 |
| Слава Полунин. Фото Владимира Нузова |
|---|
— Слава, мы беседуем с вами в театре на Бродвее, где проходят спектакли "Снежного шоу" или "Слава сноу шоу". Что значат для вас Америка, Нью-Йорк, его зрители?
— Для артиста зритель — его вторая половина. Когда ты находишь правильный тон, то и зрители щедро оценивают то, что ты сделал. И ты понимаешь, что ради этого живешь и работаешь. Тем более, когда это происходит в огромной, по-особому живущей стране — Соединенных Штатах Америки. Конечно, хорошо, чтобы тебя поняли в любой стране, но...
Впервые я приехал сюда (это было уже довольно давно) в 1988 году. Как бы подводя итог первым гастролям, я подумал тогда: ну вот, получилось, теперь надо добиться успеха в американском его понимании. Согласитесь: каждая страна по-своему понимает успех. Для американцев успех — это успех на Бродвее. Что мне оставалось делать? Добиться успеха здесь! (Смеется).
Немного истории. Прежде, чем этот спектакль попал сюда, я заключил договор с канадским цирком Дю Солей1. Много лет это самый успешный цирк в мире, и я решил с ним въехать на Бродвей. Я сделал для этого цирка несколько номеров клоунады — практически это была вся клоунада спектакля "Аллергия", с которым мы объехали Америку: Чикаго, Бостон, Лос-Анджелес и так далее. После этого, окончательно поняв, что американская публика любит, я решил привезти сюда свой спектакль. Сперва мы выступали в театре на Юнион-сквер, там спектакль простоял три года, выдержав тысячу представлений. Но я сказал себе: мне это не нравится, ты работаешь, как завод: каждодневные спектакли перестают быть событием, праздником для артистов и, как отражение, для публики. Поэтому я попросил шоу закрыть и сказал продюсерам: когда у вас будет возможность арендовать театр на Бродвее, я приеду. Продюсеры нашли замечательный театр — а это самое сложное: найти хороший театр на Бродвее — в замечательное, предрождественское и предновогоднее время, и вот мы здесь, и я даю вам интервью.
— Еще раз спасибо, Слава, что, несмотря на чудовищную занятость, вы нашли время для этой встречи.
— Пожалуйста. Вам, журналисту, скажу, что публика на Бродвее мало отличается от публики на Юнион-сквер (смеется). Но если говорить серьезно, то на Юнион-сквер ты чувствуешь себя как будто ты с друзьями у бабушки на даче, а здесь, на Бродвее, ощущение такое, будто ты приехал к бабушке... на праздник. То есть на Бродвее публика относится к происходящему — как бы поточнее сказать? — торжественно, что ли, с приподнятым настроением, необычно. Словом, я очень доволен проходящими гастролями. Все у нас получается...
— Несколько слов о составе труппы, Слава.
— Я болтаюсь по свету, во многих странах ко мне приходят люди, работающие в этом жанре, профессионалы. Первым назову лучшего клоуна Канады Дерека Скотта. Встретились мы с ним в Мюнхене, его шоу мне понравилось, я предложил ему поработать вместе, хотя, замечу, у него есть свое шоу. Дереку очень нравится работать в "Сноу шоу", вы видели его в нескольких сценках.
Лучший клоун Англии Крис Лиман тоже участвует в наших спектаклях. Замечательный артист, он только начинает работать с нами, поэтому особо не разгуливается. Крис — фантастический персонаж: смешной, немного сумасшедший — а как же клоуну без этого? (Смеется). У меня есть надежда, что он еще долго-долго будет работать с нами.
Роберт Саральп (из Нальчика) — профессионал высочайшего класса, чаще всего мы с ним в паре работаем. Вон мой сын Ваня пошел, длинный такой, ему 22 года. Здесь Федя Макаров, который живет в Израиле, поставил там свой спектакль. Федя наполовину русский, наполовину — еврей. Когда хочет — русский, когда хочет — еврей. Здорово, что все так перемешано!
Играют в этом спектакле, конечно, и американцы, например, Джеф Джонсон из Техаса.
— Как же вы репетируете, Слава, — при таком интернациональном составе-то?
— Здесь, в Нью-Йорке, три года существовала наша репетиционная база. Приезжали артисты, пробовались. В Москве есть наш театральный центр, там тоже проводятся репетиции и конкурс. Последний раз из тысячи претендентов было отобрано сначала двадцать — вот такая у нас конкуренция. После первого отбора мы целый месяц путешествовали на пароходе, где отбор продолжался. Окончательный результат: два человека остались работать в моей труппе.
В Париже мы тоже имеем свое помещение, где и репетируем, и придумываем красивые проекты. В общем, живем по всему миру.
— Сколько всего народу в вашей труппе?
— Точно неизвестно. Человек семьдесят. Но дело в том, что каждый живет в своем уголке мира и делает свое дело. А мы слетаемся то в одном месте, то в другом, причем, довольно часто. Вы побывали на "Снежном шоу", а еще мы делаем серию книжек — вот текстовой макет одной из них под названием "Всемирный конгресс дураков". Можете в соседней комнате посмотреть фотографии. Возможно, через полгода книжка выйдет. А на этой фотографии самая молодая актриса нашего театра, моя трехлетняя внучка. Она уже знает свою музыку, макияж на ее лице — тоже собственного производства.
— Слава, вы — единственный автор спектакля или его участники вносят свои идеи и воплощают их в жизнь?
— Я — концептор, придумываю общую идею, некоторые события, создаю общее пространство спектакля. Но все, кто со мной работает, участвуют в его создании, имеет место самое настоящее сотворчество. Я имею в виду не только своих актеров, но и тех, кто сидит в зале! Спектакли, которые мы создаем, условно говоря, недоделанные. И это, если угодно, специально! Публика развивает спектакль, фантазирует, у каждого зрителя — свой спектакль.
— Я бы назвал ваши спектакли музыкальной пантомимой, то есть вам должно быть близко творчество Чарли Чаплина, Марселя Марсо, Леонида Енгибарова. Наверное, вы назовете и другие имена?
— Конечно, названные вами артисты — мои учителя, хотя прямым учителем был только Марсо. Я взял у него множество уроков, ездил с ним по всей России — при мне он приезжал на гастроли пять раз. А у Енгибарова и Чаплина я учился заочно. Ну и у Юрия Никулина, у Ролана Быкова. Я выбирал себе учителей и старался общаться с ними. Если получалось — хорошо, если нет — просто смотрел на них на экране, собирал их высказывания. У меня огромный архив, об одном Марселе Марсо я собрал больше тысячи статей! Также и о Чарли Чаплине...
— Два года назад я смотрел ваш спектакль на Юнион-сквер, сегодня — на Бродвее. Они немного разнятся. Вопрос, возможно, некорректный, и все же: почему вы обновили тот спектакль?
— Честно говоря, я об этом не думал. Спектакль должен быть живой — это, во-первых. Во-вторых, если ты чувствуешь, что что-то в спектакле не идет, ты это убираешь, стираешь, меняешь персонажей, ситуацию, пока не добьешься, чтобы публика начала тебя правильно понимать. Мы не зацикливаемся на сценках, даже принесших успех, заменяем их, это — обычная история.
— Хорошо. Откройте, пожалуйста, один технический секрет: как вы на глазах у зрителей вырастаете, потом уменьшаетесь в росте?
— Мы ведь маги, волшебники, как же мы можем рассказать, как это делается? (Смеется).
— Секрет фирмы, да?.. Случалось ли в вашей артистической жизни, Слава, такое: зал холоден, не откликается, вы его не чувствуете?
— За последние десять лет было два города, где мне не очень хорошо работалось: Шанхай и Антверпен. Зрителям этих городов было очень сложно объяснить, что я имею в виду. Они, зрители, в конце спектакля широко открывали глаза, хлопали в ладоши, но взаимопонимания, взаимной любви не случилось. Я объясняю это так: центральный Китай много-много лет существовал в особом режиме — коммунистическом. Их мышление как бы выстроено по ранжиру, им очень трудно воспринять новое. Наверное, им нужно было сказать: это хорошо, а это — плохо, после чего они бы могли, наверное, соответственно реагировать. Лет через десять, думаю, и там будет легко работать. В Гонконге и на Тайване — совсем другое дело, там работать — одно удовольствие. Недавно мне предложили снова поехать в Шанхай, я сказал: давайте годика два подождем.
— Мне хочется спросить вас: что в вашей жизни значат музыка, поэзия?
— Поэзия находится от меня как бы в стороне, но именно — как бы. Я-то думаю, что весь мой спектакль пронизан поэзией, потому что я строю визуальное действие по принципам поэзии: метафорическое, образное мышление, сравнения и так далее. Если же говорить конкретно, то у меня есть свои поэты: Даниил Хармс, Олег Григорьев, кто-то еще.
— Саша Черный, Велимир Хлебников?
— Нет, нет. Экстравагантные люди, абсурдисты, но не такие, как Хлебников. Я с удовольствием прочитаю пару его страниц, но после этого мне нужно отдыхать. Есть и большая поэзия: Пастернак, Мандельштам, но мне туда хода нет. Я с удовольствием прихожу туда в гости, слушаю, потом раскланиваюсь и ухожу домой, где Хармс, Григорьев и "тараканы во стакане". Это — другой принцип существования, понимаете? Поэтому, когда я попал в картину Эльдара Рязанова "Привет, дуралеи", я не смог выполнить задачу режиссера. Мне нужно абсурдное, фантастическое пространство, гротеск. В других пространствах мне существовать сложно. Именно поэтому мои проекты — фантасмагорического плана.
— Значит, по аналогии, у вас и с музыкой примерно такие же отношения?
— Здесь, как ни странно, — совершенно другая история. Я говорю: мне понежнее, ребята, поспокойнее, поменьше нот! Мой прекрасный музыкант, Роман Дубинников, все время что-то сливает, разливает, находится в пространстве между классикой и современным джазом. А я считаю, что музыка мира — то, что раньше называлось фольклором, — самая живая, настоящая, человеческая музыка. Все остальное запуталось, взаимоизолировалось и так далее. Классики собрались в свою маленькую компанию, джазмены — в свою, кайфуют на полуритмах, а народная музыка — она для всех: простые человеческие ритмы, нежные звуки, все становится на свои места. Поэтому в музыкальном магазине я сразу иду в отдел фолкмузыки, могу находиться там часами.
— Последний вопрос, Слава: каковы ваши отношения с Москвой?
— У меня в жизни со всеми нормальные отношения — это моя позиция. Если отношения ненормальные, я стараюсь понять: почему. В Москве есть мой театральный центр, я как минимум один, а то и два раза в году бываю в Москве на гастролях, стабильно, внимательно появляюсь перед той частью московской публики, которая меня любит.
Нью-Йорк, декабрь 2008
1Цирк Солнца (Cirque du Soleil)
Добавить комментарий