“Пахану бомба нужна”
Александр Солженицын “В круге первом”
“Но что он мог сказать ... в трёх словах ...? Что не надо путать отечества и правительства?.. Что такое надчеловеческое оружие преступно допускать в руки шального режима? Что нашей стране совсем не надобно военной мощи — и вот тогда мы только и будем жить?”
Александр Солженицын “В круге первом”
rosenbergs-w.jpg
В 1953 году, когда Розенбергов казнили, Майклу было 10, Роберту 6 лет (самим Этели и Джулиусу было 38 и 35). Прошло пятьдесят лет, и теперь взрослая дочь Майкла Мейерпола — Айви пытается разобраться в истории семьи. Eё документальный фильм “Наследница казни” (Heir to an Execution) был показан в январе 2004 года на кинофестивале Sundance в штате Юта и совсем недавно на 24 Еврейском кинофестивале в Сан-Франциско.
Михаил Лемхин: — Айви, почему вы решили сделать именно фильм, а не написать, например, книгу?..
Айви Мейерпол: — Некоторое время я думала о книге. Но в какой-то момент осознала, что те, кого можно назвать свидетелями, это пожилые люди, и неизвестно, как долго они ещё будут с нами. Мне захотелось запечатлеть их облик, дать им возможность самим рассказать о том, что с ними произошло... То есть, получилось, что я начала записывать эти истории ещё до того, как поняла, что делаю фильм.
М.Л. — Если я не ошибаюсь, у вас ведь нет никакого опыта в кино?
А.М. — Верно. Я написала несколько сценариев, но никогда сама не снимала.
М.Л. — Теперь, впрочем, это легко — во всяком случае технически — самостоятельно сделать фильм.
Ive-Meeropoll-w.jpg
И ещё одно: я хотела показать, как люди будут реагировать на встречу со мной — довольно трудно это было бы описать в книге. Я хотела, чтобы зрители увидели, что чувствовала я, встречаясь с этими людьми — с Мэри Московец, например, — и каково было им, встречаться со мной... Получается, что материал, то есть, сама история, определили форму, в которой рассказ должен быть рассказан... И я, конечно, думала о силе воздействия, которой обладает кино на молодое поколение. Кино для молодёжи гораздо более серьёзный инструмент, чем книга.
М.Л. — Раз уж мы заговорили о молодёжи, вы, Айви, принадлежите, по-моему, к особому поколению. Для нас, для моего поколения и для поколения вашего отца, всё было ясно, и расстановка сил определялась Берлинской стеной. Понимаете? Для множества людей их отношения с миром, их отношения с властями своей собственной страны определялись наличием этой стены — в прямом и в переносном смысле. Здесь работал маячок, посылая сигнал: свой-чужой. Для нас это был вопрос самоопределения. Для нынешней молодёжи это уже история. А для следующего поколения это будет не история, а почти мифология.
Майкл Мейерпол (М.М.): — Наступила другая эра.
М.Л. — Точно, другая эра. А вы, по-моему, принадлежите к пограничному поколению, которое соприкоснулось с предыдущей эрой, но живёт в новой. То есть, даже если вы хотели сделать совершенно личный фильм, только о своей семье, вы должны были рассказать что-то и о том, другом времени, другой эре...
А.М. — Конечно, я держала в уме обе эти задачи. Я думала, что исследуя историю семьи, показывая моих дедушку и бабушку не символическими фигурами, а реальными людьми, я смогу взглянуть на этот период истории под новым, уникальным — в связи с моим положением — углом. Это моя семья, но я принадлежу к другому поколению, иному чем поколение моего отца и дяди, и я могу задавать другие вопросы.
М.Л. — Вы знаете, Айви, с моей точки зрения один существенный вопрос забыт или, вернее сказать, потерян в процессе вашего исследования. Вы показываете своим фильмом, что Этель и Джулиус Розенберг умерли, как достойные люди. Я не говорю сейчас о юридической стороне дела, о том, как велось следствие, нарушались ли процессуальные нормы, я не говорю о пропорциональности вины и наказания — речь не об этом. Начиная с какого-то момента, важны были уже не политические взгляды, шпионаж, атомные секреты, а совсем друге: верность себе, друг другу, своим друзьям...
MichaelMeerpopol-w.jpg
М.Л. — Но вопрос “ради чего?”, — всё равно никуда не девается. Не “ради чего они это сделали”, а из сегодняшнего дня вопрос: стоило ли то, ради чего они это делали, заплаченной цены? Правое ли было дело, за которое они готовы были отдать — и отдали — свою жизнь?
А.М. — Если считать, что это правда, будто они делились информацией с Советским Союзом... Да, можно было, конечно, затронуть эту тему: “Если они действительно сделали то, в чём их обвиняют, — почему, ради чего они так поступили?” И вы правы, этого нет в фильме. Почему? Потому что рассуждать так равносильно признанию: “Да, они сделали это”. А я не готова к такому шагу...
М.Л. — Я не призываю вас оценивать в категориях “хорошо-плохо”...
М.М. — А если просто сказать: они верили в то, что общество может быть устроено лучше, и это лучшее устройство определялось как “социализм”, “рай для рабочих”. В такое верили не только коммунисты, но многие на Западе, их, кстати, поддерживали те, кто бывал в Советском Союзе. Сейчас мы знаем, что это представление о Советском Союзе было полнейшей ошибкой, но поколение Этели и Джулиуса верило в “рай для рабочих”.
М.Л. — Не все, впрочем, верили... Но я не об этом. Мы не можем смотреть на вещи их глазами, мы смотрим своими...
А.М.— То есть, вы хотите знать, что я думаю сегодня?
М.Л. — Именно.
М.М. — Мы оборачиваемся назад, и мы видим, что эти люди ужасно заблуждались.
М.Л. — Они были введены в заблуждение. В своём фильме, Айви, вы показываете благотворительные столовые, вы показываете, как людей выселяют из домов, и естественно, любого человека с нормальным сознанием не могут не задеть такие сцены. Но в то самое время в Советском Союзе от голода — сознательно организованного — вымирали миллионы, и миллионы выселялись, если можно использовать это слово, в Сибирь, на крайний Север, где они, зачастую, сами строили забор вокруг себя, и за этим забором умирали. Не миллионы, а десятки миллионов.
А.М. — Если бы они знали, что происходит в Советском Союзе...
М.Л. — Я не об этом. Я о том, что мы думаем сегодня.
А.М. — Это и есть, то, что я думаю сегодня: они не знали, и они не пытались узнать. Они верили, искренне верили в то, что оказалось неправдой.
М.Л. — Значит, если вы зададитесь вопросом — стоило ли отдавать жизнь за то, во что они верили, ответ напрашивается сам собой...
М.М. — Но вы должны понимать, что имеются два отдельных аспекта. Один — критическое отношение к тому, что они видели в Америке. И я думаю, здесь с ними невозможно не согласиться. Другой аспект — каковы альтернативы. И тут, полагаю я, они заблуждались. В этой связи стоит вспомнить спор Бакунина с Марксом об устройстве посткапиталистического общества. Бакунин был совершенно прав. Он был противником капитализма, но он был первым настоящим антикоммунистом — он понял, что нельзя заменить одну тиранию другой. Я думаю, сегодня множество американцев разделяют это убеждение... Что ж, было бы замечательно, если бы американское правительство дало возможность Этели и Джулиусу дожить до того, чтобы принять участие в этом диалоге. В середине шестидесятых я спорил с моими родителями, Абелем и Энн Мейерпол — я полагал, что никакого государства для рабочих в Советском Союзе не получилось, они не соглашались со мной, и мы приводили друг другу новые и новые аргументы. Я бы хотел, чтобы у меня была возможность поспорить с Джулиусом и Этель...
Это небольшой фрагмент из нашего довольно долгого разговора.
Я чувствовал себя странно. Для меня Розенберги были частью той компании прекраснодушных лопухов или расчётливых циников, которые работали на кремлёвских людоедов. Английские аристократы, нью-йоркские евреи — кто-то работал за деньги, а кто-то мечтая о победе социализма в мире — равно были моими личными врагами: они помогали тому, что я ненавидел.
Так я думал, живя в Союзе. С тех пор прошло много лет. Нет больше Советского Союза, нет больше Берлинской стены, сам я стал старше, и я могу сегодня понять, что толкнуло этих людей — во всяком случае, тех, которые работали за идею, — в объятья советских вербовщиков.
Для Майкла и Айви Розенберги были родителями, дедушкой и бабушкой, и они верили в их абсолютную невиновность, в то, что Розенберги были несправедливо обвинены, а на суде всё было подтасовано. Теперь для них, для Майкла и Айви, тоже многое изменилось: опубликованы документы, обнародованы свидетельства участников (Александра Феклисова, например).
На что-то я сегодня смотрю другими глазами. Я, конечно спрашиваю себя: Можно ли считать, что люди вели себя достойно, если они делали недостойное дело? Но я не могу не оценить — Айви показывает это в своём фильме — твёрдости Розенбергов, их преданности друг другу, их верности друзьям. Они, во всяком случае, Этель, легко могли сохранить себе жизнь, назвав несколько имён — соучастников или сочувствующих. Но не сделали этого.
Вряд ли — думаю я сегодня — Розенберги раздобыли и передали какой-то принципиальный секрет атомной бомбы. Но они, как и Вильям Перл и Клаус Фуск, передавали информацию, которая ускорила процесс.
Они верили в справедливость и помогали убийцам.
Неужели они ничего не знали, ни о чём не догадывались? Похоже, что не знали, не догадывались.
Но это значит — не захотели узнать, потому что на Западе известно было многое. Наверное, они не желали верить, отмахивались... Отмахивались, потому что, как говорит Майкл, искали альтернативы.
Я не спорил (ну, почти не спорил) с Майклом и Айви. Я старался их слушать. Спорить мы могли бы бесконечно. Скажу только, что после фильма Айви Мейерпол Розенберги превратились для меня из мифологизированных врагов в реальных людей.
Добавить комментарий