В Нью-Йорке вступили в завершающую фазу беспрецедентные по протяженности и размаху торжества по поводу столетия великого американского балетмейстера и хореографа Георгия Мелитоновича Баланчина.
Эти торжества начались 25 ноября прошлого года спектаклями Нью-Йоркского балета на сцене Городского театра, который по праву считается “домом Баланчина”. Зимний сезон 2004 года был посвящен классическому наследию Баланчина, частично созданному им еще в России, на сцене Мариинского театра. Напомню читателям американскую одиссею Баланчина.
В 1924 году большая концертная бригада Мариинского была выпущена из советской России на гастроли в Германию. Четверо из этой поездки не вернулись на родину: Тамара Джива, Александра Данилова, Георгий Баланчин и Николас Ефимов. Уж очень хотелось им, молодым, посмотреть мир. И закружились, завертелись по Европе: Париж, Лондон. В Лондоне их и нашел Дягилев, у которого было безошибочное чутье на таланты. И тут же пригласил всех четверых в свои знаменитые “Русские сезоны”, которые делали мировое имя.
Обе балерины в разное время были связаны брачными узами с Баланчиным: Тамара Джива была его первой женой. Все пять лет работы у Дягилева его второй (гражданской) женой была Шурочка Данилова, у которой мне в свое время посчастливилось взять интервью. Ей уже было далеко за 80, но ум и память ей не изменяли. Она преподавала в баланчинской балетной школе и все движения показывала. Я бывала на ее уроках и восхищалась ее педагогическим талантом и противостоянием возрасту. Однажды я спросила, почему они с Баланчиным разошлись — ведь они были идеальной парой.
— А мы и не расходились, нас жизнь развела, — грустно ответила Александра Дионисьевна. — Дягилев умер, его труппу разметало по свету. Баланчин уехал в Лондон. Когда я, наконец, приехала туда, он уже подписал контракт в Копенгагене. Я и подумала, что все равно когда-нибудь пойдет дождь, станет холодно, и он мне изменит. И мне это будет больно. Мы разошлись, но остались друзьями на всю жизнь. Будь у нас дети, я, конечно, осталась бы с ним. Хотя, кто знает. Баланчин был очень влюбчив, женщины в его жизни играли роль Муз. Он мог творить только тогда, когда рядом с ним была очередная Муза. Но на первом месте у него всегда было искусство. В искусстве он никогда не делал скидок на близость. И любил повторять, что балет очень похож на женщину.
В “Русских сезонах” Баланчин был не только танцовщиком-премьером, но и балетмейстером — в этой должности он сменил у Дягилева Брониславу Нижинскую. Дягилев доверил ему новую версию балета Стравинского Le chant de Rossignol. Но случилось так, что Баланчин во время спектакля травмировал колено. Это обстоятельство ограничило его возможности танцовщика, но зато дало ему свободное время для занятий хореографией. Он почувствовал вкус к преподаванию и понял, что это его настоящее призвание. Вернувшись в Париж в 1933 году, он основал свою собственную компанию. Художественными руководителями этой компании были Бертольд Брехт и Курт Вейль. В сотрудничестве с этими замечательными людьми, а также с танцором Павлом Челищевым и композитором Дариусом Мильгаузом Баланчин создавал балет ХХ века.
Ему интересно работалось, и он, вероятно, остался бы в Европе навсегда, обогатив и реформировав европейский балет, но судьбе было угодно распорядиться иначе. Она свела Баланчина с бостонским мультимиллионером Линкольном Кирстеном. Кирстен был одержимым балетом. У него была мечта — создать американскую балетную школу, и на ее базе — американскую балетную компанию. В лице молодого, ищущего, талантливого, амбициозного Баланчина Кирстен увидел человека, способного воплотить его мечту в жизнь.
Но для этого Баланчин должен был переехать в Америку. Кирстен приготовился к длительным уговорам, но Баланчин неожиданно легко согласился.
Школа Американского балета открылась 1 января 1934 года. Первым балетом, который Баланчин поставил со студентами, была “Серенада” на музыку Чайковского. В 1946 году, сразу после войны Кирстен и Баланчин создали Балетное общество (Ballet Society), которое обслуживало держателей абонементов. И только 11 октября 1948 года на сцене City Center родился Балет Нью-Йорка — New York City Ballet.
В 80-х годах мне выпал случай пересмотреть почти весь баланчинский репертуар: моя подруга Фрида Афонина работала аккомпаниатором в школе Баланчина. В основном, это были бессюжетные одноактные балеты. Среди них — пленительная “Серенада” и дивертисменты на музыку современного американского композитора Филиппа Гласса. Старое и новое в творчестве Баланчина мирно соседствовали. Спросят, что общего в механическом урбанизме пьес Гласса с романтической мелодикой Чайковского? И, казалось, Баланчину, воспитанному на классическом балетном репертуаре, получившим классическое музыкальное образование, Чайковский должен быть ближе, чем, скажем, тот же Хиндемит, но вот, поди ж ты. Круг его любимых композиторов был достаточно широк. Он включал Чайковского и Прокофьева, Стравинского и Баха, Моцарта и Глюка, Равеля и Бизе, Бернстайна и Голда, Гершвина и того же Хиндемита, которому он заказал музыку “The Four Temperaments” для открытия Балетного общества. Хранитель традиций русского классического балета, Баланчин был открыт всему новому.
Весенний цикл баланчинских торжеств “Европейский фестиваль” на сцене Нью-Йоркского городского балета открылся 27 апреля. Я смотрела программу два последующих дня. Программа 28 апреля открылась балетом Пауля Хиндемита “Kammermusik №2”. Эта композиция напоминала балетный класс. Балерины и танцовщики исполняют классические па: вращения, прыжки, поддержки. Все очень красиво, эстетично, но не более. Даже дуэты, исполненные безукоризненно, были лишены той любовной ауры, которой обычно полны дуэты романтического балета. Холодный голубой свет, современная атональная музыка Хиндемита — не слишком способствуют выражению любовного восторга... Второй номер, “Послеполуденный отдых фавна” на музыку Клода Дебюсси (хореография Джерома Роббинса), я ожидала с нетерпением, потому что помнила показанный однажды по телевидению фильм-балет с Рудольфом Нуриевым. Там была целая стайка нимф-купальщиц, за которыми тайком наблюдал козлоногий Фавн. Одна из купальщиц, убегая, обронила покрывало. Этим-то покрывалом, к возмущению одних и удовольствию других, манипулирует Фавн в любовном экстазе. Известно, что Дебюсси написал эту музыку под впечатлением поэмы Стефана Маларме. Нижинский — это был его первый опыт хореографа — использовал оба источника. Премьера “Фавна” в 1912 в Париже вызвала громкий скандал откровенной эротикой и фетишизмом. Дягилев грозился не допустить показ спектакля. Несмотря на то, что споры о “Фавне” не утихали, Нуриев взял за основу хореографию Нижинского.
“Фавн” Роббинса совершенно о другом. Вместо цветущей лужайки — холодное голубое пространство с зеркалами (сценография и свет Джин Розенталь). Фавн, с обнаженным торсом и в черном трико, отдыхает, лежа на полу. Откуда-то из зазеркалья неслышно появляется прекрасная Нимфа. Фавн просыпается.
Па-де-де Нимфы (прима-балерина Александра Ансанелли) и Фавна (премьер Дамиан Вётцель) это не страсть похотливого Фавна и ускользающей от него испуганной Нимфы, а история первой любви — любви Поэта к его Музе. История поэтическая, трогательная и грустная. Потому что Муза исчезает, и Фавн остается один.
Настоящим “ хитом” второго отделения стал “Квартет Брамса-Шёнберга” в четырех частях: Allegro, Intermezzo, Andante и Rondo alla Zingareze. Каждая часть имела свою стилистику, хореографию, своих солистов. Трудно сказать, которая была лучше. В первой части солировали прима-балерина Миранда Визе, Стефен Ханна и Элен Бар; во второй — Дженифер Рингер и Джеймс Файетт; в третьей — прима-балерина Ивонн Борри и премьер Николай Хюббе, в четвертой — старейшая прима-балерина Венди Вилан и бесподобный Дамиан Вётцель. Это были огненные, вихревые венгерские народные танцы в обработке и хореографии Баланчина на фоне роскошной бальной залы с хрустальными люстрами (сценография Давида Митчелла). Может быть, декорация не вполне соответствовала хореографии, но это было все же лучше, чем холодный голубой фон “Фавна”.
На следующий день на этом же условно-романтическом фоне развернулись LibesliederWalzer Иоганнеса Брамса, и это было прекрасно: черные фраки мужчин, белые платья дам, элегантные позы, атмосфера рыцарства и пленительные и бесконечно разнообразные вальсы, которые никогда не устаешь смотреть.
История создания Квартета Брамса-Шёнберга заслуживает отдельного повествования. В 1861 году Брамс написал квартет для фортепьяно. В 1937 году этот квартет был инструментован для полного оркестра Арнольдом Шёнбергом. В письме музыковеду Альфреду Франкенстайну Шёнберг доходчиво объяснял свой выбор: “Во-первых, мне нравится эта вещь. Во-вторых, ее редко исполняют. В третьих, чем лучше пианист, тем громче он играет, и поэтому скрипок совершенно не слышно. Я хотел, чтобы всех было одинаково хорошо слышно, и я этого добился”.
Реакция публики — точнейший, до высказывания высоколобых критиков, индикатор. Вежливо приветствовавшая “Каммермюзик”, тепло принявшая “Фавна”, она буквально взорвалась от восторга на финале “Квартета”. Занавес поднимался бессчетно, пока, наконец, триумфаторы Венди Вилан и Дамиан Вётцель не вышли на авансцену. Свою долю аплодисментов сорвала и дирижер Андреа Квинн.
Вечер 29 апреля частично повторял программу 27 апреля, как и последовавший за этим гала-концерт 5 мая, который я смотрела в прямой телетрансляции. Открывал и закрывал гала-концерт совершенно седой Пласидо Доминго. Он исполнил по-английски романс Чайковского “Лишь только тот, кто знал”.
Было много знаменитых гостей. Хозяйкой вечера была двояковогнутая Сара Джессика Паркер, которая, впрочем, вполне справлялась со своими обязанностями. О Баланчине рассказывала его многолетняя сподвижница, известный балетмейстер Сюзан Строман, премьера нового балета которой состоялась 23 января. Баланчин, как бы присутствовал на вечере в свою честь в отрывках из биографических фильмов, которые обильно транслировались на экран. Обращение участников к нему с традиционным Happy Birthday со стопочками “Столичной” в руках не звучало кощунственно. Маэстро принимал участие в общем веселье: он вел мастер-класс, работал у станка, пил водку, шутил с балеринами...
Вечер 29 апреля одарил “Вальпургиевой ночью” Шарля Гуно. В Америке в опере “Фауст”, для которой этот балет писался, он не ставится по причине резкого удорожания постановки самой оперы. “Вальпургиева ночь” обрела самостоятельную жизнь в виде отдельного дивертисмента. Начинается она медленной торжественной мелодией и полетом ведьм в такт музыке. Кажется, балеринам Баланчина не известно ничего о земном притяжении (об этом скорее известно их партнерам). Никто дольше баланчинских балерин не может стоять на пуантах: в Большом и то удивлялись. У него была своя школа тренажа. Он, как никто другой, мог заполнить хореографией всю сцену. Он придумывал движения для каждой пары, для каждого танцовщика и каждой балерины кордебалета. Все новые и новые исполнители выпархивают из-за кулис и вливаются в общий танец. Все движется, нет пустот.
Эти особенности отличают и одно из самых совершенных созданий Баланчина “Симфонию С” на музыку гениального, но жутко неудачливого Жоржа Бизе. Эта симфония Бизе была совершенно забыта и вновь открыта в 1935 году. Когда Баланчина в 1947 году пригласили в парижскую Гранд-опера, он выбрал эту вещь для своего дебюта под названием “Хрустальный дворец”. Успех был грандиозный. После этого в 1948 году Баланчин перенес постановку в Нью-Йорк, и с тех пор она не сходит со сцены Нью-Йорского городского балета.
Для Баланчина музыка означала нечто большее, чем остов для хореографии. Музыка давала импульс. Пока он не “видел” музыку, он не начинал работать. Никакой литературщины, никаких заранее заказанных сюжетов он не признавал: музыка решала все. Профессиональный пианист (он окончил Санкт-Петербургскую консерваторию) Баланчин читал клавир с листа и сразу видел: его ли это музыка. Его музыкальное образование позволяло ему находить контакт с композиторами и вносить свои коррективы в оркестровки. Быстрота, с которой он ставил свои балеты, во многом зависела от его умения быстро читать клавир. За свою творческую жизнь он поставил свыше 465 балетов.
Частная жизнь Баланчина была окружена легендами. Увлечений и браков в его жизни было достаточно, но большая любовь пришла к нему только в конце жизни, когда ему было за 60. Ей было 16, ее звали Сюзан Фарелл. Она была юна, прелестна и очень талантлива, у нее были длинные ноги — Баланчин обожал балерин с длинными ногами. Все новые балеты он ставил на Сюзан Фарелл. Он вкладывал в нее весь свой опыт и всю свою любовь. Намерения у него были самые серьезные, он собирался жениться и был уверен, что пользуется взаимностью, но в один несчастный день она заявила ему, что любит другого и собирается за него замуж. Этот “другой” был танцовщик его же балета. Для Баланчина это был страшный удар, предательство, от которого он долго не мог оправиться. В порыве гнева он уволил обоих. Они уехали к Бежару, потом поступили в труппу бывшей жены Баланчина Марии Толчиеф и, в конце концов, попросились назад. Баланчин не устоял, но принял только ее. Личные отношения прекратились, но она оставалась с ним до самой его кончины, и после его смерти была самой преданной его последовательницей, самой верной ученицей. За что и была уволена одним из его преемников. Но это уже другая история.
Когда Баланчин заболел, его многолетний друг и спонсор Кирстен, не считаясь с расходами, приглашал к нему самых знаменитых врачей со всего мира, но они не могли установить диагноз странной болезни, которая съедала его. Он терял силы. У его постели находились его друзья, его музы, и среди них — его любимая прима-балерина фон Арольдинген. Всем что-то досталось по завещанию, Баланчин не был богатым человеком, и только Сюзан Фарелл не получила ничего. Говорят, что в последние месяцы жизни Баланчин забыл английский язык и говорил по-русски (другие утверждают, что по-грузински). Он прожил на свете 79 лет. Он навсегда останется в истории мирового балета, как один из величайших его реформаторов.
“Европейский фестиваль” проходил с 27 апреля по 15 мая, “Американский фестиваль” — с 25 мая по 6 июня, ну а “Русский фестиваль”, начавшийся 8 июня продлится до 27 июня. Новый балет Бориса Эйфмана будет показан 18 июня.
Добавить комментарий