Некий критик упрекнул однажды Александра Дюма-отца в том, что тот чересчур вольно обращается с историей в своих бесчисленных романах. Знаменитый писатель изрек тогда свой очередной афоризм: «История — это всего лишь гвоздь, на который я вешаю плащ своего романа». И надо признать, что нас вполне устраивает подобное решение вопроса — мы читаем и перечитываем книги великого романиста с детства и до гробовой доски. Но, как сказал знаменитый философ, история — наилучший из романов и отличается от обычного романа лишь тем, что в ней все события и герои реальны. И действительно, такие персонажи, как Александр Македонский и Наполеон, Клеопатра и Мария Стюарт, Калиостро и Бенвенуто Челлини, — готовые герои романов и трагедий, а их жизнь — готовый сюжет для этих романов.
Среди подобных персонажей особый интерес для нас может представить личность и жизнь королевы Марии-Антуанетты. И не потому, что ее судьба трагичнее других или жизнь более наполнена невероятными приключениями. В этом смысле у нее перед другими подобными героями никаких особенных преимуществ нет, и все перипетии ее причудливой судьбы более или менее знакомы широкой публике. Но есть один штрих, наверняка этой публике мало известный: судьба королевы едва не оказалась связанной с Соединенными Штатами.
Историки и популяризаторы, как правило, рисуют портрет французской королевы одной из двух красок — черной или розовой. В первом случае — это распущенная развратница, выжимающая из своих подданных последние соки для собственных празднеств и увеселений, обставленных с неслыханной роскошью. Они вспоминают, что Мария-Антуанетта — автор знаменитого ответа на замечание о том, что французскому народу не хватает хлеба: «Пусть, в таком случае, едят пирожные!»; что она изменница-заговорщица, навлекшая на свою страну бесконечные опустошительные войны. И надо сказать, что для подобного портрета существуют веские основания. После одного из самых грандиозных в истории скандалов — «Дела о бриллиантовом ожерелье», — на «гвоздь» которого Дюма «повесил» свой знаменитый роман «Ожерелье королевы», французы дали своей королеве прозвище «мадам Дефицит». После того, как под ее влиянием король Людовик отклонил решение Национального собрания о создании конституционной монархии, ее стали называть «мадам Вето». А после того как по ее просьбе австрийский император (брат Марии-Антуанетты) объявил революционной Франции войну, иначе как «австрийской сукой», ее не называли (я, впрочем, значительно смягчил оригинал прозвища). Наполеон назвал королеву одной из главных причин революции, и с этим нельзя не согласиться.
Второй вариант портрета Марии-Антуанетты — это кроткий и невинный ангел, добрый и сострадательный, в равной степени беззаветно преданный своему мужу-королю и своему возлюбленному народу. Я сам читал, здесь, в эмиграции, чью-то статью именно в таком роде, и ничего нелепее представить себе невозможно.
«Мария-Антуанетта больше, чем любая другая трагическая личность в истории, была жертвой обстоятельств», — это мнение известного французского историка Мишле, пожалуй, наиболее точное. Абсолютное большинство трагических персонажей истории сами делали свою судьбу, как профессиональные игроки делают свою игру и сами же расплачиваются за ее результаты. С Марией-Антуанеттой всё было иначе. Ее, юную, очаровательную и избалованную всеобщим вниманием, любовью и преклонением, сделали жертвой династического брака в политических целях, нимало не интересуясь ее чувствами. Людовик XVI — тогда еще наследник-дофин, в силу некоего физического недостатка (впоследствии устраненного хирургической операцией), не был в состоянии исполнять свои супружеские обязанности, и молодая, чувственная Мария-Антуанетта обратилась к связям на стороне. И она сама, и ее супруг ни в малейшей степени не подходили на роль государственных деятелей вообще, а абсолютных монархов — в особенности. И пока слабохарактерный и нерешительный король предавался своим любимым занятиям — охоте и изготовлению хитроумных замков, легкомысленная королева делала глупость за глупостью, тратя деньги из государственной казны на фантастически роскошные увеселения, сводя на нет собственную репутацию и медленно, но верно подводя Францию к взрыву.
События Великой французской революции общеизвестны и в описании не нуждаются. Я остановлюсь лишь на двух из них, имеющих непосредственное отношение к нашему рассказу и как нельзя лучше иллюстрирующих, что собой представляла королевская чета в чисто человеческом плане. Речь пойдет о двух попытках побега Марии-Антуанетты из революционной Франции. Первая из них была настолько нелепа и невероятна, что сам великий Дюма категорически отказался бы вешать на подобный «гвоздь» «плащ» своего романа: никто не поверил бы, что такие события могли происходить даже в романе, — они скорее напоминали веселую пародию на роман или оперетту-буффонаду, что-то вроде водевиля с переодеваниями. Судьба была просто фантастически благосклонна к королевской чете, которая делала все, что было в ее силах, чтобы как можно скорее быть узнанными и попасться.
Все началось вскоре после того, как 14 июля 1789 года пала Бастилия. Париж был охвачен двоякого рода чувствами: особым опьянением радости, характерным для начала любой революции, и ужасом перед надвигающимся на столицу голодом. Король и королева находились в это время в Версале, где двор веселился и развлекался, как мог, не отдавая себе отчета в происходящем. Очередное из столь любимых Марией-Антуанеттой празднеств превратилось не только в грандиозный пир с самыми изысканными яствами и винами (что было особенно неуместно на фоне голода в столице), но и в своеобразную роялистскую демонстрацию. Офицеры-дворяне и часть солдат посрывали трехцветные революционные кокарды и заменили их на белые роялистские, а тех, кто отказался это сделать, сбросили со стен в заполненный водой ров. Об этом стало известно в Париже на следующий же день и вызвало взрыв дикой ярости, усугубленной слухом о том, что роялисты собираются подвергнуть столицу осаде и уморить парижан голодом. Огромная толпа женщин, исступленно крича «хлеба, хлеба!», двинулась в Версаль, намереваясь заставить короля и королеву прибыть в Париж и отныне оставаться там.
Людовик XVI и Мария-Антуанетта были доставлены в столицу, охраняемые от толпы национальными гвардейцами под началом генерала Лафайета, и отныне стали пленниками-заложниками парижан. Людовик был, как всегда, пассивен и целиком подчинялся жене, чья голова была до отказа забита романтически-вздорными бреднями, в равной степени годящимися и для романов Дюма, и для итальянской «комедии масок».
Было решено совершить дерзкий побег из Тюильрийского дворца, где находились королевская чета и двор, добраться до восточной границы с Австрией и отдаться под покровительство императора Священной Римской Империи, брата королевы. Сценарий и все детали были разработаны тремя молодыми дворянами, до умопомешательства влюбленными в королеву, — шведским графом Хансом Ферсеном, бароном де Брегейлем и шевалье ле Буиллем. Король Людовик XVI должен был выступать в роли камердинера-кучера, Мария-Антуанетта — в роли гувернантки собственных детей, сопровождающей их к русской границе. А самим детям была выписана подорожная на имя русской аристократки мадам Корф, их матери, к которой они якобы возвращались после путешествия по Франции. Самому низкопробному романисту было бы попятно, что поездка по Франции удирающей из нее королевской четы должна быть как можно менее заметной. Но все делалось как раз наоборот. «Для отвода глаз» в поездке принимала участие настоящая гувернантка, мадам де Турзель, переодетая важной дамой, путешествующей для своего удовольствия. Вместе с «дамой» ехала ее камеристка, чью роль с увлечением играла принцесса крови мадам Елизавета. Три телохранителя короля были одеты в лакейские ливреи, и один из них должен был сидеть на козлах в качестве кучера, как и король. Ибо процессия состояла из двух экипажей, и что же это были за экипажи! Два невообразимой величины дормеза были построены по специальному заказу, и, как и подобает королевским экипажам, они привлекали к себе всеобщее внимание. Кроме пассажиров в дормезах были размещены огромные сундуки с гардеробом Марии-Антуанетты, ее посудой и драгоценностями, а также с бесчисленными безделушками. Каждый экипаж был запряжен шестеркой лошадей цугом — привилегия, даваемая исключительно лицам королевской крови. Изумление вызывает то, как вся эта пустоголовая компания догадалась все же не подавать эти экипажи прямо к парадной лестнице Тюильри! Побег состоялся 20 июня 1791 года. Переодетый в кучера влюбленный граф Ферсен, сидя рядом с настоящим кучером на козлах обычного экипажа, отвел оба дормеза на окраину Парижа — улицу Эшель, где они должны были дожидаться беглецов. Затем он вернулся, обратно в город и остановился в некотором отдалении от Тюильри, подобрав короля и детей. Мария-Антуанетта, переодетая гувернанткой, в цыганской широкополой шляпе, вышла из дворца под руку с доверенным гвардейцем, наслаждаясь романтикой происходящего. Они не успели сделать нескольких шагов, как безнадежно заблудились: ни королева, ни ее провожатый в жизни не ходили пешком по Парижу. Они начали выяснять у прохожих, как им добраться до места, где их поджидал экипаж Ферсена! Судьба, как уже говорилось, была милостива к ним, и их никто не узнал. Они едва не столкнулись липом к лицу с Лафайетом, возвращавшимся в Тюильри в своем экипаже, а потом едва успели спрятаться от Дантона, Демулена и еще нескольких якобинцев, идущих с заседания клуба. Именно потому, что королева никогда не появлялась на улицах столицы, многочисленные прохожие не узнавали ее, невзирая на ее сумасшедшую шляпу, привлекавшую всеобщее внимание. Но настроение Марии-Антуанетты стало постепенно меняться: романтический водевиль начинал превращаться в пугающую реальность.
Наконец, все беглецы оказались вместе в своих дормезах, Ферсен вернулся в Тюильри, и экипажи двинулись на восток к месту назначения — городку Монмеди на стыке французской, голландской и австрийской границ. Первой остановкой в пути был город. Пон-де-Сомм, где в точно назначенный час беглецов должны были ожидать королевские гусары — для охраны королевской четы вплоть до границы. Дорога была каждая минута, но гигантские дормезы медленно грохотали по дороге, а его величество, после обычного весьма плотного завтрака, пожелал идти пешком, наслаждаясь отличной погодой и переваривая упомянутый завтрак.
Драгоценные полчаса были потеряны, и гусары, которым надоело сидеть на солнцепеке, отправились в город — выпить вина в ближайшей таверне. Их появление взбудоражило город, и капитану пришлось выдумывать объяснение насчет «сокровища в 100 тысяч крон», которое им надлежит сопровождать, до границы и прибытия которого они ожидают. Естественно, любопытные граждане тоже начали с нетерпением ожидать прибытия «сокровища», а слух о нем с быстротой молнии достиг близлежащих городов. Поэтому, когда дормезы с их величествами медленно вкатились в Шалон, их поджидала огромная толпа любопытных.
Местный почтмейстер Улэ, роялист, сразу узнал короля и настоятельно рекомендовал ему быть крайне осторожным и поскорее убираться отсюда. Кто-то из толпы тоже узнал короля, поднял тревогу и дал знать мэру. Мэр, также роялист, много суетился, но ничего не сделал. С огромным трудом экипажи пробили себе путь через толпу (одна лошадь была опрокинута и телохранитель ранен) и прибыли в Пон-де-Сомм с опозданием на три с половиной часа, когда гусар и след простыл.
Здесь путешествие, так удачно и романтично начавшееся, подошло к своему трагическому концу. Охраны не было. Дормезы остановились у почтовой станции — нужно было уплатить проездную пошлину. Людовик в кучерской ливрее зашел в комнату почтмейстера и дал ему пятидесятифранковую ассигнацию, на которой был его собственный портрет в профиль. Почтмейстер Друэ, бывший драгун гвардии королевы и республиканец-патриот, взглянул на ассигнацию, взглянул на ее владельца и сразу понял, кто перед ним.
Подойдя с «кучером» к дормезу и заглянув внутрь, Друэ опознал королеву. Он немедленно дал знать о происходящем в мэрию, а сам поскакал в ближайший на пути городок — Варенн. Прибыв сюда, беглецы узнали, что их гусары находятся в Варенне, в «нижнем городе» — за мостом через реку. Въехав на узкий мост и достигнув его середины, экипажи остановились: мост был перегорожен обломками разбитого старого тарантаса, за которыми, как за баррикадой, стояли вооруженные граждане Варенна во главе с Друэ. Побег был закончен. Вскоре королевское семейство, сопровождаемое национальными гвардейцами и толпами разъяренного народа, было препровождено в Париж и в дальнейшем содержалось так, как содержатся в тюрьме государственные преступники.
С этого времени Мария-Антуанетта стала как бы совершенно иной личностью. Все ее романтические бредни, вся ее страсть к любовным приключениям, к увеселениям и роскоши — бесследно исчезли. Теперь это была мужественная женщина, с достоинством переносящая всё выпавшее на ее долю и готовая любыми средствами отразить смертельную опасность, нависшую над нею и ее детьми (о Людовике в это время она думала мало). Влюбленные рыцари и повесы, ищущие приключений, для нее исчезли навсегда. Случись подобная метаморфоза десятью годами раньше, и Франция, а за нею и вся Европа пошли бы, быть может, по совершенно иному пути. Эта серьезность и достоинство, проявленные Марией-Антуанеттой во время суда над ней и на эшафоте во время казни, во многом способствовали облагораживанию и некоторой идеализации памяти о ней в дальнейшем.
Новая Мария-Антуанетта поняла, что спасти ее могут лишь две вещи: подкуп и политические союзники — тайные союзники, разумеется. С подкупом дело обстояло просто, настолько просто, что имей королева хоть какой-нибудь опыт, она бы сразу заподозрила двойную игру. Итак, один из охранявших ее стражников был подкуплен и дал ей возможность переписываться и даже тайно встретиться с ее союзниками и будущими спасителями. Их было трое — Антуан Барнав и братья де Ламст, Александр и Теодор, члены Национального собрания и сторонники конституционной монархии. План побега был разработан во время переписки и окончательно утвержден при личной встрече.
Прибежищем королевы и ее семьи должны были стать, как это ни парадоксально звучит, Соединенные Штаты, только недавно сбросившие иго королевской власти. Трое заговорщиков должны были доставить беглецов в заранее условленное место на побережье Ла-Манша, где их должен был дожидаться корабль, идущий в Америку. Тем временем, большая группа эмигрантов-роялистов, возглавляемая виконтом Луи де Нуаи, отправилась в Америку заранее (летом 1791 года), чтобы всё подготовить к прибытию королевы.
Для де Нуаи Америка отнюдь не была чужой: здесь во время Войны за независимость он вместе со знаменитым Лафайетом, женатым на его сестре, и с большой группой французских дворян-добровольцев бился за свободу Соединенных Штатов. Так что его кандидатура была выбрана исключительно удачно. Виконт, кроме того, был известен как отчаянный бретер и лучший танцор Франции. Но у него были и более серьезные заслуги. Это он в 1789 году, будучи депутатом Генеральных Штатов от дворян, предложил отказаться от дворянских привилегий и объединиться с третьим сословием в Национальное собрание. И это он, вместе с Рошамбо, воевал с англичанами на Санто-Доминго (Гаити) на стороне Туссена Лувертюра, вождя восставших рабов.
Во время плавания виконт и его сподвижники предавались мечтам о том, как они создадут на американской земле ««маленький Париж», где освобожденная ими Мария-Антуанетта будет чувствовать себя по-прежнему французской королевой. Но реальность, открывшаяся им по прибытии в тогдашнюю столицу США Филадельфию, оказалась, выражаясь фигурально, окрашенной не в розовый, а в желтый цвет: здесь свирепствовала эпидемия желтой лихорадки. Вновь прибывшие оказались в полной растерянности, и этим их состоянием очень удачно воспользовалась группа начинающих филадельфийских дельцов, среди которых был некто по имени Стивен Жерард, француз, носивший незадолго до этого фамилию Жерар. Они купили по дешевке участок земли в северо-восточной Пенсильвании, в излучине реки Саскуэханны, и весьма выгодно перепродали его французам для устройства там их «маленького Парижа». (Жерард удачной игрой на бирже удесятерил полученную им долю и основал банк «Жерард», ныне — один из крупнейших в США.)
Французы, с восторгом отдавшие свои деньги, вступили во владение землей, решив основать здесь город под названием Френч Азилум (French Azylum) — Убежище для французов. В его центре должен был находиться «Гран Мэзон» — роскошный особняк-замок, предназначенный для Марии-Антуанетты и спроектированный лучшим архитектором.
Увы, все эти мечты и проекты разлетелись в прах, когда во Френч Азилум пришла печальная весть о том, что 16 октября 1793 года Мария-Антуанетта была гильотинирована: один из подкупленных стражей был тайным агентом Конвента. Из трех заговорщиков, пытавшихся помочь королеве, двое разделили ее участь, а третьему удалось бежать.
Вскоре большинство из 50 или 60 пришельцев покинули место, так и не ставшее убежищем королевы, и сегодня здесь живут считанные потомки французских первопоселенцев. «Гран Мэзон», разумеется, так и не был построен, но все же с тех далеких времен остался один из особняков — Лапорт-Хаус, превращенный впоследствии в своеобразный мемориальный музей знаменитой королевы. Здесь бережно хранились реликвии отцов, дедов и прадедов первых французских поселенцев, а также всё, связанное с жизнью Марии-Антуанетты. Время, однако, шло, и этот музей становился из роялистского просто французским. Предприимчивые люди построили здесь бар «Мария-Антуанетта» и отель «Франция», и Френч Азилум стал достопримечательностью Пенсильвании и центром туризма, особенно — для американских французов.
Как обычно бывает в таких случаях, финал не имеет ничего общего с началом. Ежегодно 14 июля, в день взятия Бастилии и крушения королевской Франции, тысячи туристов отмечают этот праздник во Френч Азилум, останавливаясь во «Франции», распивая легкие вина в баре «Мария-Антуанетта», щелкая аппаратами в музее Лапорт-Хаус и распевая «Марсельезу».
Смешливая смотрительница музея Рут Тонашель говорит с улыбкой: «Роялисты, наверное, переворачиваются в своих могилах от негодования!». Но она ошибается: прошлое принадлежит истории, и сегодня никому нет дела до трагической судьбы эрцгерцогини австрийской и королевы французской Марии-Антуанетты.
Добавить комментарий