Продолжение. Начало в N2 [157].
Не будем отвлекаться. Итак, мадам Жако расставила посуду. Каждому по чашке.
— Нет, просто выставила чашки на край стола возле папеньки. Я ей помог, принес сахарницу и ложки. Ивлев еще... о, простите, это несущественно...
— Господин Ивлев был не вполне трезв после ужина и позволил себе шутку в адрес меня и князя Николя, — ровным голосом объяснила мадам, — но его сиятельство оборвал господина Ивлева, и тот сразу извинился.
— Это несущественно, Полин... Потом папенька засыпал кофе в турку и стал варить... Ах, да, перед этим мы с Полин по очереди крутили мельницу. Папенькина блажь. Не пойму, почему он не велит намолоть кофе заранее. Итак, кофе сварился, его разлили по чашкам. Сам папенька и разливал. Потом все брали сахар из сахарницы. Вот этими щипцами.
— Каждый самолично брал сахар?
— Конечно. Хотя, нет, сахарница стояла на том конце стола, поэтому я положил сахар Полин и Ивлеву. Обычно Полин пьет горький кофе, но в этот раз она попросила сахар.
— Почему, мадам Жако? — полюбопытствовал Жилин.
— Мне захотелось, — коротко ответила она.
— Хотите сказать, это тоже важно? — вскинулся Николай.
— Успокойтесь, сударь, — попросил Жилин. — Присутствующие за столом выпили кофей, и — все?
— Можно сказать, да. Папенька еще вылил остатки из турки в свою чашку и выпил, бросив в рот кусочек сахара. Он часто так делал. Я тоже положил в рот сахар, — Николай вдруг явственно покраснел. — Без кофе. Просто захотелось. Потом запил его водой. Да, вот тут стоял графин с водой, из него наливали я, Полин, и кто еще? Кажется, Ивлев. Поскольку мы живы, сами понимаете, яда в нем тоже не было. А через несколько минут папенька...
— Благодарю вас, Николай Павлович.
Четверо, три женщины и мальчишка-князь, смотрели на Жилина и ждали. Ему же нечего пока было им сказать. Совершенно нечего. Впрочем, кое-что он для себя уяснил. Хотя... Все пока спорно, да.
— Может, вы захотите что-нибудь добавить, мадам Полин?
— Нет, месье, — она подняла руку, поправила прядь волос, золотое колечко блеснуло на безымянном пальце.
— А что ваш кузен, который в Италии сейчас — запамятовал я, как его звать-величать, — письма пишет? — спросил вдруг Савва Матвеевич.
Никто не поспешил ответить. Но на лице княгини появилась едкая усмешка, Николай и Полин обменялись быстрыми улыбками, а княжна Елена Александровна покраснела, как спелая малина.
— Нет, сударь, — отрезала княжна, — в переписке мы не состоим.
Так-так. И почему же княжна изволила соврать, интересно? Из-за амурных дел далекой молодости, дуэлью завершенных? Потом придется улучить момент, поговорить с княжной.
— Благодарю вас, господа, — сказал Жилин. — Теперь я должен подумать, и лучше бы в одиночестве.
— Разумеется, сударь, мы вас оставим, и Бог вам в помощь... — сказала княгиня. — Пойдем, Николя!
Николай отправился было за маменькой, но, уже от дверей, вернулся к Жилину. Тот задумчиво разглядывал портрет, висевший прямо перед столом — не то, чтобы заинтересовался, скорее дожидался обещанного одиночества.
— Это я в десять лет, — объяснил Николай. — В карнавальном костюме. Папенька любил этот портрет.
— Вы были прелестным ребенком, Николай Петрович.
Тот продолжал:
— Я решил, что лучше сам объясню вам про тетушку. Тут деликатная история. Когда-то тетушка была влюблена в своего кузена, князя Владимира Ивановича Заступина. Но родственники не одобрили этот союз. Владимир Иванович вскоре женился, и они с тетушкой больше не встречались. Это было почти тридцать лет назад. А не так давно он прислал ей письмо. Это был сонет в стихах. Тетушка его сожгла.
— Хм, — Жилин улыбнулся. — Благодарю за объяснения. А то меня, не скрою, обеспокоило ее смущение. Ведь именно кузен Владимир Иванович наследует имение... после вас? — он остро взглянул на юношу.
— Что? — тот удивился вполне искренне. — Он старик, я молод. Почему он должен наследовать после меня? Неужели вы думаете, что меня действительно обвинят в смерти папеньки? На что вы намекаете, сударь? Неужели на то, что тетушка...
— Ни в коем случае, — прервал его Жилин. — Николай Петрович, я заметил кольцо на пальце мадам Полин. Она замужем?
— Вдова. У нее есть маленькая дочь по имени Стефани, которая осталась во Франции со своей бабушкой. Они живут недалеко от Парижа. Мадам Полин — исключительно порядочная женщина, сударь. У нее прекрасные рекомендации.
— Не сомневался в этом.
— Как хорошо, что она тут никому не наследует.
— Вы с ней друзья, Николай Петрович?
— Она исключительно порядочная женщина, — с нажимом повторил молодой князь, повернулся и почти выбежал из кабинета.
Вот так-то. Жилин отметил про себя, что почему-то наследник покойного стал нравиться ему чуть больше.
Сев за письменный стол, он взял из бювара чистый лист, макнул перо в чернильницу и написал: "Кому выгодно?"
И задумался.
Сын — наследует имение.
Жена — получает свободу, какую-то долю в наследстве, пусть даже "крохи", и возможность влиять. Должно быть, она управлять имением станет вместо сына. Тот ведь в гвардии служит, ему недосуг.
Сестра? Здесь пока не ясно. О чем она на самом деле беспокоится, о том ли, что братца похоронят без отпевания? Для нее ниоткуда выгод не светит, кроме "крох". Вдова ее, кажется, недолюбливает, племянник, впрочем, относится благодушно. Что ж, посмотрим.
Жилин нарисовал еще один жирный вопросительный знак.
Мадам Жако. Никому не наследует, верно. Если вдруг не объявится неизвестное завещание князя. Но не только ради выгоды убивают. Стоит ли забывать, что покойник отличал красотку? И сын к ней неровно дышит, факт.
Ивлев. Вряд ли он при чем. Хотя, не помешает разузнать побольше про его отношения с князем.
Городничий? Если Николай Заступин пойдет на каторгу, хозяйкой в Скворцах станет сестра городничего.
Вот именно. А хозяином станет бывший возлюбленный престарелой княжны.
Но это лишь в том случае, если Николай Заступин пойдет на каторгу. Хотя... Кажется, самое время было узнать, чего там "нарыл" Прошка.
Прошка сиял как новый пятак, и глаза его нетрезво блестели. Но с ходу заявил:
— Это я для дела, Савва Матвеич, пришлось черной кухарке штоф поставить. Сначала меня прогоняла, а потом так разговорилась, остановить не мог. Тридцать лет тут служит, все про всех знает. Разрешите доложить?
— Докладывай, что ж...
— Ваш первый вопрос: не было ли у покойного князя лет двадцать назад любовницы здесь, в усадьбе. Так вот, была. Стешка-утопленница.
— Как?.. — Жилин даже закашлялся.
— Стешка-утопленница, — повторил Прошка. — Редкая была красавица, вроде бы. Тут, в доме, в горничных служила, еще при родителях покойного князя. А как грех случился, ее из дома отправили, выдали замуж за здешнего кузнеца Макара Корягу. У нее ребеночек раньше времени родился, помер вскоре. Потом она другого родила, от кузнеца. А через несколько лет князь снова про Стешку вспомнил. Он уже женат был, сам тут хозяйничал. Так кузнеца ее куда-то отправил, а с ней почти в открытую жил.
— Погоди ты, — махнул рукой Жилин, — мне важно, когда. Когда именно, в каком году у нее ребенок тот умер?
— Так я и говорю, — обиделся Прошка. — Вы спрашивали про двадцать лет назад. Так это тогда князь со Стешкой опять жить стал, и она опять ребенка родила. В то время как раз ее сиятельство тоже рожать собиралась. А тут младенец у Стешки умер, она и утопилась. Рассудок помутился с горя. Она за парком похоронена, у речки.
— Вот как, значит, — Жилин потер руки. — И где же теперь Стешкина родня, муж Макар-кузнец и еще кто там был у нее? Не спросил у разговорчивой?
— Спросил, Савва Матвеевич. Князь их продать распорядился. Второй вопрос, значит, про мадам.
— Ну-ну, я весь внимание.
— Говорят, как только покойный князь мадам увидел, сразу голову потерял. И так к ней, и этак, а она — ничего. И как-то она это дело повернула, что он успокоился. Смирился. И молодой князь, как приехал, тоже в мадам влюбился. Так влюбился, что даже ее сиятельство забеспокоилась. Говорят, сама просила мадам быть с сыном полюбезнее, доплатить предлагала к жалованью, какая-то Дуняшка-горничная слышала. А мадам отказалась. Вообще, нынешняя мадам, в отличие от прежних, всем нравится. Приветливая, по-русски говорит. Пока все, Савва Матвеевич.
— Что ж, и это неплохо, — улыбнулся Жилин. — Молодец, друг Прохор. Иди скажи своей кухарке, пусть прекратит языком болтать, и не пои ее больше. И сам не смей...
Вот, значит, как. Что-то такое Савва Матвеевич и заподозрил, после того, как с доктором поговорил, но не ждал, что догадка так легко подтвердится, чуть копни — и готово. Получается, что умерший младенец, будто бы Стешкин, на самом деле княгинин? Очень похоже на то. А тут как раз, неподалеку, у любовницы, тоже новорожденный. Здоровый. Как было князю удержаться? От княгини ведь можно сына, наследника законного, и не дождаться, а вон, в колыбельке, тоже свой, кровный, но незаконный, крепостной бабой рожденный. Поменять живого на мертвого — и готово. Так и сделали, надо думать.
И что же отсюда следует? А то, что молодой князь — бастард. Отцу не наследник, стало быть. Значит, чтобы из наследников вычеркнуть, его и убийцей объявлять не надо, достаточно доказать незаконнорожденность. А как это теперь доказать? Только свидетелей к присяге приводить, и чтобы надежные были свидетели. Или, еще лучше, документы какие найдутся. Может, князю была нужда об этом в письме написать, кто его знает. А свидетели быть должны. Ребенок Стешки-утопленницы раньше был рожден, чем княгинин, это внимательному глазу должно быть заметно. Значит, няньки могли догадаться, кормилица... Оно только кажется, что концы в воду легко спрятать, на самом деле вовсе не легко.
Вопрос — а знает ли княгиня? Что-то Жилину казалось, что, скорее, не знает. А старая княжна? Вот это было бы любопытно выяснить. Кому выгодно? Княгине, однозначно, выгоды никакой. А княжне? Тут возможны варианты. А городничему?..
Да, отсюда вы, небось, беды не ждали, любезный Николай Петрович. До сих пор были князем, а вот получится ли им остаться?
Есть о чем подумать. Кому продали родных Стешки? В конторе на этот счет должны остаться бумаги, посмотреть не помешает. Но свидетели, скорее, из своих должны быть, из дворни, прошерстить надо старых слуг, порасспрашивать, может, и найдется ниточка...
А получилось проще.
После невеселого ужина Николай отозвал Жилина в сторонку, и смущенно сказал:
— Видимо, я, сударь, должен кое в чем признаться. Вот, — он вынул из кармана чуть смятый конверт.
Жилин конверт взял, вытряхнул из него листок бумаги, развернул. На листке было крупно выведено несколько строк:
"Помните, все случится по воле Господа, и только так. Он и его Ангелы будут Вашими судиями и поставят точку в этом деле. Вы не страшитесь? Совесть не мучает Вас? Вам не снятся дурные сны?"
Без подписи.
— Что это? — удивился Жилин.
— Недели две назад папенька получил письмо. Он был страшно взволнован, расстроен, перестал спать. Потом, постепенно, успокоился. Письмо то он сжег. Это второе письмо попало мне в руки, и я узнал почерк на конверте, тот же самый. Во всяком случае, очень похожий. Тогда я спрятал письмо и никому про него не сказал. Я счел это... мерзкой шуткой, если хотите. Здесь ведь толком ничего не написано! "Все случится по воле Господа". Да все и так случается по Его воле!
— Что ж, хорошо, что сообщили, — пожал плечами Жилин. — Пока не знаю, что сказать. Оставьте записку у меня.
Он опять отправился в кабинет князя. В комнаты, любезно предоставленные княгиней, идти не хотелось, кабинет князя привлекал больше, он, как никакое другое место, располагал к раздумьям. Тут уже зажгли свечи — еще одна любезность хозяев. Жилин опять сел за стол, взял из бювара чистый лист, посмотрел на портрет мальчика в маскарадном костюме.
Ему казалось, что он что-то уже знает, но непонятно было, что.
Небо еще не совсем стемнело, но луна уже висела напротив окна, похожая на головку ноздреватого сыра. Лицо мальчика, может, из-за свечей, теперь казалось Жилину немножко другим.
"Он и его Ангелы будут вашими судиями". Гм. Любопытно.
"Его Ангелы". Против воли взгляд Жилина метнулся к закрытому шкафу, где за стеклом притаился ангелочек на крышке сахарницы. И еще один, обнимающий сноп золоченых ложечек. Не про них писал таинственный отправитель. Фарфоровые куколки не судят, они лукавы и безразличны. И в то же время, Жилин был почти уверен — одно из этих фарфоровых созданий прекрасно знает, как именно князь принял яд.
На портрете Николай Заступин совсем не тот, что теперь. Теперь он весьма похож на отца, одного взгляда хватит, чтобы убедиться в родстве. Неудивительно, ребенок растет, лицо его меняется. Он еще должен быть похож на мать, хоть немного. На ту мать, которая родила.
Верхняя часть лица Николая с возрастом удлинилась и стала отцовской, а пухлые, красивого рисунка губы остались такими, как на портрете. Они от матери, должно быть. У кого еще сегодня Жилин видел эти красивые губы? Определенно видел.
"Все случится по воле Господа..."
Это освещение. А может, просто пора пришла заметить.
И Жилин вдруг понял. Все сошлось и стало очевидным. Он не понимал, как отравитель смог лишить жизни лишь князя, оставив невредимыми остальных — теперь понял. Как же он любил эти короткие мгновения озарения, когда непонятное становилось понятным — самые сладкие свои мгновения...
Выгода ни при чем. Месть, вот в чем дело. Вот о чем в записке написано.
Зато никто не собирается вспоминать про незаконнорожденность Николая Заступина. Уже легче.
Но это лишь догадка. Доказательств никаких. Если только не попробовать сличить почерк...
И еще, если нет доказательств, нужно получить признание.
Спустя некоторое время, когда дом почти затих, Жилин тихонько постучался в дверь, указанную флегматичным лакеем — дверь мадам Полин Жако.
Та еще не собиралась ложиться, сидела с книгой в кресле.
— Месье? Я могу быть вам полезной? — мадам не скрывала удивления.
— Добрый вечер, душа моя Пелагея Макаровна, — сказал Жилин. — Или вас не так крестили?
В первое мгновение она застыла, уронив книгу на колени. Потом опомнилась.
— Что вы сказали, месье?
— Да бросьте, — усмехнулся Жилин. — Что вы не вполне француженка, я понял с самого начала. Помните, когда чуть платье не порвали, вы маменьку помянули отнюдь не по-французски? Не помните? Неудивительно. Такие слова случайно говорятся, неосознанно. Жили вы в юности в России, нет ли, но с маменькой в детстве вы по-русски говорили. А звали маменьку вашу... Собственно, дочку вы в ее честь нарекли, правильно? Ловки вы, мадам. Если бы не письмецо, ничего бы я не понял. Эх, скольких уже такие письмишки глупые погубили. Возмездие по воле Господа, да. Божья кара, на кого падет, тому и будет. Все на Господа, а сами — в сторонку, значит. Спасибо, что написали, объяснили. В этом-то и была сложность для моего разумения — как обезопасили остальных, отравив лишь того, кого следует? А вы не морочили этим свою прекрасную головку, просто предоставили все провидению. Яд был в сахарнице. Всего одна доза. Она могла достаться кому угодно, но вышло по-вашему. Это почти чудо.
— Почти? — губы мадам тронула легкая усмешка.
Великолепного рисунка губы. Как на портрете.
— Вас следует бояться. Чтобы покарать одного, вы играли пятью жизнями, включая свою.
— Но играла честно. Я ведь запросто могла не брать сахар, вы понимаете, сударь. И потом, я не знала, что будут гости, а князь последнее время сердился на Николя и не угощал кофеем. Я полагала, что пить его будем только мы с князем. Только наши с ним жизни, понимаете? Один раз так и получилось, но никому из нас не достался отравленный кусочек. А теперь... Я счастлива, слышите. Справедливость свершилась. И как свершилась! Нас было пятеро, но жребий пал на него. И вы считаете меня виноватой? Не надо меня бояться. Так искушать судьбу можно только раз в жизни!
Ни тени раскаяния, ни страха, ни даже неуверенности не было на ее лице.
— Я вам все расскажу, послушайте.
— Мечтаю об этом, мадам, — Жилин присел на стул напротив Полин, оставаясь настороже — мало ли что выкинет дамочка.
Полин отложила книгу, и помолчала немного, сжимая руки. Жилин не торопил.
— Мне тогда не было и шести лет, — заговорила она, наконец. — Отец был в отъезде, мы жили вдвоем с матерью. Хотя, нет, не совсем вдвоем, только что родился маленький брат. Однажды... Помню, ночь была жаркая, и я вышла попить воды. В сенях воды не было, я выбежала во двор, чтобы попить из бочки за избой. И увидела, как в ворота вошли люди, двое. Я испугалась, затаилась, боялась дышать, а люди эти вошли в избу. Мама крикнула, но тут же замолчала. Потом я увидела, как ее вынесли, бесчувственную, как мешок с травой, и слышала голос барина. А маму нес Васька-псарь, я его узнала, он с барином все на охоту ездил. Когда они ушли, я в избу зашла, лучину засветила, чтобы посмотреть на маленького братика, а это вовсе был не он. В люльке другой ребенок лежал, мертвый. Помню, как я потом к бабушке бежала на другой конец села, как говорить не могла, а когда рассказала, она не верила все и говорила — молчи, молчи... На другой день маму нашли в речке. А бабушка мне все твердила — молчи! Когда отец вернулся, нас вскоре продали, разным хозяевам. Ни его я больше не видела, ни бабушку. Мой новый барин — он веселый был, добрый, меня к его дочке определили. Мы сразу в Париж уехали. Потом меня стали учить вместе с барышней. Барышня была болезненная, слабенькая, а у меня все легко получалось. А когда мне исполнилось семнадцать лет, месье Жако, часовых дел мастер, полюбил меня и попросил у барина моей руки. И тот сразу подписал вольную. Я вечно буду ему благодарна. Когда мой муж умер, я приехала в Россию, чтобы работать гувернанткой, и в глубине души я мечтала вернуться сюда, увидеть все это... Так и случилось. Через два года меня рекомендовали Заступиным. Я увидела могилы мамы, бабушки. С братом познакомилась. Я давно знала, кто мой брат. И каждый день думала о том, что убийца моей матери должен быть наказан. Яд я привезла с собой, его было чуть-чуть. Только для одного... А теперь... Мою мать похоронили без отпевания, хоть она не была самоубийцей. Если бы князь получил той же монетой — о большем и мечтать нельзя.
— Глупая девчонка, — покачал головой Жилин. — Мечтай лучше вернуться к своей дочери. Если бы не злодейство князя, кем бы ты была сейчас? Его дворовой девкой?
— Не спорю. Но он убийца.
— Справедливость, хорошо. Зато братца своего ты чуть под монастырь не подвела, Пелагея Макаровна. Полиция еще расследование не окончила, есть опасность, что его обвинят. Что делать будем?
— Если вдруг вы решите не сдавать меня полиции, месье, мы будем надеяться на лучшее, — и Полин впервые еле заметно улыбнулась.
Хитра девка. Поняла уже, что не станет он ее сдавать. Просто не хочет. Жалко стало эту дуру, а покойного князя отчего-то жалеть не получалось, и все тут. Жилин теперь не при должности, мог следовать желаниям, а не только букве закона. Однако не подстраховаться не смог, натура не позволила.
— Возьмите бумагу, мадам, и напишите. На всякий случай. Письмо на мое имя, с признанием, как вы отравили князя, и почему. Про свое родство с Николаем Петровичем писать не надо, я думаю. Пощадите чувства княгини.
— Как угодно, — не стала спорить Полин Жако, и через некоторое время протянула Жилину исписанный листок.
Он пробежал письмо глазами, довольно улыбнулся.
— А теперь начнем от души надеяться на лучшее, мадам. Покойной ночи.
Вот так-то. А луна продолжала смотреть в окно, большая и аппетитная, как сыр...
Добавить комментарий