Продолжение. Начало в N22 [153].
Ее широко открытые глаза бодрствовали, неподвижные. Множество человеческих теней носилось вокруг неё, подобно усталым птицам, и они шептали вполголоса: "Царица мертвых! Душа земли! О, Персефона! Мы — дочери неба... Почему находимся мы в изгнании, в темном царстве теней? О, Жница небесная! Зачем сорвала ты наши души, которые раньше были блаженно счастливы в волнах света, свободно двигались среди своих сестер в безграничном пространстве эфира?"
Персефона отвечала: "Я сорвала нарцисс, я спустилась на брачное ложе, я выпила смерть вместе с жизнью и так же, как вы, я страдаю во мраке".
"Когда же мы будем освобождены?" — со стоном спрашивали души.
"Когда появится мой небесный Супруг — божественный Освободитель", — отвечала Персефона.
Вслед за тем появились страшные женщины: глаза их были налиты кровью, на головах их были венки из ядовитых цветов. Вокруг их обнаженных рук и вокруг бедер извивались змеи, которыми женщины размахивали как плетями: "Души, призраки, ларвы! — кричали они своими свистящими голосами, — не верьте безумной царице мертвых! Мы — жрицы жизни во мраке, слуги элементов и чудовищ бездны, мы — вакханки на земле и фурии в преисподней! Мы — ваши истинные царицы, несчастные души! Вы не выйдете из проклятого круга рождений! Мы заставим вас возвращаться в него снова и снова нашими бичами! Извивайтесь вечно между свистящими кольцами наших змей, в сетях желания, ненависти и раскаяния!" — И они бросились, разъяренные, на сонм обезумевших от ужаса душ, и под ударами их бичей души начинали кружиться в воздухе, подобно вихрям сухих листьев, испуская томительные стоны.
В это время Персефона начала бледнеть. Теперь она походила на лунный призрак. Она тихо произнесла: "Небо... Свет... Боги... Мечта!.. Сон, лишь вечный сон!.." Цветы в её венке завяли; её глаза закрылись в смертельной тоске. Царица мертвых впала в глубокий сон на своем троне, и все исчезло во мраке.
Видение изменилось. Ученик дельфийского храма увидел себя в цветущей долине. В отдалении поднялась гора Олимп. У входа в темную пещеру на ложе из цветов спала прекрасная Персефона. Вместо венка из похоронных цветов мака на её голове был венок из нарциссов, и заря возрождающейся жизни отражалась на её прекрасном лице. Темные косы её ниспадали на белые плечи, и нежная грудь тихо приподнималась под поцелуями легкого ветерка. Нимфы двигались в ритмическом танце на лужайке. Белые блестящие облака передвигались в лазури неба. Звуки лиры доносились из храма...
В этих золотых голосах, в этих священных ритмах ученик слышал скрытую музыку всех вещей. Из листьев, из трав, из волн, из пещер исходила бесплотная нежная мелодия, и до его слуха долетали отдаленные голоса посвященных женщин, которые шли в горах.
Одни из них, как бы в отчаянии, призывали Бога, другие падали в бессилии под тенью деревьев, словно ожидая его появления.
Затем небесная лазурь раскрылась в зените, и из неё появилось блестящее облако. Подобно парящей птице, которая продержавшись мгновение на высоте, стрелою падает вниз, из облака появился бог и с тирсом в руке предстал перед Персефоной. Он был сверкающим. В его глазах сиял священный восторг, предвестник зачатия миров. Он долго взирал на нее, затем протянул над ней свой тирс и дотронулся до её груди; она улыбнулась. Он прикоснулся к её челу; она открыла глаза, медленно поднялась и взглянула на своего супруга. Ее очи, все еще наполненные сновидениями Эреба, начали светиться, как две яркие звезды. "Узнаешь ты меня?" — спросил бог. — "О, Дионис! — воскликнула Парсефона. — Чистый Дух, Глагол Юпитера, небесный Свет, сияющий под видом человека! Каждый раз, как ты пробуждаешь меня, мне кажется, что я живу первый раз, миры возрождаются в моем воспоминании; прошедшее и будущее снова становятся бессмертным настоящим, и я чувствую, как в моем сердце сияя оживает вся вселенная!"
В это время над горами, на рубеже серебристых облаков, появились светозарные боги, пытливо склонившиеся к земле. А внизу группы мужчин, женщин и детей, выходящие из долин и пещер, смотрят на Бессмертных в немом восторге. Из храмов исходят пламенные гимны вместе с волнами фимиама. Между землей и небом подготавливается один из тех союзов, следствием которого становится зачатие богов и героев. Розовый свет зари разлился над землей, царица мертвых, снова превратившаяся в божественную жницу, поднимается к небу, уносимая в объятиях своего Супруга. Пурпурное облако закрывает их, и уста Диониса прикасаются к устам Персефоны... И тогда мощный крик любви звучит от неба до земли, словно священный трепет богов пронесся над великой лирой, обрывая все её струны и разнося повсюду на крыльях ветра её звуки... В тот же миг из облака, возносившего Диониса и Персефону, вырвался целый ураган ослепительного света... И все исчезает...
На мгновенье ученик Орфея чувствовал себя словно поглощенным в самый центр источника всякой жизни, утонувшим в Солнце Бытия. Но, погружаясь в его пламенную глубину, он вновь выталкивался из неё одаренный небесными крыльями и, подобно молнии, проносился над мирами, чтобы на их границах прикоснуться к Вечности...
Когда физическое сознание вернулось к нему, он увидал себя в полной темноте. Лишь светлая лира сияла в глубине мрака. Она удалялась, удалялась, и, наконец, превратилась в звезду. Только тогда понял ученик, что он находится в склепе, и что эта светлая точка — отверстие в скале, через которое просвечивает небо.
Большая тень неподвижно стояла около него. Он узнал Орфея по длинным волосам и по сверкающему оконечнику его скипетра.
"Дитя дельфийского храма, — обратился к нему Орфей, — откуда ты пришел?"
"О, учитель посвященных, чудотворящий Орфей! Мне снился дивный сон! Что это — чары магии или дар богов? Что случилось? Разве изменился мир? И где нахожусь я в эту минуту?"
"Ты завоевал венец посвящения, и ты познал мою мечту — бессмертную Грецию. Но пойдем отсюда; чтобы исполнилась эта мечта, нужно, чтобы я принял смерть, а ты остался жить".
Смерть Орфея
Дубовые леса стонали, бичуемые бурей на склонах горы Каукаион; гром разносился отраженными голосами по обнаженным скалам и заставлял дрожать до самого основания храм Юпитера. Жрецы Зевса собрались в одном из сводчатых склепов святилища. Они сидели на своих бронзовых креслах и составляли полукруг. Орфей стоял посреди них подобно осужденному. Он был бледнее обыкновенного, но глубокое пламя горело в его спокойных глазах.
Старейший из жрецов заговорил голосом судьи:
"Орфей, тебя, которого называют сыном Аполлона, мы провозгласили первосвященником и царем, мы дали тебе мистический скипетр сына Божия; ты управляешь Фракией с помощью священного царственного знания. Ты воздвиг в этой стране храмы Юпитера и Аполлона, и ты зажег в ночи мистерий божественное солнце Диониса. Но известно ли тебе, что угрожает нам? Ты, который знаешь самые страшные тайны, ты, который не раз предсказывал будущее и кто беседовал со своими учениками, появляясь пред ними во сне — не ведаешь, что творится вокруг тебя! В твое отсутствие мрачные жрицы, вакханки собрались в долине Гекаты. Ведомые Аглаонисой, волшебницей Фессалии, они убедили начальников племен, обитающих у берегов Эбры, восстановить культ мрачной Гекаты, и они грозят разрушить храмы мужских богов и алтари Всевышнего! Возбужденные их пламенными речами, ведомые при свете их мятежных факелов, тысяча фракийских воинов расположились лагерем у подошвы горы и завтра, возбуждаемые кровожадными женщинами, они пойдут приступом на наш храм. Аглаониса, главная жрица Гекаты, ведет их; это — самая страшная из волшебниц, неумолимая и злобная подобно фурии. Ты должен знать ее! Что ты скажешь?".
"Я знал все это, — ответил Орфей, — и все это должно произойти".
"Почему же ты не сделал ничего, чтобы защитить нас? Аглаониса поклялась убить нас на наших алтарях, перед лицом того же Неба, которому мы поклоняемся. Но что станется с этим храмом, с его сокровищами, с твоей наукой и с самим Зевсом, если ты покинешь это?"
"Разве я не с вами?" — ответил Орфей мягко.
"Ты пришел, но слишком поздно, — сказал жрец. — Аглаониса ведет вакханок, а вакханки ведут фракийцев. Не молниями ли Юпитера и не стрелами ли Аполлона будешь ты защищаться от них? Почему не позвал ты своевременно фракийских начальников, верных Зевсу, чтобы они раздавили мятеж?"
"Не оружием защищают Богов, а живым словом. И не с начальниками нужно бороться, а с вакханками. Я иду один. Сохраните спокойствие. Ни один непосвященный не проникнет за эту ограду. Завтра же придет конец царству кровожадных жриц. И знайте, вы все, которые дрожите перед ордой, предавшейся Гекате, победят не они, а светлые, солнечные Боги. Тебе же, жрец, который усомнился во мне, я оставляю скипетр и венец Иерофанта".
"Что задумал ты?" — спросил испуганный старый жрец.
"Я возвращаюсь к Богам... А вам всем ... прощайте..."
И Орфей вышел, оставив жрецов в недоумении. Внутри храма он разыскал ученика дельфийского храма и, взяв его за руку, сказал:
"Я иду в лагерь фракийцев. Следуй за мной".
Они пошли под тенью дубов. Гроза удалялась. Сквозь густые ветви сверкали звезды.
"Верховный час для меня настал, — сказал Орфей. — Другие понимали меня, ты же меня любил. Эрос — древнейший из Богов, говорят посвященные; у него ключ от всякого бытия. Тебе одному я дал проникнуть в самую глубину мистерий; Боги говорили с тобой; ты видел их!.. Теперь, вдали от людей, лицом к лицу, в час своей смерти Орфей должен оставить своему возлюбленному ученику объяснение своей жизни, бессмертное наследие, чистый огонь своей души".
"Учитель, я слушаю и повинуюсь", — сказал ученик Дельфийского храма.
"Идем, — сказал Орфей, — по этой тропинке вниз. Нужно спешить, время не ждет. Я должен застать моих врагов врасплох. Пока мы идем, слушай и запечатлевай мои слова в своей памяти, но сохрани их как тайну".
"Учитель, они выжгутся огненными буквами в моем сердце; века не изгладят их".
"Ты уже знаешь, что душа есть дочь неба. Ты взирал на свое происхождение и на свой конец, и ты уже начинаешь вспоминать. Когда душа спускается в тело, она продолжает, хотя и в меньшей степени, ощущать воздействие свыше. Это мощное дыхание свыше достигает нас в начале нашей жизни через наших матерей. Молоком из своей груди они питают наше тело, дух же наш, устрашенный теснотой телесной темницы, питается душою матери. Моя мать была жрицей Аполлона; в моих первых воспоминаниях я вижу священную рощу, наш храм и женщину, несущую меня в своих объятиях и покрывающую мое тело своими нежными волосами, как греющим покрывалом. Земные предметы и лица людей приводили меня в неописанный ужас. Но как только моя мать брала меня в свои объятия, я встречался с её взором, и из него исходило на меня чудное воспоминание о небесах. Но этот луч погас в печальных потемках земной жизни. Однажды моя мать исчезла, она умерла. Лишенный её нежного взора, удаленный от её ласк, я ужаснулся от своего одиночества...
окончание следует
Добавить комментарий