Пару месяцев назад я получила из лос-анджелесской русскоязычной газеты сообщение, что меня разыскивает одноклассница. Но поскольку по установленным правилам редакция координаты авторов не дает, мне переслали полученный от неё е-мейл с телефоном и электронный адресом.
Собственно, то, что моя соученица по Центральной музыкальной школе при Московской консерватории оказалась, можно сказать, по соседству, в Калифорнии, куда из нашего Колорадо всего два часа лету, ничего удивительного не было. ЦМШ считалась и действительно являлась кузницей виртуозов, лауреатов международных премий, гастролирующих повсюду. Хотя, как известно, и от премий, и от гастролей самим музыкантам оставались жалкие гроши, львиная же доля их валютных гонораров поступала в казну грозного отечества. Поэтому вполне естественно, что, когда СССР распался и границы открылись, многие профессионалы, не только в музыкальной сфере, разъехались по разным странам. Среди моих одноклассников легче пересчитать тех, кто остался, чем осевших в Европе, США, Израиле, Латинской Америке.
Но Милочка Госис — это был особый случай. Её семья эмигрировала в 1972-м, а тогда еще на подобный риск отваживались отнюдь не массово. Уезжали именно навсегда, что называется, с концами, без шансов на возвращение, и прощание с родиной происходило вовсе не идиллически, а оставляя в душах отбывающих горький, оскорбительный для достоинства осадок.
Да и у соотечественников, приученных за годы советской власти к существованию в клетке, надежно запертой, тщательно охраняемой, эмигранты, как правило, понимания не встречали. Кто-то открыто не одобрял, кто-то жалел, сочувствовал, воспринимая эмиграцию как безрассудный прыжок в пропасть. Я тоже в те годы не являлась тут исключением. Узнав об отъезде Милочки от общих друзей, я с грустью осознала, что больше мы с ней не увидимся. В то время я уже училась в Литинституте, а она — в консерватории.
Поначалу сблизились наши мамы, готовя нас к экзаменам в ЦМШ — суровым, с жестким отбором, при огромном наплыве желающих. В шесть лет нам вменялось владеть инструментом: Миле — скрипкой, мне — фортепьяно, чисто петь, сразу учуивать ритм и успеть выявить задатки артистизма под прощупывающими взглядами внушительной экзаменационной комиссии. И, конечно, я не могла представить, что через бездну лет увижусь и с Беллой, Милочкиной мамой, в восемьдесят три года сохранившей стать, зоркость взгляда, трезвость ума и тот заряд энергии, что роднил её с моей мамой, которой, увы, давно нет. А что Белла помнит так же мою бабусю Фелицию, переняв от неё рецепт пирожков с корейкой, просто казалось невероятным. Чудо!
Короче, узнав Милочкин телефон, я тут же, конечно, позвонила, произнеся без раздумий: это я, Надя. Пауза. И вопль: ты, не может быть! Да, спустя сорок лет. Сорок три, поправила меня подружка. Проговорила с час, пролетевший мгновением в захлебе. О чем? Как в помутнении расплылось. Но услышав от Милочки приглашение в гости, отреагировала, признаться, слабо. Ну да, когда-нибудь...
Не знаю, то ли я очерствела, то ли отвыкла от молодости свойственных порывов, но наше свидание, вот прямо сейчас, в мои планы не входило.
Мой просчет. Не учла руководящей роли в нашей семье дочери. Живя самостоятельно с шестнадцати лет в Нью-Йорке, теперь в Лондоне, она не раз уже принимала решения, не то чтобы безапелляционно, но довольно настойчиво, так что нам с мужем приходится лишь подчиняться. Узнав, что в Лос-Анджелесе нашлась моя школьная подруга, Вита немедленно отреагировала: зачем тянуть, я ведь скоро приезжаю к вам на две недели, между Рождеством и Новым годом навестим Милочку.
К слову, Милочкой, как я в детстве, и муж, и дочка, называть стали мою подругу сразу же, при встрече в аэропорту. Ей вправду шло, соответствовало это имя: милая, милашка. Но я не знала, что именно эта миниатюрная "милашка" оказалась инициатором отъезда семьи в Израиль, а потом уже в США. Родители робели, муж Александр Трегер, Арик — по-домашнему, тоже к отъезду готовности не выказывал. Ученик Давида Ойстраха, чей талант обнаружился рано, в пять лет, а к окончанию московской консерватории ни у кого не вызывал сомнений, он житейски отнюдь не был избалован. В студенческие годы, как иногородний, из Кишинева, он жил в общежитии — по словам Милочки, с дырявыми подмётками на единственных башмаках... Арик считал, что так круто менять жизнь нет необходимости: зарубежные гастроли, неплохая по тем временам зарплата, признание профессионалами, успех у публики — зачем искушать судьбу?
Но его юная жена оказалась непреклонной, никакие опасности её не смущали. Дар предвиденья? С годовалым ребенком, дочкой, без гроша в кармане, непредсказуемым будущим, семья двинулась в путь, как выяснилось, ухабистый, потребовавший природной жизнестойкости, воли, веры в себя, чтобы не отчаиваться, не сломаться в обстоятельствах, прямо скажем, к оптимизму не располагающих.
К примеру, как только были поданы документы на выезд в ОВИР, Арику грозило быть забритым в армию, за ним охотилась милиция, и Милочка прятала мужа как бесстрашная партизанка. Из Большого Симфонического оркестра он был уволен с формулировкой "за моральное разложение". Словом, мосты были сожжены. И еще "сюрприз": при отъезде исчез, то есть, похищен, его инструмент, старая "итальянка". А что скрипач без своего инструмента? — ничто!..
Такие подробности я узнала от Милочки в наших телефонных, затяжных беседах. Но насколько они теперь устроены, стабильно ли, об этом речь не заходила. Поэтому, по совету дочери, хотя Милочка и пригласила нас остановиться у них в доме, мы решили забронировать номер в гостинице. На всякий случай. Дочка судила здраво: мало ли что с кем случилось за сорок лет, ни нам не надо быть им в тягость, ни, извини, им нам.
Но когда я заикнулась о гостинице Милочке, она возмутилась: "Надька, ты всегда была задрыгой, стервочкой, но ведь не настолько?!" Я, ошеломленно: стервочкой, и в детстве? Она: да, всегда! Продолжив так же гневно: ты мне изменила, нашей дружбе, в старших классах тебя сманили подхалимажем, лестью, ты меня так обидела, но я не навязывалась, просто, молча отошла.
Не помню: неужели? Чтобы ко мне так уж липли, вряд ли. Всю жизнь считала и считаю, что охотников со мной сближаться — раз, два и обчёлся. Почему — понятно: крутой норов, дерзость, острый язык. И ненужная, вредная, прежде всего для самой себя, правдивость. Но ничего с собой поделать не могу, какая есть, такая есть.
Попала между двух огней. Обидеть Милу? Проблемы с дочерью? Ладно, беру ответственность за приезд в Лос-Анджелес на себя. Остановимся у Милы. Дочь, сурово: но уж машину мы сами на прокат возьмем, да? Да...
Скажу честно, я волновалась. Какая Мила, какая я, спустя сорок лет, — нет, не это. Мы уже с ней слились в телефонном общении, и с каждым разом узнавалась та, прежняя моя Милочка, с которой мы будто никогда и не разлучались.
А вот муж с дочкой явно предвкушали спектакль: узнаем ли мы друг друга? Казалось, должны, но ошиблись.
Уже у багажной карусели, позвонила по мобильному: "Милочка, мы здесь, где вы?" В ответ: "Не сводили глаз с эскалатора, значит, пропустили?"
Пропустили. Чудес нет. А возраст — да. Мы, увы, не те. Какие же?
Почти незнакомая мне женщина вдруг улыбнулась, и всё озарилось, вспомнилось. Наши мужья, дочка деликатно отошли, пока мы визжали: ты, это ты?!
В е-мейле, полученном из газеты, Мила назвала свою девичью, а не мужа фамилию, и кто он — я понятия не имела. Зачем? Приезд наш в Лос-Анджелес только ради неё. Вот и всё.
Когда подрулили к солидному, в очевидно хорошем районе особняку, оторопи не возникло: видали, много чего повидали. Но вот когда нас приветствовали звонким лаем три собаки, взятые из приемника, почувствовали с облегчением: мы свои среди своих. Образцовый порядок в доме нарушался только разбросанными повсюду собачьими игрушками, косточками, уютными спальными подстилками, хотя четвероногие предпочитали возлежать в креслах, на диванах — так же, как и у нас было заведено.
С возрастом, верно, нюх обостряется на родственность, или же, наоборот, чужеродность. В нашей семье органичность, естественность ценится превыше всего. Самый чуткий тут камертон — дочь. "Милочка, — услышала я, — вы мне скажите, где у вас какая посуда, что брать в холодильнике, так будет проще, а вы говорите — говорите с мамой, не отвлекаясь на хозяйские заботы, тут я справлюсь".
О переселении в гостиницу забылось, о машине, взятой на прокат, тоже. В гараже их стояло три, с навигаторами, хотя муж захватил и свой, про запас. И именно дочка, заядлая путешественница, изучавшая путеводители перед каждой поездкой, намечая заранее какие достопримечательности следует посетить непременно, вдруг заявила: так мало времени, но без Милочки с Ариком ехать никуда не хочу.
Оп-па! Кажись, меня отодвинули на второй план, ну ладно, ревновать не буду. Спускаясь со второго этажа к завтраку, заставала на кухне нашу Виту с Милочкой, нежно воркующими. Сатисфакция полная. Если, как Милочка уверяла, я ей изменила в детстве с кем-то, то теперь она мне с моей дочкой.
Зато мне открылся Арик. Гуляя вечерами с собаками, мы с ним, с Коби на поводке, оставляли Милочку и Андрея позади. Дочка, опасаясь интересное упустить, то прибегала к нам, то к ним возвращалась. Но мы с Ариком так заразительно смеялись, что её появления рядом учащались. "О чем это вы? — дочка требовательно вопрошала — Арик, ну пожалуйста, повторите, я тоже хочу знать...".
Между тем, то, чем Арик делился в оболочке юмора, как принято определять, чисто еврейского, — начинку имело садняще-скорбную. Такое сочетание свойственно этой нации, другим в подобной степени недоступно. Истинно смех сквозь слезы. Я над его рассказами, мастерскими, хохотала до слёз. Но вот глаза набухли непредвиденно, когда он взял скрипку, и тут, как не крепилась, не выдержала.
Господи, что это? Абсолютное преображение, даже внешне разительное. Как он стал красив, прекрасен, какое наслаждение испытывал, извлекая божественное звучание, кристальное, чистое как родник, из инструмента, с которым был рожден, казалось, с колыбели. Вот тогда всё обрело фокус. Два оркестра, где он дирижирует. В Лос-Анджелесском филармоническом он еще и концертмейстер. Но его главное детище — American Youth Symphony, репетицию с которым мы увидели в видеозаписи и где совсем молодые ребята слажены так, как редко можно услышать.
Вот уж не странно, что столько учеников ему названивало, вожделея к урокам, которые он отменил ради нас. Звонили и с восточного побережья, из Нью-Йорка. Да, наша Милочка, как пифия, правильно выбрала цель и её достигла. Трое детей с отличным образованием, врач, юрист, финансист, трое внуков. Но всё же главное, думаю — раскрытие дара её мужа в тех условиях, где его могли по-настоящему оценить.
Мой муж меня поправил: а ты любовь, надеюсь, не исключаешь? Не-ет. По случаю нашего приезда собрались все: дети, внуки и Милочкины родители расселись за большущим столом. Любовь, конечно, любовь. Как стержень всего. Самоотверженное служение любви. Бог видит и вознаграждает. Иной раз тоже ошибается, но в данном случае — нет.
После моего "расслюнения", когда Арик играл, Милочка шепнула: "Понимаешь, почему я, его услышав, скрипку в руки больше взять не могла?" Н-да. Но и без её стального характера всё это могло бы не реализоваться. Совпали.
Тоже из почти что чудесного. Давно, лет двадцать назад, я написала и опубликовала повесть "Гарантия успеха", о ЦМШ, где в каждой главке прототипы наших одноклассников. Есть и о Милочке. Мне в голову не приходило, что мы когда-нибудь встретимся. Выходит, она во мне застряла, несмотря на мои ей "измены", которые она мне клеит. И мне не стыдно, если она это прочтет. Я что-то уловила в перспективе. Тихоня, скромница, молчальница таила в себе силу, мощь натуры. Свершилось — всё раскрылось.
Теперь мы ждем их в гости к себе в Колорадо. Напутствие от Милочки: мы не должны теперь потеряться, обещаешь? Да, Милочка моя, конечно, да.
Добавить комментарий