Хорошо помню тот июльский день 1996 года, когда страна напряженно ждала, когда с часу на час должны были объявить результаты второго и окончательного тура президентских выборов: Ельцин или Зюганов?
Я гулял по нашему зеленому району Свиблово с симпатичным мужчиной моего возраста. Совершенно незнакомым. Наши собачки рядом гуляют — и мы тоже рядом. Обычное дело. Тихое, благостное утро, и разговор наш тихий, благостный. Хотя говорили о политике.
— Как вы думаете, победит Зюганов? — спрашивал он. — И что тогда будет?
— Как бы сажать ни начали...
— А что, разве сажали? — спросил он.
— Как это так? — не понял я.
— Да никого они не сажали, это все разговоры непонятно откуда! — уверенно сказал он.
— А вы деда своего помните? — вдруг спросил я.
— Нет, мама говорила, что последнее письмо от него получила из Нагаевской бухты в 42 году...
(Нагаевская, вернее, Нагаева бухта — в страшной памяти миллионов и миллионов. Сюда шли и шли с Большой Земли пароходы с заключенными. В Нагаевой бухте начиналась для них Колыма.)
— А бабушку? — спросил я.
— Тоже нет. Она умерла в ссылке, в Акмолинске.
(Под Акмолинском, ныне город Астана, столица Казахстана, был АЛЖИР — Акмолинский Лагерь Жен Изменников Родины.)
Повторю: разговор наш проходил без всякого политического накала. Тихий такой, благостный теплым июльским утром.
— Ну вот, а вы говорите, что не сажали.
Я его как бы мягко пожурил, но с некоторым удивлением в голосе.
— А я как-то не думал... — тоже удивился мой собеседник.
Понимаю, что звучит неправдоподобно. Если бы придумывал, мог придумать и что-нибудь правдоподобнее. А это — обыденно, как сама наша жизнь.
Он — внук репрессированных. Он — взрослый человек эпохи горбачевской гласности, когда нам вновь открыли глаза на преступления сталинской клики. И он — ничего не знал и не думал.
А что говорить тогда о нынешних 20-летних. Они-то вошли в сознательный возраст, когда над страной вставала вертикаль путинской власти, и о жертвах репрессий предпочитали не вспоминать. Сейчас даже объявили, что "одной из целей сталинских "чисток" было "обеспечение эффективности управленческой элиты". И в школах так будут учить.
Если уж сталинский Гулаг усиленно засеивают травой забвенья, то что могут знать нынешние молодые и немолодые о диссидентах хрущевских, брежневских, андроповских времен?! Ничего.
Впрочем, иногда их "просвещают" в духе нынешних времен. Так, например, известный деятель церкви протоиерей Всеволод Чаплин однажды заявил: "Диссиденты в СССР тоже действовали против своей страны".
Старый, но действенный пропагандистский подлог, в ловушку которого попался и отец Всеволод. Власть, государство и государственный аппарат всегда насаждали и насаждают убеждение, что они и есть страна, и любое слово против них — борьба против страны. А главный, основополагающий призыв диссидентов был: "Соблюдайте Конституцию СССР!" То есть право на свободу слова, собраний, печати. В том числе и право свободы вероисповедания. За что их бросали в тюрьмы, в лагеря, в психушки. Потому что призыв к соблюдению закона в России всегда считался и ныне считается самой большой крамолой.
О некоторых из них, святых мучениках той эпохи — книга Татьяны Мельниковой "Таруса — 101-й километр".
В советские времена всем "отщепенцам", репрессированным, отбывшим срок, разрешалось поселяться не ближе, чем за 100 километров от Москвы. Как и многие другие, Таруса, маленький городок на Оке, волею истории и судьбы стала их прибежищем. В народе их иногда так и называли: "Стопервые".
Таруса с позапрошлого и прошлого веков связана с именами Поленова, Борисова-Мусатова, а затем Цветаевой, Паустовского. Уже во времена Паустовского город становился центром всесоюзного вольномыслия, а уж в семидесятые годы превратился в центр советского диссидентства.
Таруса была, наверно, единственным районным городом в Советском Союзе, имеющим собственный отдел КГБ. Обычно для районных маленьких городков достаточно было и одного уполномоченного, а здесь — отдел. А коли там у любой кукушки ушки на макушке, вести себя надо тише воды и ниже травы. Ан нет! Я жил там в середине семидесятых годов и могу свидетельствовать — несмотря на око недреманое, тарусяне не скрывали своего бунтарского духа.
В пивной, узрев в тебе нового человека, сразу начинали рассказывать о "Толике Марченко, которого увезли отсюда и три недели назад судили в Калуге. Вот такой парень!" О том самом знаменитом и тогда, и впоследствии правозащитнике Анатолии Марченко, что погиб в голодовку в Чистопольской тюрьме уже на рассвете свободы и гласности, в 1986 году...
В библиотеке тебе почти открыто давали пятнадцать лет назад запрещенный и "изъятый" альманах "Тарусские страницы", созданный здесь же группой писателей во главе с Константином Паустовским. Вышел-то он вполне официально, а затем был объявлен идеологически вредным, и из-за него даже поплатился должностью секретарь Калужского обкома.
По дороге на работу тебя встречал кочегар Володя и, тыча черным пальцем, читал перевод статьи из "Морнинг стар"; газета хоть и коммунистическая, но зарубежная, с вольномыслием всяким, однако тарусским кочегарам, знающим английский язык, не запрещенная...
На окраине Тарусы, в доме отдыха трудящихся имени Куйбышева, садовником работал Александр Гинзбург, чуть ли не самый известный в то время диссидент. Вечером, отставив метлу и грабли, он шел на наш переговорный пункт и беседовал оттуда с Женевой, с Солженицыным советовался, так как был распорядителем фонда помощи политическим заключенным...
И, наконец, взяв на комоде тоненькую потрепанную брошюрку из серой бумаги — Справочник Тарусской АТС — на последней странице можно было найти фамилию: Эфрон А.С. И номер телефона, и номер дома по улице Шмидта...
Ариадна Сергеевна Эфрон, многострадальная, прошедшая сталинские лагеря дочь Марины Цветаевой и белогвардейского офицера Сергея Эфрона, ставшего в эмиграции агентом ГПУ, умерла в семьдесят пятом году, кажется, в августе...
Вот таким городом была Таруса в 1975-76 годах.
И когда я по молодому глупому фрондерству тайно, никому не говоря ни до, ни после, опубликовал в тарусской районной газете "Октябрь" стихотворение эмигранта Наума Коржавина (в очерке о тяжелом труде доярок и свинарок: "Столетье минуло и снова, / Как в тот незапамятный год, / Коня на скаку остановит, / В горящую избу войдет... А ей бы хотелось иначе. Носить драгоценный наряд. Но кони все скачут и скачут, А избы горят и горят..."), это заметили все! В отделе КГБ, к счастью, не догадались. Наверно, приняли за стихи Некрасова. Зато все остальные знали! И меня на улицах встречали, здоровались не просто так, а, как писал Достоевский, смотрели в глаза со значением. И никто не "стукнул".
В Тарусе жили репрессированные сталинских времен — Анна Тимирева (гражданская жена адмирала Колчака), Борис Лобач-Жученко, Анастасия Цветаева (сестра Марины Цветаевой), Ариадна Эфрон (дочь Марины Цветаевой), Ада Шкодина-Федерольф, Николай Заболоцкий, Аркадий Штейнберг, Борис Свешников, Александр Григорьев, Михаил Мелентьев, отец Илия и матушка Мария, Алексей Шеметов.
В шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы здесь находили приют Лариса Богораз и Анатолий Марченко, Александр Гинзбург, Андрей Амальрик, Кронид Любарский, Владимир Осипов, Владимир Балахонов, Сергей Ковалев, Владимир Корнилов, Наталья Столярова, Александр Угримов, Наталья Горбаневская, Константин Бабицкий, Татьяна Великанова, Анатолий Футман, Зоя Крахмальникова, Феликс Светов, Леонард Терновский.
Одни имена известны лишь узкому кругу, другие — всему миру. Я перечислил их так, как они приведены в оглавлении книги Татьяны Мельниковой "Таруса — 101-й километр".
Каждое имя — название главы. Поэт, публицист, Татьяна Мельникова поселилась в Тарусе 20 лет назад. И с тех пор по крупицам собирала материалы.
На презентации в фонде Солженицына я назвал ее книгу подвигом. И потому, что во времена, когда вольно или невольно во главу угла был поставлен и даже утвержден как мерило жизни личный успех, Татьяна Мельникова занималась восстановлением биографий других людей. И потому, что ее труд есть восстановление исторической справедливости и преодоление нашего исторического беспамятства. И потому, наконец, что он имеет особое значение сейчас, когда опять пытаются сделать синонимами существующий режим и страну, Россию, Родину.
Книга Татьяны Мельниковой еще раз напоминает о том, что это разные понятия, что власть была сталинская, хрущевская, брежневская, андроповская, а люди совести жили во имя страны и Родины.
Об одном из них — вспомним сегодня отдельно.
Современная жизнь мчится мимо всего, почти ничего не замечая, не помня, ни на чем не останавливаясь. В прошлом году было 70 лет со дня рождения Андрея Амальрика (1938-1980), а в этом — 40 лет со дня написания его главной работы — его пророчества.
"Я не сомневаюсь, что эта великая восточнославянская империя, созданная германцами, византийцами и монголами, вступила в последние десятилетия своего существования. (Апрель-май-июнь 1969, город Москва — деревня Акулово)".
Называлась брошюра — "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?" Ее издали на Западе в 1970 году.
"Прочитал ее до отъезда, она ходила в Самиздате и вызвала сенсацию в интеллигентских кругах, — вспоминает сегодня мой добрый друг Владимир Фрумкин, музыковед, теоретик бардовской песни, эссеист, журналист. Фрумкин эмигрировал в 1974 году, преподавал в Оберлинском колледже, затем 18 лет проработал обозревателем на "Голосе Америки". — Поразила аналитическая часть, где автор ставил диагноз системе, описывал ее неизлечимые недуги... А вот футурологическая часть — предсказание скорого краха СССР — вызывала сильные сомнения. Столь скорый конец власти казался немыслимым".
В семидесятые началась третья волна эмиграции. Уезжали, прощаясь навсегда. Люди, разделенные двумя мирами, все равно что умирали друг для друга. Как в стихотворении Андрея Вознесенского: "Из тюрьм приходят иногда. Из заграницы — никогда".
Почти никто не сомневался, что существующий порядок несокрушим, вечен. И, приехав туда, эмигранты рассказывали наивным европейским и американским интеллектуалам (некоторые из них тешились марксистскими идеями), что такое тоталитаризм коммунистического толка.
Павел Литвинов, один из восьми, вышедших в августе 1968 года на Красную площадь с протестом против вторжения в Чехословакию, высказался о прогнозе Амальрика, пожалуй, категоричней всех: "Даже Бог не думал, что он доживет до времени падения коммунизма".
Впрочем, и на Западе никто не обольщался. "Эссе Амальрика было принято на Западе как блистательная литература... Буквально никто не принимал это в расчет как политический прогноз". (Laqueur, Walter (1996). The Dream that Failed: Reflections on the Soviet Union. USA: Oxford University Press.)
Кто оказался прав? Теперь мы знаем.
Блистательный Андрей Амальрик при земной своей жизни, увы, не узнал.
Арестованный в 1970 году, в последнем слове на суде он говорил: "Ни проводимая режимом "охота за ведьмами", ни ее частный пример — этот суд — не вызывают у меня ни малейшего уважения, ни даже страха. Я понимаю, впрочем, что подобные суды рассчитаны на то, чтобы запугать многих, и многие будут запуганы, — и все же я думаю, что начавшийся процесс идейного раскрепощения необратим".
Его приговорили к трем годам лагерей. Затем, сразу же в день окончания срока — новый процесс и еще три года, замененные после кассации ссылкой. В 1976-м эмигрировал, а в 1980-м погиб в автокатастрофе. Вторая его книга — "Записки диссидента" — вышла после смерти.
Сбывшиеся пророчества — обоснованные или спонтанные — всегда загадка и удивление.
А ведь Амальрик считался еще и "диссидентом среди диссидентов" (определение Павла Литвинова). Да, он предрекал гибель коммунистической власти, но исключительно вследствие саморазрушения, внутренней порочности, бездарности и неспособности, усугубленной неминуемой войной с Китаем (здесь Амальрик, к счастью, ошибся). А вот в самих диссидентов, в успех демократического движения — не очень верил.
Мы теперь знаем — после разрешенных свобод и реформ Михаила Горбачева возникла вроде бы мощная волна демократического движения, СССР рухнул, к власти пришли новые люди, кумиры тех, кто, не отрываясь, смотрел прямые трансляции со съездов народных депутатов. И знаем, чем кончилось. То ли предали нас наши демократические вожди, продали за чечевичную похлебку чистогана, то ли не удержали власть, то ли мы их не поддержали, не проконтролировали, не призвали к ответу...
А теперь прочитаем Амальрика: "Хотя в нашей стране уже есть социальная среда, которой могли бы стать понятны принципы личной свободы, правопорядка и демократического управления, которая в них практически нуждается... однако в массе эта среда столь посредственна, ее мышление столь "очиновлено", а наиболее в интеллектуальном отношении независимая ее часть так пассивна, что успехи демократического движения, опирающегося на этот социальный слой, представляются мне весьма проблематичными".
Сейчас в России ситуация, конечно, более сложная, нежели в СССР последних двух десятилетий. Прежде всего, духовное и душевное, морально-психологическое и политическое состояние средних и низших слоев населения. Например, узнай вдруг советские люди, что у начальства зарплаты в пятьдесят раз выше, чем у них... — бунт был бы неминуем. Напомню: разговоры о пятикомнатной квартире первого секретаря обкома вызывали глухой ропот... Да и начальство не представляло себе иной жизни, довольствовалось мелкими привилегиями. Нынче считается само собой разумеющимся, что губернатор живет в загородном дворце с павлинами, а директор, глава фирмы — долларовый миллионер с "положенными по штату" заграничными банковскими счетами и владениями.
Тем не менее, несмотря на все перемены, аппарат государственного управления остался таким же. Обратимся снова к Амальрику:
"Получив власть, превосходно умеют ее удерживать в своих руках, но совершенно не умеют ею пользоваться... Режим считает себя совершенством и поэтому сознательно не хочет меняться ни по доброй воле, ни, тем более, уступая кому-то... По-видимому, мы уже достигли той мертвой точки, когда понятие власти не связывается ни с доктриной, ни с личностью вождя, ни с традицией, а только с властью как таковой: ни за какой государственной институцией или должностью не стоит ничего... В теории, она может продержаться очень долго, отделываясь самыми незначительными уступками и самыми незначительными репрессиями".
Да, все авторитарно-бюрократические режимы одинаковы. Тем более, если они в одной стране, на одной территории. Симптомы абсолютно схожие.
Но выводы Амальрика в отношении советского режима и Советского Союза применимы только к нынешней власти, к бюрократии. А к стране, к России — нет. Неприменимы.
Советский Союз держался на тогдашней партийно-бюрократической системе. Рухнула система — рухнула страна.
Да, государственное управление и сам кадровый состав российской бюрократии ничтожны, убоги по сравнению с советским. Советский партийно-хозяйственный актив часто выглядел кондово, однако добивался определенных результатов (в рамках того тупикового экономического механизма, разумеется). Нынешние — лощеные, в костюмах от-кутюр, свободно говорят по-английски... вот только в управлении — полное отсутствие каких бы то ни было успехов. Казалось бы, это крах страны.
Но Россия — не Советский Союз, Россия не тождественна правящему политическому режиму, у России совсем другой фундамент и совсем другой потенциал прочности.
Я видел Амальрика в Тарусе летом 1975 года, он приезжал к Александру Гинзбургу (тогдашнему распорядителю солженицынского фонда помощи политическим заключенным), задержался у нас в городе на несколько месяцев. Моложавый и красивый, несмотря на 6 лет лагерей и ссылки. Понятно, потомственный интеллигент, элегантно-изящный даже не по-столичному, а как-то по-особому. Гинзбург, хоть и ходил в диковинном для Тарусы джинсовом костюме, по виду был все же свой, ну... московский. К московским мы были привычны — летом их чуть ли не больше, чем тарусян. Амальрик же... Если передать первое ощущение, то оно выразится одним словом: "Нездешний".
Добавить комментарий