Почему вдруг я решил взять у него интервью — Бог весть. Возможно, потому, что у меня уже был опыт общения с Евгением Евтушенко, Григорием Гориным, другими "шестидесятниками". Василий Павлович был, если можно так выразиться, главным среди них.
В самом конце 60-х годов минувшего века я выпросил у кого-то журнал "Юность" с аксеновской "Затоваренной бочкотарой". Кажется, никогда в жизни я так не смеялся! Читал друзьям вслух самые "ударные" куски, мы проливали слезы уже вместе. Гремевшие тогда "Звездный билет", "Коллеги" мне почему-то на глаза не попались, а вот "Пора, мой друг, пора", "На полпути к Луне", "Апельсины из Марокко", "Победа", другие ранние аксеновские вещи — сплошной кураж, игра словом, брызжущее фонтаном жизнелюбие...
Перед самой эмиграцией Аксенова, в 1979 году, в "Новом мире" были опубликованы "Поиски жанра", еще раньше, в "Иностранке" — его блистательный перевод "Регтайма" Эдгара Доктороу. Написанные уже в эмиграции "Московскую сагу" и "В поисках грустного Бэби" я тоже прочитал с удовольствием, а вот подаренный Василием Павловичем "Желток яйца" проглотить, увы, не смог...
Итак, в июле 1994 года я позвонил в один из пригородов Вашингтона. Так, мол, и так, говорю, Василий Павлович, это журналист имярек, хочу взять у вас интервью, помещу его в книжке.
— Книжка — это серьезно, — были первые слова знаменитого писателя. — Приезжайте.
Помню, в поисках нужного дома я немного заблудился и к назначенному времени опоздал. Все это мой будущий собеседник потом, после трехчасового разговора, видимо, учел: сначала предложил мне, едва знакомому человеку, переночевать в его доме (что меня навсегда восхитило!), а после моего решительного отказа взялся показать автопуть к месту ночлега.
Я заготовил десятка полтора вопросов, по ходу дела какие-то из них выпускал, что-то добавлял.
С ним было легко, никакой звездности не было и в помине, где-то в средине разговора он сказал:
— У вас хорошие интонации, а это — главное...
Как он уловил какие-то интонации в моих вопросах — до сих пор не понимаю. Интонации — ладно, вот похвалы мало от кого из коллег дождешься. Василий Павлович был первым...
Договорились о том, что я возвращаюсь восвояси и постараюсь в темпе расшифровать текст и прислать его по интернету. Однако вдохновленный встречей и разговором с В.П., я вкалывал чуть ли не всю ночь, а утром, позвонив, слегка огорошил своего вчерашнего визави:
— Василий Павлович, текст готов!
Снова поехал по уже знакомому адресу, В.П. внимательно прочитал текст, не сделав — это я хорошо помню — ни единой поправки. Сие обстоятельство не говорит о какой-то мастеровитости автора этих воспоминаний — отнюдь! Василий Павлович в первый, но не в последний раз в нашем довольно долгом и тесном знакомстве, обнаружил широту души, немелочность, щажение чужого самолюбия. Редкие, замечу, качества, присущие пишущим, к тому же знаменитым, людям.
Дальше в мой рассказ вступает еще одно действующее лицо: дочь Ира. Приехав в 1992 году в Америку в гости, она, как многие тогда, решила остаться, попросить политическое убежище. Документы проходят долго и нудно, а Ире очень не терпелось поехать в Италию — то ли на какой-то фестиваль, то ли на конкурс пианистов. Но с каким документом ехать? Тут, как всегда, появилась некая дама, из наших, взявшаяся снабдить Иру... нансеновским паспортом. Что это такое — не мне вам объяснять: когда-то, кажется, в тридцатых годах, он был моден, а в девяностых сыграл с Ирой злую шутку. Вылететь-то из Америки она вылетела, а вот с желанием влететь обратно получилась закавыка. Американцы, оказывается, этот самый нансеновский паспорт не признают! Ире да и нам, родителям, узнать бы об этом заранее, да куда там! "Нансеновская" дамочка клялась, что Ира не первая, кому она сделала (в скобках заметим — всучила) "замечательный" паспорт. Словом, лапша на уши, да и только.
Время идет, Ира кукует в Италии (сильно не горюя, как она потом расскажет — все-таки Италия есть Италия), а мы в своем Нью-Джерси ломаем головы, как нашу дочь заполучить в Соединенные Штаты..
Друзья советуют: пиши в Иммиграционный офис, сенатору, конгрессмену. Но я решил — будь что будет! — написать прямо президенту Клинтону. Да писать не от себя лично — кто я такой? — а от имени знаменитых русских, живущих в Америке.
Мой сосед по Нью-Джерси великий математик Израиль Моисеевич Гельфанд ознакомился с сочиненным мной текстом и подписал его.
Эрнст Неизвестный, видимо, наученный горьким опытом участия в подобных ходатайствах, произнес странную фразу:
— Мне вы говорите, что Гельфанд подписал, а ему — что подписал я, так что ли?
Слегка рассерженный, я привез Эрнсту Иосифовичу подписанное Гельфандом письмо...
Осталось получить подпись Аксенова.
Звоню ему в Вашингтон, объясняю ситуацию с дочкой. Он мгновенно соглашается письмо подписать, я — ему:
— Тогда давайте я вам текст прочту прямо сейчас, по телефону!
— Я что, не знаю, что ты умеешь писать? Ставь за меня закорючку — и дело с концом!
Недели через две мне позвонили из Минюста США, которому тогда подчинялся иммиграционный сервис, а месяца через три (американская бюрократия, как любая другая, торопиться не любит) Ира была дома...
Но точку на этом я не ставлю. Несколько лет спустя на концерт Ирины в Вашингтоне, в Филипс-галери, я пригласил одного из ее "спасителей", Василия Павловича Аксенова, и своего давнего знакомого (у него я тоже брал интервью) — Олега Даниловича Калугина. Обоих пригласил больше из вежливости, без всякой надежды на отклик, а они взяли и пришли! Оба, не сговариваясь! Да еще зашли (или я их затащил?) после концерта за кулисы, поблагодарили Иру за игру, сделали "музыкальные" комплименты. Двух знаменитостей снимало русское телевидение. Калугин, обращаясь к Аксенову, говорит:
— Вам первое слово, Василий Павлович!
— Нет, Олег Данилович, давайте соблюдать субординацию: вы — генерал, а я — всего лишь старший лейтенант запаса.
На том они и договорились. Небольшой, но характерный штришок, правда?
Музыку Василий Павлович любил — это хорошо известно. Был поклонником джаза, замечательный саксофонист Алексей Козлов и основатель "Машины времени" Андрей Макаревич были его ближайшими друзьями. Но мало кто знает, что, будучи членом жюри очень престижной российской премии "Триумф", именно он предложил присудить эту премию за 1997 год ныне всемирно известному пианисту Евгению Кисину, что члены жюри единодушно сделали.
Как только в книжных магазинах Нью-Йорка появилась "Московская сага", я ее прочитал и предложил автору обсудить роман по телефону. Он показался мне довольно поверхностным, кое-что в нем (например, фамилия Градов) меня просто раздражило. Я прямо сказал об этом В.П., он оправдывался: "Я писал "Сагу" по-английски для американской публики, старался, чтобы им была понятна жизнь советских людей того времени, логика их поступков".
Телевизионный фильм "Московсая сага", вышедший лет десять спустя после написания романа, привлек интерес зрителей, в нем играли замечательные актеры, фильм заставил меня посмотреть на роман Василия Павловича другими глазами, вспомнить о когда-то прочитанном с каким-то даже ностальгическим чувством.
Несколько раз мы пересекались с Василием Павловичем в Москве, я храню фотографию, на которой мы запечатлены у одной из колонн Большого театра... Приезжал он и в Нью-Йорк, но не часто, свое отношение к "столице мира" он высказал в том самом, вашингтонском, интервью: "Нью-Йорк хорошо воспринимается только под банкой...".
Однажды, после встречи Аксенова с читателями в Бруклинской библиотеке, мы на трех машинах поехали в наш первый, по американским стандартам убогенький, дом. Василий Павлович был с приятелем, моя жена и ее подруга соорудили на скорую руку стол, заказали пиццу. Сидим, ждем, когда ее привезут, шутим, выпиваем. Василию Павловичу понравилась наша собачка — такса по имени Ося. И В.П. старался незаметно кинуть под стол Осе всякие вкусности: ветчину, колбаску, что, вообще говоря, в Америке возбраняется — домашние собаки и кошки едят, как известно, свою специальную, видимо, довольно пресную и однообразную еду, скатанную в небольшого размера шарики.
Василий Павлович, у которого дома водилась собачка по имени Пушкин, конечно, знал об этом и, жалеючи, решил побаловать нашего Осю.
Время бежит незаметно, тут звонят в дверь, в переднюю входит человек, несущий перед собой огромную плоскую коробку. И на чистом русском языке вопрошает:
— Пиццу заказывали?
Мы все из-за такого удивительного совпадения — русский писатель, русский "пиццоносец" — покатились со смеху, приятельница жены вместо ответа спрашивает парня:
— А вы знаете, кто у нас в гостях? Василий Павлович Аксенов!
— Знаю, — тут же нашелся разносчик пиццы. — Вот он! — и показывает пальцем на вальяжного спутника Василия Павловича...
Я понимаю, почему Аксенову посвятили стихи Ахмадулина и Евтушенко, Вознесенский и Окуджава, его друзьми были Юрий Трифонов и Андрей Битов, учеником (в хорошем смысле этого слова) — Виктор Ерофеев, то есть цвет русской литературы последней трети ХХ века. Он был, безусловно, исключительно умен и талантлив, но — одновременно — доброжелателен, остроумен, мягок в общении. Противительный союз "но", помещенный между словом "талант" и словами, обозначающими человеческие качества его носителя, как раз и отражает досадное, однако часто встречающееся несоответствие между личностью и талантом...
Он сказал как-то, что вся литература русского зарубежья страдает одним недостатком: угрюмостью. Он любил и часто вспоминал Сергея Довлатова за его веселый литературный нрав, отсутствие в его замечательных рассказах и повестях занудства, поучительности, каменножопной советской серьезности.
Сама долгая аксеновская эмиграция, его присутствие в Америке скрашивали нашу — что греха таить? — непростую жизнь в ней.
Без него и Россия, и Америка опустели.
1 Один из рассказов В.П.Аксенова называется "Жаль, что вас не было с нами" — ред.
Добавить комментарий