мутным взглядом, но узнала и ответила по-русски:
— Вон там, видите, вроде подворотни. Идите туда, там поговорим.
В ущелье между домами падал неяркий отражённый свет, но даже в этом полумраке можно было разглядеть бледность её лица под густым слоем краски. В глазах застыл испуг. Она походила на трагического клоуна. Или на Джульетту Мазину в фильме "Дорога".
— Где Галя? — сразу спросил я.
— Не знаю. Я думала, вдруг вы что-нибудь знаете.
Откуда я могу знать? Впрочем, в таком состоянии люди не очень следуют логике.
— Когда вы с ней расстались?
Она помялась, не решаясь отвечать, потом оглянулась. Дворик был пуст, все окна глухо закрыты. Она понизила голос:
— Когда вы ушли... ну, тогда, помните? Он говорит: вам здесь оставаться нельзя, этот доктор (ну, про вас) в полицию может заявить. Собирайте вещи, переедете на новую квартиру. Мы что? — он наш начальник... Собрались и пошли, хозяйке квартиры ничего не сказали. А когда пришли на новую квартиру, Гале опять стало плохо. Он мне говорит: ты сиди дома, я её к врачу отведу. И с тех пор... — слезы потоками потекли по её лицу, пробивая бороздки в краске, — с тех пор её нет.
— А этого... "спонсера" ты спрашивала, где Галя?
— Он говорит: у врача, лечится. А ты, говорит, ходи на работу одна. Для тебя всё по-прежнему... А я... Ой, не могу... — она тряслась от сдерживаемых рыданий. — Я боюсь, её уже на свете нет.
— Так быстро это не случается, даже если предположить самый худший диагноз.
— Они её могли убить. Да, чтобы не возиться. Запихнули в мешок из-под угля, два камня — и в канал... Кто спохватится? Такой случай уже был, нам девочки рассказывали. Весной рабочие чистили канал и нашли...
Мне показалось, что она вот-вот упадёт. Я подхватил её, она заплакала ещё громче. Со стороны, наверное, это было странная сцена: пожилой человек обнимает проститутку, а она ревёт во весь голос. Но во двор, к счастью, никто не зашёл.
— Подожди, успокойся, подумай вот о чём: ты единственный на свете человек, который знает, что Галя пропала. Что если они...
— Я об этом всё время думаю, — прервала она меня. И перестала плакать. — Я единственный свидетель, кто может хоть что-то сказать. Особенно, если найдут тело. Они это понимают. Что мне делать?
— Исчезнуть немедленно. Вот сейчас, ночью. Садись на поезд и езжай, куда глаза глядят. А там доберись до Рима и ступай в посольство. По-моему, есть ночной поезд на Рим. Давай, действуй. — Незаметно для себя, я стал говорить ей "ты".
Она испытующе посмотрела на меня:
— А вы поможете? Да? Тогда давайте пройдём по улице обнявшись, как будто вы мой клиент, а там свернём и незаметно на квартиру. Я вещи соберу в момент — и на вокзал.
— Я провожу тебя на вокзал, мне тоже туда надо. И денег тебе дам хоть немного.
— Спасибо, деньги у меня есть. Я ведь не совсем дура, до копейки ему не отдаю...
Всё получилось, как по-писанному. Она выскочила из дома с двумя сумками, мне удалось найти такси (моторную лодку), и через полчаса мы были на вокзале. Память меня не подвела: поезд на Рим отходил в 11:30. Я купил ей билет, и мы вышли на платформу. До отправления оставалось около десяти минут.
— В Риме прямо на вокзальной площади садись в такси — и в посольство. Там всё расскажи. И про Галю, обязательно про Галю. Они не посмеют бросить в беде российскую гражданку. Может, что-нибудь сделают.
Она посмотрела на меня снизу вверх жёстким взглядом:
— Ни в какое посольство я в Риме не пойду, даже не подумаю. Нужны они мне! Чтобы отправили под охраной в Рашку, а там в тюрьму, да?
Я совершенно опешил. Передо мной был другой человек. Где та девчушка, которая рыдала час назад в подворотне у меня на груди? Злые глаза, острая мордочка, как у хорька...
— Что же ты в Риме будешь делать?
— Жить. Как жить? А как сумею. Опять работать стану.
— Работать? Ты имеешь в виду... — я замялся.
— Ну да. А что я ещё-то могу? И где ещё я такие деньги заработаю?
Больше всего на свете я боюсь цинизма, перед ним я бессилен. Можно спорить с любыми доводами, но цинизм переводит весь разговор как бы в иную плоскость, где уже нельзя взывать к совести, приличию, морали...
— Только что на твоих глазах твоя подруга погибла от этого образа жизни. Сама ты от страха полуживая. Неужели мало?
— Галька заболела, это с любым может случиться, где угодно. А что хорошего в таком образе жизни, как они там живут? Мои родители, например? Ничего нет, ни на что не хватает, купить туфли — проблема... Да от такой жизни, на что угодно пойдёшь. И не учите меня морали: "как не стыдно, ты отребье общества, ты форменная блядь"... Пускай блядь, зато живу по-человечески. Я за один вечер зарабатываю больше, чем мой отец за месяц, ясно? А вы все... Знаете что? Идите вы все на хер!
С этими словами она повернулась и побежала к вагону, сумки раскачивались на ходу и били её по спине и по коленям. Я постоял, подождал, пока поезд тронулся, и пошёл в кассу, чтоб купить билет на завтрашний поезд в Милан. Там я рассчитывал сесть на первый же самолёт в Нью-Йорк.
Добавить комментарий