Когда в конце 50-х — начале 60-х годов прошлого столетия появились миниатюры Феликса Кривина, мы были потрясены и восхищены. В кругу моих знакомых — молодых актеров, художников, музыкантов — считалось привычным и престижным играть словами, иногда даже переиначивая их. Мы коллекционировали разные любопытные выражения, два из них помню до сих пор. Одно — рекламное объявление: "Пейте наши соки!" Другое — фраза, которую произнесла зрительница, выходя с концерта: "Меня Бетховен местами трогает, местами нет".
Но то, что делал Кривин, было совершенно иное, гораздо серьезнее и остроумнее. Например, всего одно предложение, а какой глубокий смысл в него заложен: "Понимая всю важность и ответственность своей жизненной миссии, Часы не шли: они стояли на страже времени!"
Потом мы повзрослели и, встречаясь с новыми работами уже ставшего любимым автора, не столько восхищались, сколько наслаждались. Действительно, разве это не удовольствие, к примеру, — видеть, как тонко, своеобразно подает Феликс Кривин известную из античной истории знаменитую фразу: "Жена Цезаря вне подозрений" — и как неожиданно завершает миниатюру?
Жена Цезаря
Это был тот день, когда к Помпее, жене великого Цезаря, под видом женщины проник переодетый мужчина.
— Кай Юлий, это уже не в первый раз! — сказали Цезарю его приверженцы.
— Не в первый? Я что-то не вспомню других.
— Кай Юлий, у тебя просто плохая память.
Цезарь был оскорблен:
— Ну, знаете... Мне может изменить жена, но память мне изменить не может.
— Может, может! — хором твердили приверженцы.
И тогда Цезарь заколебался.
— Уходи, Помпея, — сказал он. — Жена Цезаря должна быть вне подозрений.
Это был тот день. Это был последний день Помпеи в доме у Кая Юлия Цезаря.
— До свиданья, Юлий, — грустно сказала она. — Я думаю, ты еще будешь раскаиваться.
Жена ушла.
Подозрения остались.
Жена Цезаря была вне подозрений".
Однажды я задумался: в чём заключается феномен Феликса Кривина, его исключительный дар? Берет он, скажем, совершенно гиблую, на первый взгляд, тему, которая может прийти в голову разве что дантисту — о состоянии зубов. И делает из нее маленький шедевр. " — Работаешь с утра до вечера, — сокрушался Здоровый Зуб, — и никакой тебе благодарности! А Гнилые Зубы — пожалуйста: все в золоте ходят. За что, спрашивается? За какие заслуги?" Я пытался понять, как это делается, в чём профессиональный секрет. И, кажется, нашел разгадку кривинской тайны: всё дело в уникальной работе со словом.
Любой писатель работает со словом. Одни просто сооружают свое творение из слов-кирпичиков, укладывая их и подгоняя друг к другу. И если надо, то какие-то кирпичики заменяют или вообще удаляют — на крепость и дизайн постройки это не влияет. Другие плетут из кирпичиков узор. И тут, если что-то заменить либо отремонтировать, узор может несколько пострадать, но в целом сохранится. Вещи Кривина ремонту не подлежат. В них, как правило, немного слов, но они настолько важны, что извлеки их или замени другими — и всё здание разрушится.
Феликс Давидович Кривин родился 11 июня 1928 года в Мариуполе, на Украине. Его отец был военным, и семья часто переезжала с места на место. В 1933-м, когда они жили в Конотопе, отцу повезло — ему дали путевку на курорт, в Гагры. Черное море такое манящее, так и хочется броситься в волны. Что смелый военный и сделал. И не выплыл... Так в 5 лет мальчик остался сиротой. Мама с двумя детьми перебралась в Одессу. У детства свои законы, в Одессе много интересного, но в 1940-м они уезжают опять — на сей раз в Измаил. Там Феликс кончает 5-й класс (в школу тогда шли с 8 лет), и там же их настигает война.
Им удалось эвакуироваться. Мама Феликса работала в милиции машинисткой, и на грузовике, набитом серьезными мужчинами из НКВД, они двинулись в глубь страны. Но уехали не очень далеко. Машина остановилась, вылез шофер и заявил: "Мотор не тянет — слишком много людей". Было совершенно ясно, кого именно не тянул мотор. Машинистку с Феликсом и его старшей сестрой высадили, и грузовик исчез из виду. После долгих мытарств они добрались до Сталинграда. Жили на стадионе, спали на скамейках и под ними. Потом отправились дальше, на юг. Один из маршрутов, по которым тянулись тысячи беженцев, привел их в Ташкент.
Там Феликс кончил 6-й класс и стал работать на заводе учеником слесаря. Приходилось весь день однообразно пилить напильником, обрабатывая металл. Конечно, об охране труда не могло быть и речи. Маленькие железные опилки разлетались во все стороны. Одна из них попала в глаз. Через 11 лет это вызвало тяжелую болезнь.
После войны они вернулись в Измаил. Феликс устроился сначала учеником, затем мотористом на самоходную баржу "Эдельвейс" Дунайского пароходства. Потом — ночным корректором в газете "Придунайская правда". В ней в 1946 году были опубликованы его первые стихи. Вскоре он становится журналистом областного радио. Одновременно за пару лет оканчивает вечернюю школу и поступает на филфак киевского пединститута.
1951-й год. Выпускника Кривина направляют на учительскую работу в Мариуполь. И — чисто случайно — туда направляют еще одну выпускницу. Что им оставалось делать, как не пожениться? Они так и поступили, тем более, что полюбили друг друга. Отработав три обязательных года, новоиспеченная семья едет в Киев — там живет вся родня молодой, и, безусловно, это очень удобно. Жена Феликса сразу находит работу, а у него почему-то ничего не получается. Проходит месяц, другой, третий. Добрые люди ему растолковывают: "У тебя жена — украинка. А ты... Одним словом, в Киеве евреев на работу не берут". Кривин искренне удивлен: при чем здесь национальность? К тому же он себя всегда чувствовал русским. И его некоторые вещи уже напечатаны в Москве, в "Литературной газете"! Он продолжает поиски. Проходит четвертый месяц, пятый, шестой...
Прервем ненадолго рассказ о жизненном пути Феликса Давидовича. Тогда начинающий писатель еще не догадывался, что публикация его так называемых басен может быть не козырем, а даже совсем наоборот. Писал бы стишки про посевную, всё могло бы обернуться иначе. Много лет спустя его спросили, почему всем другим способам выражать свои мысли он предпочел иносказательный. Кривин ответил: эзопов язык — форма художественного творчества. "Я выбрал этот жанр потому, что он мой. Не всем это нравилось. Чиновникам, приставленным к литературе, было понятнее, когда авторы высказывались напрямик. Мне даже один посоветовал: "Ты говори с возмущением, но без образов"".
Логика чиновника понятна. Возможно, он чуял, что миниатюра "Гипс" — как раз про него: "Он мягкий, теплый, податливый, он так и просится в руки тех, кто может устроить его судьбу. В это время он даже не брезгает черной работой — шпаклевкой. Но вот он находит свою щель, пролезает в нее, устраивается прочно и удобно. И сразу в характере его появляются новые черты: холодность, сухость и упрямая твердость". А, может, чиновник понимал, что "Янус" тоже в чем-то про него: "Не беда, что Янус был двулик, в общем-то он жизнь достойно прожил. Пусть он был одним лицом ничтожен, но зато другим лицом — велик. Пусть в одном лице он был пройдоха, но в другом был честен и правдив. Пусть с людьми он был несправедлив, но с богами вел себя неплохо. Пусть подчас был резок на язык, но подчас довольно осторожен. Не беда, что Янус был двулик. В среднем, он считается хорошим".
Вернемся, однако, в Киев. Проходит седьмой месяц, восьмой — никаких результатов. И тогда в корпункте "Литературки" Кривину советуют: езжай в Ужгород, там нужен редактор в закарпатское областное издательство. Так в 1955 году начался ужгородский период в жизни писателя. Он проработал в издательстве до 1964 года. Стал за это время членом Союза писателей Украины. В Москве вышла его книжка "В стране вещей", в Ужгороде — "Карманная школа". А вообще Кривины прожили в закарпатской столице более 40 лет.
В 1964-м Феликсу Кривину предложили переехать в Москву. В популярную радиопередачу "С добрым утром!" искали заместителя главного редактора. Кадровые требования выглядели так: если русский — то любой, если еврей — то только член партии. Кривин им был, и его утвердили. Договорились о его вступлении в жилищный кооператив. Всё складывалось отлично. И... И он передумал. Решил не менять возможность спокойно заниматься творчеством в провинции на беспокойную администраторскую работу в Москве. Потом то жалел, то не жалел о своем решении — в зависимости от того, в какой жизненной полосе оказывался. А черная полоса была уже не за Карпатами.
В 1971 году в тихом городе Ужгороде по указанию властей порезали тираж книги Ф.Кривина "Подражание театру". Вроде и ничего крамольного в ней не было. Правда, ее автор принципиально отказывался подписывать письма с осуждением (например, А.И.Солженицына), вступался за своих коллег по цеху, не всегда говорил то, что требуется. Следующие 7 лет писатель провел в блокаде — его не печатали. Лишь в 1978-м в Москве выходят его "Гиацинтовые острова" — причем, в искореженном виде: часть вещей выбросили вообще, из некоторых изъяли целые куски. Должна была прийти либерализация политической обстановки, чтобы он смог полностью посвятить себя творчеству. Тогда появились и многочисленные издания его произведений.
Неуемную фантазию Феликса Кривина можно проследить и по темам его маленьких рассказов (например, "Передача мыслей на расстояние и обратно", или рассказик о том, как дух Наполеона вселился в заведующего прачечной) и по названиям книг: "Миллион лет до любви"; "Изобретатель вечности"; "Я угнал машину времени"; "Завтрашние сказки"; "Тюрьма имени Свободы"; "Брызги действительности" — и так далее, более 30 книг. Как-то Феликс Давидович отдыхал в Переделкино и сидел за одним столом с Райкиным и Утесовым. Они приходили к нему в комнату, и он читал им до ночи.
Многие мастера острого слова и эстрадные исполнители ценили Кривина, исполняли или цитировали его "короткометражки". Встречались и такие, кто пытался подделаться под его стиль, но не хватало таланта, умения видеть вещи его глазами. А сам маэстро на просьбу рассказать о секретах своей творческой кухни отшутился: "У меня был такой афоризм: "Что такое писательская кухня? Это обыкновенная кухня, в которой днём варится суп, а ночью создаются бессмертные произведения". Хотя и признался, что работает по 4-5 часов в сутки.
Да, создание миниатюры — работа нелегкая и длительная. Сначала рождается мысль. Далеко не просто найти ей подходящую "одежду" — слова, в которые она будет облечена. И когда всё подготовлено и продумано, Мастер берется за дело. Легкое движение пера — и еще недавно бесформенное слово заиграло одной своей гранью — серьезной, величественной. Мастер заходит с другой стороны — и новая грань того же слова оказывается совсем иной — у нее ложный, выспренний блеск. А работа продолжается — и появляется следующая грань, не похожая ни на первую, ни на вторую: она лукаво искрится, то ли посмеиваясь, то ли издеваясь не только над фальшивым сиянием второй, но и над многозначительностью первой.
Всю эту игру несложно увидеть на "готовом продукте" — миниатюре "Как заложили государство".
Как заложили государство
Великая революция заложила основы Государства. Основы — это фундамент, а фундамент тем и отличается от остального строения, что его не видно. Его закапывают в землю, как покойника, и никто не знает, что там в основе этого Государства.
А когда то, что было заложено в фундаменте, вышло наружу, населению пришлось заложить последнее, чтоб удержаться на поверхности, а не пойти вслед за фундаментом в землю.
Потом, когда закладывать стало нечего, принялись закладывать друг друга. Некоторых так далеко заложили, что до сих пор не могут найти.
И тогда на них махнули рукой. И на себя махнули рукой. И стали просто закладывать за галстук. А когда и галстука не осталось, стали закладывать за воротник.
Но Государство все-таки заложили. Так заложили, что теперь неизвестно, у кого выкупать".
Кривин разнообразен, ему подвластны многие жанры. Правда, те, кто любит порядок и однозначность, пытаются приписать его к какому-либо определенному ведомству. Издательство, выпускающее литературу для младших школьников, объявляет его детским писателем. Действительно, он начинал с замечательных детских стихов, в которых уже тогда проявился его особый стиль. Когда он послал свои стихи С.Я.Маршаку, тот сразу отнес их в одну из редакций, и вскоре они вышли отдельной книжкой. И всё же считать Кривина детским поэтом — слишком большая натяжка.
Очень часто его называют баснописцем. Мне довелось видеть аннотацию, где, в связи с этим, Кривина ставят в один ряд с Сергеем Михалковым, который "продолжил лучшие традиции", а Кривин "тоже писал". Но нет двух более разных людей (и не только в смысле роста). Безусловно, у Михалкова встречаются удачные басни, но в массе своей они типичный продукт советской эпохи, отражающий типичные тогда подходы и отношения. Это действительно добросовестно написанные в традиционной манере стихи про животных, под которыми подразумеваются люди. Но басни эти чаще всего прямолинейны, как и завершающая их мораль. Их запросто можно было бы печатать в "Правде".
Достаточно вспомнить только одну из них. В 1946 году вышло печально известное постановление ЦК ВКП (б) о журналах "Звезда" и "Ленинград". В нём промелькнула фраза о "низкопоклонстве перед Западом". И Сергей Михалков тут же побежал впереди паровоза, написав басню "Две подруги" (про крысу и мышь). Заканчивалась она так:
Мы знаем, есть еще семейки,
Где наше хают и бранят,
Где с умилением глядят
На заграничные наклейки...
А сало — русское едят!
Когда через пару лет началась травля так называемых "безродных космополитов", эту "мораль" с подленькой последней строчкой цитировали не раз.
Другой, живший и творивший в ту же самую эпоху автор — Феликс Кривин ставит во главу угла совершенно иные нравственные проблемы и ценности. Он не держит нас, своих читателей, за примитивную публику, которой надо любую пищу разжевать и в рот положить. Не считает он нас и пиплом, который всё схавает, а потому его можно кормить даже малость протухшими блюдами. Он сразу взял в своем творчестве очень высокий уровень и ни разу не опустил планку. Потому что верит в нас. Как-то он сказал: "Моих читателей устраивает то, что я им даю возможность многое додумывать самостоятельно...".
Представить себе Феликса Кривина напечатанным в "Правде" невозможно. Пусть его произведения часто называют баснями — в конце концов, дело не в названии, а в сути. К тому же, встречаются среди них басни тоже — очень своеобразные и по проблематике, и по форме подачи материала и по не высказанной в лоб морали. Но есть и сказки, и рассказики, и пьесы и просто афоризмы. Однако, на мой взгляд, точнее всего назвать его вещи притчами. И, хотя Кривин проходит по разряду юмористов и в Антологии сатиры и юмора России ХХ века ему посвящен отдельный, 18-й том, я бы издавал его книги в философской серии — они заслуживают этого не меньше, чем тома признанных мыслителей.
Впрочем, и место в ряду блестящих юмористов им вполне заслужено. Просто, это не тот случай, когда от смеха надрывают животики. Его юмор глубокий, иногда грустный, нередко это ирония, сарказм, гротеск. Вот как начинается сказка про короля Годяя. В далекие сказочные времена, когда все слова свободно употреблялись без "не", жили-были король Годяй и королева Ряха. И еще жили там просвещенные люди — вежды, а также доумки, т.е. мудрецы. Собрал как-то король доумков и сказал им: "Именно благодаря вам у нас в королевстве такая разбериха, такие взгоды, поладки и урядицы..."
Феликс Кривин неистощим в использовании самых разных приемов для выражения своих идей. Он привлекает анаграмму: "время — в ярме". Он берет фразу "были же надежды" и, вычленив из нее бы, ли, же, пишет прекрасную миниатюру "Служебные слова". Он создает состоящие из двух строф стихи типа басен — "дистрофики". Придумывает целую "Энциклопудию" из обычных слов, в которых изменена одна буква (например: "Бюстселлер" — бюст, пользующийся большим спросом. В разные времена — бюст Маркса, Ленина, Сталина, бюст сослуживицы или просто знакомой"). Сочиняет "ужимки больших вещей до размеров маленьких", где, к примеру, "ужимка" романа "Анна Каренина" выглядит так: " — Аня, поезд!"
В 1998 году Феликс Кривин переселился в Израиль. Незадолго до этого в интервью он сформулировал свою философию жизни следующим образом: "Человек должен жить так, чтобы максимально осуществить то, что ему дано от природы. Если человек приходит в жизнь, то после него должен быть дан ответ, зачем он приходил. Хоть какой-то ответ".
А позже в автобиографии из упоминавшегося уже 18 тома Антологии сатиры и юмора он с присущей ему парадоксальностью заметил: "И вот я оглядываюсь на прожитую жизнь. Хорошая была жизнь, хотя и не всегда пригодная для жизни".
Что ж, Кривин использует время, отведенное ему на Земле, с максимальной отдачей. Его "ответ" очень весом и внушителен, и он всё время пополняется. Феликсу Давидовичу идет 82-й год. Он живет в Беер-Шеве на окраине города. В нескольких десятках метров от его дома начинается пустыня Негев. Он по-прежнему активно работает. Недавно написал рассказ "Разговор с пустыней". Его произведения переведены на множество языков. Я сочувствую переводчикам: лучшие вещи Кривина, построенные на игре слов, перевести необычайно трудно. Но для читателей, у которых родной язык — русский, его творения — открытый кладезь мудрости и остроумия.
Феликс Кривин — уникальное явление в мировой литературе, подобное ему трудно найти. К сожалению, он не имеет той популярности, которую заслуживает. Сказываются и особенности его характера и специфика эпохи. Что касается характера, то он никогда громко не заявлял о себе, не расталкивал никого локтями, и никто его не раскручивал. Не играл он и на патриотических или национальных чувствах. Что же касается особенностей и приоритетов нашей веселой эпохи, дадим слово самому Феликсу Давидовичу — он точно охарактеризовал ее одной фразой: "То, что в старину прикрывалось фиговыми листиками, сегодня увенчивается лавровыми".
И все-таки хочется верить, что завтрашний день воздаст каждому по заслугам. Творения Кривина принадлежат всему человечеству, они наднациональны. Они — о вечных проблемах нашего бытия. Они освещают неожиданным светом, казалось бы, давно знакомые и, на первый взгляд, незыблемые истины и установки. Они побуждают к размышлению — к тому главному, что сделало человека Человеком.
Добавить комментарий