— Надо найти в Египте человека, молитвы которого доходят до престола всевышнего, и, когда он искренне помолится за фараона, повелитель обретет свое здоровье, и будет жить долгие годы.

      Услыхав эти слова, фараон посмотрел на группу окружавших его жрецов и сказал:

      — Я вижу здесь столько святых мужей, что, если кто-нибудь из них захочет помолиться обо мне, я буду здоров…

      И чуть заметно улыбнулся.

      — Все мы только люди, — заметил чудотворец Бероэс, — и души наши не всегда могут вознестись к подножию предвечного. Я дам, однако, твоему величеству безошибочный способ найти человека, который молится искренне, и молитвы которого достигают цели.

      — Так найди его, и да будет он моим другом в последний час моей жизни

      Получив согласие повелителя, халдеянин потребовал, чтобы ему отвели нежилую комнату с одной дверью. И в тот же день, за час до заката солнца, велел перенести туда фараона.

      В назначенный час четверо высших жрецов одели фараона в новую льняную одежду, произнесли над ним чудотворную молитву, которая отгоняла злые силы, и, посадив своего господина в простые носилки из кедрового дерева, внесли его в пустую комнату, где стоял один только маленький стол. Там уже был Бероэс; обратившись лицом к востоку, он молился.

      Когда жрецы вышли, халдеянин запер тяжелую дверь, возложил на плечи пурпурный шарф, а на столик перед фараоном поставил черный блестящий шар. В левую руку он взял острый кинжал из вавилонской стали, в правую — жезл, покрытый таинственными знаками, и описал в воздухе круг этим жезлом вокруг себя и фараона. Затем, обращаясь по очереди ко всем четырем странам света, стал шептать:

      — Аморуль, Танеха, Латистен, Рабур, Адонай… Сжалься надо мной и очисти меня, отец небесный, милостивый и милосердный… Ниспошли на недостойного слугу твоего святое благословение и защити от духов, строптивых и мятежных, дабы я мог в спокойствии обдумать и взвесить твои святые дела!

      Он остановился и обратился к фараону:

      — Мери-Амон-Рамсес, верховный жрец Амона, видишь ли ты в этом черном шаре искру?

      — Я вижу белую искру, которая кружится, подобно пчеле над цветком.

      — Мери-Амон-Рамсес, смотри на эту искру и не отрывай от нее глаз, не смотри ни направо, ни налево, чтобы ни появилось по сторонам.

      И снова зашептал:

      — Бараланенсис, Балдахиенсис, — во имя могущественных князей Генио, Лахиадаэ, правителей царства преисподней, вызываю вас, призываю данной мне верховной властью, заклинаю и повелеваю.

      При этих словах фараон вздрогнул от отвращения.

      — Мери-Амон-Рамсес, что ты видишь? — спросил халдеянин.

      — Из-за шара выглядывает какая-то ужасная голова… Рыжие волосы стали дыбом… Лицо зеленоватого цвета…

      Зрачки опущены вниз, так что видны одни белки… Рот широко открыт, как будто хочет кричать…

      — Это страх, — сказал Бероэс и направил сверху на шар острие кинжала.

      Вдруг фараон весь съежился.

      — Довольно! — вскричал он. — Зачем ты меня мучаешь? Утомленное тело хочет отдохнуть, душа — отлететь в страну вечного света. А вы не только не даете мне умереть, а еще придумываете новые муки… О… не хочу!

      — Что ты видишь?

      — С потолка поминутно спускаются как будто две паучьи ноги, ужасные, толстые, как пальмы, косматые, крючковатые на концах… Чувствую, что над моей головой висит чудовищный паук и опутывает меня сетью из корабельных канатов…

      Бероэс повернул кинжал кверху.

      — Мери-Амон-Рамсес! — произнес он опять, — смотри все время на искру и не оглядывайся по сторонам… Вот знак, который я поднимаю в вашем присутствии… — прошептал он. — Я, вооруженный помощью божией, неустрашимый ясновидец, вызываю вас заклинаниями… Айе, Сарайе, Айе, Сарайе, Айе, Сарайе… именем всемогущего, вечного живого бога.

      На лице фараона появилась спокойная улыбка.

      — Мне кажется, — промолвил он, — что я вижу Египет… Весь Египет. Да, это Нил… пустыня… Вот тут Мемфис, там Фивы…

      Он и в самом деле видел Египет, весь Египет, размерами, однако, не больше аллеи, пересекавшей сад его дворца. Удивительная картина обладала, впрочем, тем свойством, что, когда фараон устремлял на какую-нибудь точку более пристальный взгляд, точка эта разрасталась в местность почти естественных размеров. Солнце уже спускалось, заливая землю золотисто-пурпурным светом. Дневные птицы садились, чтобы заснуть, ночные просыпались в своих убежищах. В пустыне зевали гиены и шакалы, а дремлющий лев потягивался могучим телом, готовясь к погоне за добычей.

      Нильский рыбак торопливо вытаскивал сети, большие торговые суда причаливали к берегам. Усталый земледелец снимал с журавля ведро, которым весь день черпал воду, другой медленно возвращался с плугом в свою землянку. В городах зажглись огни, в храмах жрецы собирались к вечернему богослужению. На дорогах оседала пыль, и смолкали скрипучие колеса телег. С вышек пилонов послышались заунывные звуки, призывавшие народ к молитве. Немного спустя фараон с изумлением увидел как бы стаю серебристых птиц, реявших над землей. Они вылетали из храмов, дворцов, улиц, мастерских, нильских судов, деревенских лачуг, даже из рудников. Сначала каждая из них взвивалась стрелой вверх, но, повстречавшись с другой серебристой птицей, которая пересекала ей дорогу, ударяла ее изо всех сил, и обе замертво падали на землю.

      Это были противоречивые молитвы людей, мешавшие друг дружке вознестись к трону предвечного.

      Фараон прислушался.

      Вначале до него долетал лишь шелест крыльев, но вскоре он стал различать слова.

      Он слышал больного, который молился о возвращении ему здоровья, и одновременно врача, который молил, чтобы его пациент болел как можно дольше; хозяин просил Амона охранять его амбар и хлеб, вор же простирал руки к небу, чтобы боги не препятствовали ему увести чужую корову и наполнить мешки чужим зерном.

      Молитвы сталкивались друг с другом, как камни, выпущенные из пращи.

      Путник в пустыне падал ниц на песок, моля о северном ветре, который принес бы ему каплю воды; мореплаватель бил челом о палубу, чтобы еще неделю ветры дули с востока. Земледелец просил, чтобы скорее высохли болота; нищий рыбак — чтобы болота никогда не высыхали.

      Их молитвы тоже разбивались друг о дружку и не доходили до божественных ушей Амона.

      Особенный шум царил над каменоломнями, где закованные в цепи каторжники с помощью клиньев, смачиваемых водой, раскалывали огромные скалы. Там партия дневных рабочих молила, чтобы спустилась ночь, и можно было лечь спать, а рабочие ночной смены, которых будили надсмотрщики, били себя в грудь, моля, чтоб солнце никогда не заходило. Торговцы, покупавшие обтесанные камни, молились, чтобы в каменоломных было как можно больше каторжников, тогда как поставщики продовольствия лежали на животе, призывая на каторжников мор, ибо это сулило кладовщикам большие выгоды.

      Молитвы людей из рудников тоже не долетали до неба.

      На западной границе фараон увидел две армии, готовящиеся к бою. Обе лежали в песках, взывая к Амону, чтобы он уничтожил неприятеля. Ливийцы желали позора и смерти египтянам, египтяне посылали проклятия ливийцам. Молитвы тех и других, как две стаи ястребов, столкнулись над землей и упали вниз в пустыню. Амон их даже не заметил. И куда ни обращал фараон утомленный свой взор, везде было одно и то же. Крестьяне молили об отдыхе и сокращении налогов, писцы же о том, чтобы росли налоги и никогда не кончалась работа. Жрецы молили Амона о продлении жизни Рамсеса XII и истреблении финикиян, мешавших им в денежных операциях; номархи призывали бога, чтобы он сохранил финикиян и благословил скорее на царство Рамсеса XIII, который умерит произвол жрецов. Голодные львы, шакалы и гиены жаждали свежей крови; олени, серны и зайцы со страхом покидали свои убежища, думая о том, как бы сохранить свою жалкую жизнь хотя бы еще на один день. Однако опыт говорил им, что и в эту ночь десяток-другой из их братии должен погибнуть, чтобы насытить хищников.

      И так во всем мира царила вражда. Каждый желал того, что преисполняло страхом других. Каждый просил о благе для себя, не думая о том, что это может причинить вред ближнему.

      Поэтому молитвы их, хотя и были как серебристые птицы, взвивавшиеся к небу, не достигали цели. И божественный Амон, до которого не долетала с земли ни одна молитва, опустив руки на колени, все больше углублялся в созерцание собственной божественности, а в мире продолжали царить слепой произвол и случай.

      И вдруг фараон услышал женский голос:

      — Ступай-ка, баловник, домой, пора на молитву.

      — Сейчас! Сейчас! — ответил детский голосок.

      Повелитель посмотрел туда, откуда доносились голоса, и увидел убогую мазанку писца на скотном дворе.

      Хозяин ее при свете заходящего солнца кончал свою дневную запись, жена его дробила камнем пшеничные зерна, чтобы испечь лепешки, а перед домом, как молодой козленок, бегал и прыгал шестилетний мальчуган, смеясь неизвестно чему.

      По-видимому, его опьянял полный ароматов вечерний воздух.

      — Сынок, а сынок! Иди же скорей, помолимся, — повторяла женщина.

      — Сейчас! Сейчас! — отвечал мальчуган, продолжая бегать и резвиться.

      Наконец мать, видя, что солнце начинает уже погружаться в пески пустыни, отложила свой камень и, выйдя во двор, поймала шалуна, как жеребенка. Тот сопротивлялся, но в конце концов подчинился насилию. А мать втащила его в хижину и посадила на пол, придерживая его, чтобы он опять не убежал.

      — Не вертись, — сказала она. — Подбери ноги и сиди смирно, а руки сложи и подними вверх. Ах ты, нехороший ребенок!

      Мальчуган знал, что ему не отвертеться от молитвы, и, чтобы поскорее вырваться опять во двор, поднял благоговейно глаза руки к небу и тоненьким, пискливым голоском затараторил прерывающейся скороговоркой:

      — Благодарю тебя, добрый бог Амон, за то, что ты сохранил отца от бед, а маме дал пшеницы на лепешки… А еще за что? За то, что создал небо и землю и ниспослал ей Нил, который приносит нам хлеб. Еще за что? Ах да, знаю! И еще благодарю тебя за то, что так хорошо на дворе, что растут цветы, что поют птички и что пальма приносит сладкие финики… И за то хорошее, что ты нам подарил, пусть все тебя любят, как я, и восхваляют лучше, чем я, потому что я еще мал и меня не учили мудрости. Ну, вот и все…

      — Скверный ребенок! — проворчал писец, склонившись над своей дневной записью. — Скверный ребенок! Так небрежно славишь ты бога Амона!

      Но фараон в волшебном шаре увидел нечто совсем другое. Молитва расшалившегося мальчугана жаворонком взвилась к небу и, трепеща крылышками, поднималась все выше и выше, до самого престола, где предвечный Амон, сложив на коленях руки, углубился в созерцание своего могущества.

      Молитва вознеслась еще выше, до самых ушей бога, и продолжала петь ему тоненьким детским голоском: «И за то хорошее, что ты нам подарил, пусть все тебя любят, как я…»

      При этих словах, углубившийся в самосозерцание бог, открыл глаза, и из них пал на мир луч счастья. От неба до земли воцарилась беспредельная тишина. Прекратились всякие страдания, всякий страх, всякие обиды. Свистящая стрела повисла в воздухе, лев застыл в прыжке за ланью, занесенная дубинка не опустилась на спину раба.

      Больной забыл о страданиях, заблудившийся в пустыне — о голоде, узник — о цепях. Затихла буря и остановилась волна морская, готовящаяся поглотить корабль. И на всей земле воцарился такой мир, что солнце, уже скрывшееся за горизонтом, снова подняло свой лучезарный лик.

      Фараон очнулся и увидал перед собой маленький столик, на нем черный шар, а рядом халдеянина Бероэса.

      — Мери-Амон-Рамсес! — спросил жрец. — Ты нашел человека, молитва которого доходит до престола предвечного?

      — Да, — ответил фараон.

      — Кто же он? Князь, воин или пророк? Или, может быть, простой отшельник?

      — Это маленький шестилетний мальчик, который ни о чем не просил Амона, а только за все благодарил.

      — А ты знаешь, где он живет? — спросил халдеянин.

      — Знаю. Но я не хочу пользоваться силой его молитв. Мир, Бероэс, это огромный водоворот, в котором люди кружатся, как песчинки, а кружит их несчастье. Ребенок же своей молитвой дает людям то, чего я не в силах дать, — короткий миг забвения и покоя… Забвения и покоя… Понимаешь, халдеянин?

      Бероэс молчал...

Послесловие

      Много сотен и даже тысяч лет прошло с тех пор, когда в Египте царствовали фараоны, когда могло происходить то, что описано в приведенном отрывке из книги Б.Пруса «Фараон», но внутреннее, духовное состояние человечества продолжает оставаться практически на том же уровне, что и сотни и тысячи лет назад. Если учитывать то, что в нынешнем мире далеко не каждый человек молится вообще, то уж с просьбами к якобы гипотетическому Богу непроизвольно обращаются даже самые отъявленные материалисты, внешне не признающие Его существование. Молитвы-просьбы, молитвы-желания сегодня похожи более не на птиц, как это описано в книге, а на гнус, сонмы которого никуда не возносятся, а витают и обретаются вблизи тех, кто его произвел. И от этого гнуса нет спасения ни самому человеку, ни его ближнему и дальнему окружению.

      Во времена фараонов, да и в более поздние времена тотального распространения религиозного настроения, мышления и состояния человечества молитвы-желания действительно более походили на птиц, потому что они именно возносились или, по крайней мере, пытались вознестись, будучи направлены в полет, ввысь, к Богу. Сегодня у этих птиц обрезаны крылья, они не могут летать, и постепенно превращаются в мошкару.

      Совершенно ясно просматривается аналогия: птицы созданы Богом для того, чтобы летать, а мошкара — для того, чтобы ею питались птицы, чтобы иметь силы для полета. Для того чтобы появилась и могла встать на крыло «птица» или истинная молитва, которая может «долететь» до «ушей» Бога, необходима эта мошкара или желание, питающее саму птицу или молитву. В отношении физических птиц практически любая мошкара годится им в пропитание, а вот птице-молитве для того, чтобы взлететь и подняться на большие высоты, требуется чистая пища, не «испачканная» ничем земным.

      Очень редко человек, живущий на Земле, бывает доволен своим существующим положением и состоянием; ему всегда хочется чего-то большего, чего-то такого, чего нет у него, но имеет другой. Его совершенно не интересуют проблемы того, другого, связанные с отсутствием у него того, что имеет первый, а также с наличием того, что имеет он сам и что первый хочет иметь, о чем он молится. Такое состояние может отметить внутри себя абсолютно каждый человек; зависть — белая она или черная неизменно содержится в любых человеческих молитвах. Даже те благодарственные молитвы, которые возносятся с амвонов церквей, также содержат в себе этот разъедающий душу яд зависти или, в крайнем случае, не меньший яд самодовольства и высокомерия.

      Как и в те стародавние времена, очень редко человек бывает доволен всем, что имеет и не горюет о том, чего у него нет. Еще реже человек понимает, что все его жизненные обстоятельства созданы им самим в прошлом, а сегодня он строит собственное же далекое будущее. Действенная молитва и желание, превращающиеся и становящиеся силой, которая наполняет крылья молитвы-птицы и поднимает ее ввысь, есть молитва благодарения, искреннего смирения и внутреннего прочувствованного радостного принятия того, что, как говорят религиозно настроенные люди, даровано человеку судьбой или Богом.

      Бог дал людям основную радость — радость существования в этом мире, радость бытия, а каким оно будет — радостным или не очень, зависит от самого человека. Непринятие этой радости порождает зависть, зависть порождает зло, зло порождает войны и кровопролития, а установившийся после войны и разрухи мир также ненадолго наполняет человека радостью, и даже не радостью, а просто некоторым чувством временного облегчения, потому что он подсознательно знает, что в это же самое время кто-то уже завидует ему, его миру и радости.

      Не всегда эти имеющиеся у него чувства или смутные ощущения человек в состоянии отследить; они за многие тысячелетия существования человека настолько въелись в его сознание, что превратились в инстинкт, существующий ниже его порога, а значит, дневное, бодрствующее его сознание их не замечает. Тем не менее, они существуют и воруют силу у человеческой молитвы, и даже самая искренняя и чистая она не может подняться далеко ввысь.

      Да и как может подняться ввысь молитва, которая содержит в себе злость, ненависть, желание войны, смерти, убийства?! Ведь такая молитва заключает в себе желание, направленное против Самого Бога! Насколько же должно быть извращено человеческое сознание, чтобы молиться Богу против Него Самого?! А сколько таких кощунственных, направленных против Него молитв возносится людьми»!? Бог не приемлет такие молитвы, все они возвращаются к человечеству теми природными катаклизмами, которые оно само этими молитвами и порождает.

      Единственные молитвы, которые проникают через все слои порожденной человечеством мыслительной грязи и гнуса, это благодарственные молитвы Богу. Когда человек молится так, как это делал тот мальчик, искренне и чистосердечно благодаря Бога за все, что Он дал людям, только такая молитва способна достичь Престола Бога. «Возлюби врага своего, как самого себя» — бездумно повторяют люди изо дня в день, но только искренняя молитва любви благоугодна Богу; только она способна долететь до Его «ушей» и «заставить» Его «открыть глаза».

      Каждый может спросить себя: есть ли в его сердце искренняя благодарность Богу за все, что существует вокруг, за то, что существует Земля, за то, что существует на этой Земле в этом мире сам человек? Даже за то, что в этом мире существует смерть, человек должен быть благодарен Богу, потому что иначе не было бы освобождения, и человек так не дорожил бы жизнью.

      Жизнью-то своей человек дорожит, а вот благодарить Бога за эту самую жизнь забывает. Вместо благодарности он просит уничтожить его врагов, таких же детей Бога, как и он сам или своих братьев. Неблагодарный человек просит Отца отнять жизнь у Своих детей, которых он самовольно счел своими врагами. Неужели Бог, как и любой отец, не дорожит жизнями Своих детей и разве Он давал человеку право распоряжаться их жизнями?! Вместо таких кощунственных и противоестественных молитв и желаний, человек должен с любовью и благодарностью встречать любого, посланного Отцом ему в его окружение человека и, более того, врага. Человек должен доверять Отцу, а, доверяя и любя своего Отца, стремиться исполнять План своего Отца и всеми силами содействовать Ему в исполнении Его Плана и просить Бога только об одном, чтобы Он даровал ему силы и умение беззаветного служения Ему.

      Нынешний век материализма так пока и не открыл человечеству свое основное таинство, а именно то, что любая человеческая мысль материальна. И пока эта материя мысли не познана, не очищена, не снабжена соответствующими силой и направлением, в своих молитвах человечество будет порождать ту самую мошкару — гнус, которая будет оставаться желанием или «кормом», но вот птицы рождаться не будут. Увы. И только на «короткий миг забвения и покоя», который изредка дарят и будут дарить ему единицы искренних, чистых, любящих и познавших мир Бога людей, может рассчитывать человечество до тех пор, пока «мошкара» его молитв-желаний не превратится в «птиц», дружно летящих в едином направлении. Только тогда можно будет сказать этим птицам: Счастливого Пути!

Татьяна Кузнецова
(С.-Петербург, Россия)