Фотосессии со звездами. Интервью с Марианной Волковой

Марианна Волкова. Фото Геннадия Крочика.

Журнал "Чайка" публиковал серию интервью с известным музыковедом и литературоведом, историком культуры Соломоном Волковым. Речь шла о его книге "История русской культуры 20-го века", которая вышла в свет на английском и русском языках. В книгах десятки фотографий известных деятелей русской культуры, выполненных Марианной Волковой, известным фотохудожником, супругой и соратником Соломона Волкова.

— Марианна, вы в какой-то мере соавтор Соломона. Он пишет о множестве людей, без которых невозможно представить себе историю русской культуры прошлого века. А вы со многими из этих людей общались и дали нам их портреты. Причем многие остаются в памяти именно по тем фотографиям, которые остались после ваших встреч с ними. Я видел, наверное, сотни фотографий Владимира Высоцкого, но считаю, что никто не смог так выразительно передать его творческий облик, как вы, так удачно "остановить мгновение". Надо ли нам знать не только творчество людей, но и то, как они выглядят или выглядели в реальной жизни? И правда ли, на ваш взгляд, взгляд профессионального фотохудожника, что лицо, как говорят, — зеркало души?

— Я никак не могу согласиться с вами, Михаил, что я соавтор Соломона. Я скажу так — помощница.

А сейчас небольшое отступление. Я не люблю, когда люди начинают рассказывать о своем детстве, потому что каждый человек считает, что его детство было уникальным и весь мир должен знать об этом детстве. И, тем не менее, скажу несколько слов о своем детстве. Когда я училась в школе в Петрозаводске, учительница литературы требовала от нас, чтобы при изучении творчества того или иного писателя, мы вклеивали бы в нашу тетрадочку портрет этого писателя. Вы, конечно, помните, что в свое время в Советском Союзе продавались подборки открыток с портретами писателей, музыкантов, художников. Учительница всегда говорила — вы эти подборки фотографий не покупайте, я буду ценить вашу работу по тому, какой поиск вы ведете. Сейчас много книг сдают в макулатуру и, к сожалению, среди них много книг классиков. Так вот, вы смотрите на портреты, вырезайте их, и чем более оригинальными будут эти портреты, тем выше будут ваши оценки. И мы действительно все книги, сдаваемые в макулатуру, просматривали и вырезали оттуда портреты писателей. Одно дело, что ты проходишь в школе и видишь в учебнике, а другое — когда ты сам активно ищешь. И вот именно тогда я поняла, что существует какая-то неразрывная связь, я бы сказала, какая-то мистическая связь между творчеством человека и его обликом. Его лицо помогает лучше понять творчество.

— Если бы вам предоставили гипотетическую возможность путешествия во времени и пространстве, от древнего мира до наших дней, то кого из людей вы бы хотели сфотографировать? Вопрос традиционный, но просто интересно, какой исторический персонаж занимает в воображении людей значительное место, с кем они хотели бы встретиться?

— Тогда давайте немного сузим диапазон и ограничимся деятелями культуры. Я хотела бы сфотографировать Лермонтова, Чайковского и Петипа.

— А Сократа, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Шекспира, Эль Греко, Бетховена, Верди? Называю первые пришедшие на память имена. Список можно еще долго продолжать. Выбор-то огромный...

— Я вас хорошо понимаю. Но все же хочу сказать, что русская культура стала неотъемлемой частью моей жизни. Поэтому я и делаю такой выбор. Я думаю о том, что бы я хотела сделать в русской культуре. Поэтому я вам и назвала эти три имени.

— Я листаю книгу. Владимир Горовиц, Джордж Баланчин, Мстислав Ростропович, Святослав Рихтер, Иосиф Бродский, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Василий Аксенов, Белла Ахмадулина, Юрий Григорович, Майя Плисецкая, Рудольф Нуреев, Анатолий Рыбаков, Олег Табаков, Олег Ефремов и множество других известных людей. Я смотрю на их лица и думаю о том, что даже если не знаешь о творчестве этих людей, их фотографии так приковывают внимание, что проникаешься интересом — а кто же это такие? Со многими из этих людей я тоже встречался, неоднократно беседовал в радиоэфире. И даже мне, достаточно близкому их знакомому, они открывались на ваших фотографиях с какой-то новой стороны, я замечал в их лицах какие-то новые, раньше незамеченные мною штрихи. Вот, например, у вас рядом две фотографии — Рихтера и Ростроповича. И поскольку они рядом, то контраст поразительный. Ростропович — такое олицетворение скептицизма, а у Рихтера — загадочная расслабленность, внешняя умиротворенность, за которой волнение чувств...

Святослав Рихтер. Фото Марианны Волковой

— В жизни мы как бы знали наоборот, что Ростропович всем улыбается, целует всех, а Рихтер такой схимник, никого не знает, ничем не интересуется, только с музыкой общается. Когда я делаю фотографию, я хочу показать такую сторону знаменитых людей, которая широкой публике не очень известна. Она, конечно, некоторым знакома, эта черта их характера, ведь не только передо мной они так себя вели, это было в их натуре, в конце концов. И все же... Но если ты знаешь творчество человека и запечатлеваешь его потом, то пытаешься схватить такой ракурс, который раньше так отчетливо не пропечатывался в его фотографиях.

Начну с Рихтера. Осенью 1974 года в Москве возобновили спектакль по опере Шостаковича "Нос". Его поставил Борис Покровский, а дирижировал Геннадий Рождественский. Покровскому дали рядом с метро "Сокол" подвал. Была целая катавасия с открытием этого театра. Но все-таки его открыли. Мы с Соломоном ходили на каждый спектакль. И на каждом спектакле мы видели Рихтера. Я никогда его не видела на таком градусе хорошего настроения. Я думаю, что это было связано не только с музыкой Шостаковича, но и с мыслью о том, что надо же, удалось пробить это дело и поставили Шостаковича через десятилетия после того, как опера была написана. Соломон с ним в фойе часто разговаривал. А фойе было маленькое, там не протиснуться было. В один из таких моментов я говорю: "Святослав Теофилович, нельзя ли сделать ваш портрет?" А он говорит: "А почему же нельзя?!" И вот на этих словах я и щелкнула. Так это и осталось. Мне невероятно дорога эта фотография, потому что обычно он был углублен в философские и музыкальные дела, а тут так говорит лукаво, "а почему же нельзя?!" А ведь многим он казался суровым, неприступным, небожителем таким...

А что касается Ростроповича, то эта фотография была сделана здесь в Нью-Йорке, за кулисами Карнеги-холла. Буквально за день до этого было сообщение о том, что Ростроповича лишили советского гражданства. Это было в 1978 году. Вишневская и Ростропович не ожидали, что произойдет такое. У Ростроповича как раз был концерт. Концерт — это всегда большое напряжение для музыканта, но, в то же время, это — радостное и приподнятое настроение. Люди приходят за кулисы, тебя поздравляют. В общем, приятное волнение. Но у него в этот день ничего радостного не было, у него была эта горечь от того, как с ним поступили. И я сделала этот портрет в тот день. Вы ведь не скажете, что у этого человека радость от того, что он доставил удовольствие публике.

Мстислав Ростропович. Фото Мaрианны Волковой

— Напротив, у него такое выражение, что все вокруг плохо.

— Вот именно. Для всех нас Ростропович — это олицетворение оптимизма, а тут фотография совсем иного момента в его жизни. Я думаю, что немного вот таких фотографий момента от Ростроповича осталось. Потому что он был человеком творчески подвижным и обычно перед фотоаппаратом себя контролировал, хотел создать имидж человека общительного, раскованного. Но ведь на самом деле жизнь его не была усыпана розами. Мне хочется думать, что эта фотография и схватила такое мгновение.

— На днях был в крупном книжном магазине и видел большую, очень богато иллюстрированную книгу о Рудольфе Нурееве. Здесь немало книг выходит о нем, и несмотря на то, что уже достаточно много лет прошло после его смерти, интерес к его личности и творчеству в Америке сохраняется. Мне не доводилось с ним встречаться, но, насколько мне известно, человеком он был в общении непростым, и получить его согласие на фотосъемку было весьма сложно. Как вам это удалось?

— Это правда. Мягко говоря, он был непростым человеком, человеком взрывчатым... Была такая история. Он с одним своим танцором как-то повздорил, говорит ему, мол, ты будешь делать то-то и то-то. А танцор оказался несговорчивым: я, говорит, этого делать не буду. Нуреев не стал с ним вступать в творческую дискуссию, а взял, да кулаком нос ему разбил. Такая вот аргументация. Темперамент. Я не хочу сказать, что именно так заканчивались все его разговоры в парижской труппе, которой он руководил. Но он был способен на крайности.

Как я сделала эту фотографию? Это было тогда, когда Соломон вместе с Баланчиным написали книгу о Чайковском. Издательство перед тем, как публиковать эту книгу, решило послать ее на отзыв Нурееву. Знаете, как обычно публикуется на последней странице обложки, — книга хорошая, обязательно надо прочитать...

Послали ее Нурееву, как говорят в России, "на деревню дедушке". Не в том смысле, что не знали его адреса. Просто осознавали, что это одна из величайших звезд XX века и не знали, будет ли он читать и откликнется ли он. Просто послали на всякий случай. И буквально через неделю пришло от него письма с такими словами: "Феноменально. Интервью с гением". Он был в полном восторге от книги.

Когда посылали ее Нурееву, дали наш номер телефона. Мы знали, что он наш сосед. Мы живем на Бродвее, а он жил в нескольких минутах ходьбы от нас в "Дакоте", в одном подъезде с Джоном Ленноном. На одном этаже с Нуреевым жил знаменитый Бернстайн. Вот такие соседи по этажу.

Раздается звонок от Нуреева — он хочет встретиться с Соломоном. Восторг. Что может быть лучшего в этом сюжете! Нуреев после этой книги с Баланчиным сам хотел сделать что-то подобное с Соломоном. Но потом это как-то не получилось. Наверное, потому, что в это время он узнал о той страшной болезни, от которой он позднее умер. Эта психологическая ситуация накладывала отпечаток на всё его дальнейшее поведение. Мы об этом не знали. Он ведь был полон сил, танцевал, разъезжал по всему миру...

Мы пришли к нему домой в гости. Обо мне разговор не шел, я даже рот не открывала, никак даже не намекала, что хочу его сфотографировать. Когда имеешь дело со звездами, как-то лучше держать рот на замке.

А потом я все же набралась смелости и обратилась к нему с такой просьбой. Думала, чем черт не шутит. Как раз в это время он получил должность директора балета парижской оперы. Он приезжал сюда со своим коллективом показать нью-йоркской публике, что он сделал в Париже. Я воспользовалась случаем и спросила, могу ли я его сфотографировать на спектакле. Он сразу согласился.

В день открытия гастролей в Линкольн-центре он назначил нам встречу в половине восьмого вечера. А спектакль начинался в восемь.

Мы пришли вовремя, а там огромная толпа, и Нуреева нет. Наконец, без десяти восемь подъезжает обыкновенное такси — никаких тебе лимузинов. Из такси выходит человек в таких раздрызганных ботинках, только что не резинками перевязанных. Все балетные люди обычно носят очень разношенную обувь. Он в простом костюмчике, а не в белом фраке по такому торжественному случаю, как открытие гастролей. Не в черных очках. Обычная черная кепочка. Нуреев говорит: "Марианна, Соломон, за мной".

Толпа расступается и нас пропускает. Мы проходим в театр за кулисы. Я смотрю на часы. Через пять минут начало спектакля. Думала, уже не успеем. Все балетники готовы, ждут, что сейчас занавес поднимется. Нуреев говорит: "Мы же договорились, что вы меня сфотографируете...". Я хватаю фотоаппарат, приделываю вспышку. У меня в глазах темно. Во-первых, от напряжения, во-вторых, потому, что за сценой действительно темно, в-третьих, совсем нет времени. Каждый фотограф должен быть профессионалом. Профессионал обязан в короткое время сориентироваться, и сколько бы кадров он ни сделал, хотя бы один кадр должен обязательно получиться удачным. Каждая сессия со звездой — это спектакль для двоих. И если участники спектакля понимают это и оба — профессионалы, то можно в какое-то минимальное время все на хорошем уровне сделать.

Танцовщики на него смотрят с удивлением: что это такое происходит? Он показывает, чтобы они подвинулись и не мешали мне работать. Я сделала примерно 15 снимков. Пока он ни убедился, что я закончила работу, он вел себя так, будто торопиться некуда. Ну что же, говорит он, достаточно, теперь мы спектакль начнем.

Спектакль задержался на десять минут. Это я задержала.

Я хочу добавить, что Джордж Баланчин во время всех своих спектаклей стоял за кулисами и очень внимательно за всем наблюдал. То же самое было и с Нуреевым. Он всегда стоял за кулисами. И он нас тоже пригласил смотреть с ним спектакль из-за кулис. Это большая честь для нас и это необычный взгляд на спектакль совсем с другого ракурса, когда ты видишь не только саму постановку, но и реакцию человека, который эту постановку осуществил. Мы до конца вечера простояли с ним за кулисами. Больше я фотоаппарат не поднимала. Но эта фотография передает такое ощущение, что он уже знает, что смертельно болен, болезнь его неизлечима.

— В этом портрете очень тонко передано ощущение гордости великого танцора и, в то же время, какого-то смирение перед судьбой, которая выше наших планов, наших желаний и нашей воли. Все переплетается...

Вы сказали, что он знал, что скоро умрет. Я ведь этого не знал, когда смотрел на фотографию, и я сейчас почувствовал, что мне не хватало в понимании этой фотографии Видишь всю бездну между прошедшим и предстоящим. Всем своим прошлым человек готов к будущему. А будущее у нас у всех, увы, одно. Но, как правило, мы не знаем, когда и как. А он знал. Гордость и смирение перед лицом последнего акта жизни всегда вызывает в людях уважение.

— Вы правильно сказали, что в этой фотографии гордость и смирение. Все уже определено. Но творец еще живет и будет творить до конца.

Публика обычно не знает, какой будет кончина творца. Но я абсолютно убеждена, что сам творец, может он даже не формулирует это для себя, но где-то внутри у него есть ощущение, что земная жизнь его подходит к концу.

— После Высоцкого остались не сотни, а тысячи, наверное, фотографий. В основном, любили его изображать стоящим на сцене, он весь натянут, как струна, на шее у него вены видны, весь он — порыв и устремление куда-то ввысь. А у вас две фотографии, одна в этой книге. Вы взяли Высоцкого спокойного, не в самой драматической ситуации. И ваша фотография запечатлевает не столько момент из жизни Высоцкого, сколько его внутренний мир, его дух, дух человека, который был самым ярким воплощением нашего времени. У вас на фотографии человек, который спокойно бросал вызов обществу. Здесь его человеческая гордость, внутренняя значимость личности, которую нельзя сломить.

— Эта фотография была сделана тогда, когда он в Квинс-колледже встречался со студентами. Он приехал сюда в Нью-Йорк вместе с Мариной Влади. Я ее увидела впервые. Все мы ее помнили по фильму "Колдунья", где она была так ослепительна. А тут я встретила очень обычную женщину. Простая жена большого художника, хотя за пределами России ее знали больше, чем Высоцкого. Вела она себя очень просто и достойно. Сейчас все знают, что у Высоцкого были запои и нервные срывы. И эта фотография была сделана в тот момент, когда она его в очередной раз вытащила из такого запоя.

Когда я его снимала, он в это мгновение смотрел на Марину Влади. Он просто стоит, скрестив руки, гитара его где-то там в углу. У меня тогда было такое чувство, что он с ней взглядом разговаривает. Когда я сейчас смотрю на эту фотографию, я думаю о том, что Высоцкий понимает, что конец у него будет нерадостный. И такая атмосфера прощания. Это очень интимная поза, он как бы прощается с ней, благодарен ей за все, что она для него сделала. И он одновременно и горд, и смиренен, он сделал все, что мог и согласен на то, что его ждет.

— Иные считают, что по лицу человека можно прочитать его судьбу. Вам удалось это сделать. По некоторым фотографиям видно, что вы делали их не в интимной, а в общественной обстановке, когда кругом люди. Но вам удается вырвать человека из контекста окружающего мира и прояснить его духовную сущность как бы вне связи с этим миром. С одной стороны, не связанным с миром быть нельзя, но, с другой стороны, — и в связи с миром человек сохраняет свою индивидуальность. Многие из людей, которые попали в объектив вашей фотокамеры, ушли в мир иной. И мы знаем, как их жизнь закончилась. Они не знают, а мы знаем. И получается как бы, что в момент истины он прозревает свою судьбу.

— Большие люди, которых я фотографировала, шли мне навстречу. Они не замыкались, не делали какую-то лакированную гримасу на лице. Я им безмерно благодарна, что к этому спектаклю для двоих они подошли очень ответственно и вложили в этот спектакль часть своей души.

И у каждой из этих фотографий своя история. Фотографии, как и книги, имеют свою судьбу.

¹ Марианна Волкова родилась в Ораниенбауме, откуда её семья была выслана во время сталинских репрессий против ленинградских финнов. В 1976 году она вместе с мужем Соломоном Волковым уехала в США. Начиная с этого времени фотографии работы Волковой появляются в ведущих американских и европейских изданиях — "Нью-Йорк Таймс", "Ньюсуик", "Шпигель", "Эуропео" и др. Волкова — автор десяти фотоальбомов, изданных в США и России. Среди них: "Не только Бродский" и "Там жили поэты" (с текстами Сергея Довлатова), "Мир русско-американской культуры: сто фотопортретов" (с текстом Бориса Парамонова), "Элита: сто портретов деятелей российской культуры"(с текстом Петра Вайля).